Томкинс, Томас

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Томас Томкинс (англ. Thomas Tomkins; 1572, Сент-Дейвидс, Пембрукшир — 9 июня 1656, Мартин Хассингтри, близ Вустера) — английский композитор эпохи Возрождения и раннего барокко, последний представитель английской школы вирджиналистов.





Очерк биографии

Происходил из валлийской музыкальной семьи. О музыкальном образовании Томкинса точных сведений нет. В посвящении к мадригалу «Too much I once lamented», вошедшему в (позднейший) сборник 1622 г., Томкинс называет своим «старинным и многоуважаемым учителем» У. Бёрда[1]. С 1596 г. Томкинс — органист Вустерского кафедрального собора. В 1607 г. получил степень бакалавра Оксфордского университета. На музыкальные взгляды Томкинса также оказал влияние трактат Т.Морли «Plaine and Easie Introduction to Practicall Musicke» (сохранился экземпляр книги с пометками Томкинса). Хотя Томкинс не был регулярным членом («джентльменом») Chapel Royal, исследователи считают, что он написал ряд своих композиций не для родного (и скромного по музыкально-исполнительским возможностям) Вустера, а по заказу лондонского двора. В 1621 г. Томкинс получил пост органиста Королевской капеллы. В то же самое время старшим органистом Капеллы работал О.Гиббонс, место которого (после его смерти в 1625 г.), вероятней всего, занял именно Томкинс. После смерти жены (в 1642) Томкинс вернулся в Вустер, где продолжал работать в должности соборного органиста до 1654 г.

Очерк творчества

Томкинс — один из самых разносторонних композиторов своего поколения. Он известен и как представитель английской школы вирджиналистов, и как плодовитый автор (англиканской) церковной музыки.

Наибольшая часть наследия Томкинса — антемы и пьесы других жанров для англиканского оффиция. Свыше 100 его антемов вошли в масштабный сборник «Musica Deo sacra et ecclesiae anglicanae» (1668). Чаще других исполняемый полный антем «When David heard» демонстрирует основные достоинства «серьёзной» музыки Томкинса — прочное владение полифонической техникой, умеренный баланс в использовании всех средств музыкальной выразительности (гармонии, ритма, фактуры). Примерно половина всех антемов Томкинса — стиховые, нередко представляющие собой сквозные и многосоставные композиции с инструментальными ритурнелями, чередующимися сольными, ансамблевыми и хоровыми частями (как «O Lord, lett me knowe myne end» и «Turn thou us»).

Томкинс — автор клавирной и консортной музыки в различных жанрах: фантазий (в том числе, так называемых гексахордовых, т.е. на «тему» ut re mi fa sol la), танцевальных сюит, хоральных прелюдий и обработок, пьес в жанре In nomine. Менее значительны мадригалы Томкинса (около 30, преимущественно на 5 и 6 голосов). Некоторые из них — светские контрафактуры его же антемов. Ряд пьес, названных автором мадригалами, в действительности представляют собой английскую версию итальянского баллетто (включая «Too much I once lamented», пожалуй, самое популярное вокальное сочинение Томкинса). Среди мадригалов выделяются «Woe is me», в котором использование низкого регистра имеет явно символическое значение, и «Musicke devine» (также с элементами музыкальной риторики). Из небольшого количества клавирных сочинений Томкинса популярность завоевала (причём уже в рукописях XVII в.) павана a-moll[2], с запоминающимся хроматическим ходом a-gis-g-fis-f-eимитациями) в финальной части. Ещё одна вирджинальная пьеса Томкинса с выразительным заголовком «Печальная павана нашего безвременья» (англ. Sad pavan for these distracted times) своим драматическим пафосом и quasi-импровизационной свободой нисколько не напоминает развлекательную танцевальную музыку Возрождения, но явно принадлежит новому стилю, наступающей эпохе барокко.

Напишите отзыв о статье "Томкинс, Томас"

Примечания

  1. ...to my ancient, & much reverenced Master, William Byrd.
  2. № 123 в Вирджинальной книге Фицуильяма.

Литература

  • Cavanaugh R.W. The anthems in 'Musica Deo Sacra' by Thomas Tomkins. Diss., Univ. of Michigan, 1953.
  • Stevens D. Thomas Tomkins. London, 1957.
  • Caldwell J. English keyboard music before the nineteenth century. Oxford, 1973.
  • Irving J. The instrumental music of Thomas Tomkins, 1572–1656. New York, 1989.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Томкинс, Томас

В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.