Томкус, Витаутас Ромуальдас
Витаутас Ромуальдас Томкус | |
Vytautas Romualdas Tomkus | |
Имя при рождении: |
Vytautas Romualdas Tomkus |
---|---|
Дата рождения: | |
Место рождения: | |
Гражданство: | |
Профессия: |
Ви́таутас Ромуа́льдас То́мкус (лит. Vytautas Romualdas Tomkus; род. 29 июля 1940, Радвилишкис, Литовская ССР, СССР) — советский и литовский актёр театра и кино. Заслуженный артист Литовской ССР (1982).
Биография
В 1961 году окончил театральный факультет Литовской государственной консерватории. С 1961 года — актёр Шяуляйского драматического театра, с 1962 года — Каунасского драматического, с 1970 года — Академического театра драмы в Вильнюсе.
Всесоюзная известность пришла к актёру после выхода на экраны в 1966 году фильма Витаутаса Жалакявичюса «Никто не хотел умирать». В 1972 году он сыграл главную роль в исторической драме Балиса Браткаускаса «Тадас Блинда», посвящённой национально-освободительному движению литовцев против царской администрации во второй половине XIX века.
Советские режиссёры использовали внешние данные актёра для создания образов преступников и других отрицательных персонажей: «Филин» в «Никто не хотел умирать» (1966), пират Джордж Мерри в «Острове сокровищ» (1971), бандит в «Кортике» (1973), Чарли Бешеный в «Смок и Малыш» (1976), Юрий Петрович Борисов в «Сумке инкассатора» (1977).
Советским кинозрителям актер, наверное, больше запомнился в роли полковника милиции Конрада Ульфа в фильме режиссёра Роланда Калниньша «Три дня на размышление» (1980), а также в качестве исполнителя ролей средневековых рыцарей в костюмно-приключенческих фильмах режиссёра Сергея Тарасова: «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» (1983) и «Приключения Квентина Дорварда, стрелка королевской гвардии» (1988).
В 1993—1999 годах Витаутас Томкус руководил театром «Vaidilos». С 1999 года он снова работает в Литовском национальном театре драмы.
Фильмография
- 1962 — Шаги в ночи — Повилас
- 1963 — Хроника одного дня — комсомолец
- 1965 — Никто не хотел умирать — «Филин»
- 1967 — Найди меня — Владас
- 1967 — Поворот — шофёр-литовец
- 1968 — Эксперимент доктора Абста — Вальтер
- 1968 — Мёртвый сезон — неизвестный
- 1969 — Гладиатор — Ионас Тыху
- 1969 — Июнь, начало лета — Стасис Юргайтис, директор предприятия
- 1971 — Остров сокровищ — Джордж Мерри
- 1971 — Последний рейс «Альбатроса» — Пауль Латманн/Павел, капитан
- 1971 — Раны земли нашей — Миколас Норкус
- 1972 — Инженер Прончатов — Ян Падеревский
- 1972 — Тадас Блинда — Тадас Блинда
- 1973 — Кортик — бандит
- 1974 — Морские ворота — Иорен Акменькалн
- 1975 — Смок и Малыш — Чарли Уотер «Бешеный», ухажёр Люсиль Эрол
- 1975 — Тревоги осеннего дня — водитель такси
- 1976 — Быть лишним — Волдемар Витерс
- 1977 — Ералашный рейс — Самохин
- 1977 — Мужчина в расцвете лет — Альфред
- 1977 — Сумка инкассатора — Юрий Петрович Борисов
- 1978 — Агент секретной службы — Гоулен
- 1978 — Последний барьер
- 1978 — Ралли — Янис Лиепа
- 1978 — Цветение несеянной ржи — Ляонас Райжис
- 1978/1979 — Лицо на мишени — Фламбо
- 1979 — Малые грехи наши — Зигмис, друг Ляонаса
- 1979 — Раненая тишина — Винцас Шална
- 1980 — Братья Рико — Бастон Фил
- 1980 — Карл Маркс. Молодые годы — Шаппер
- 1980 — Крах операции «Террор» — Апо Вянь
- 1980 — Три дня на размышление — Конрад Ульф, полковник милиции
- 1980 — У Чёртова логова — Наян
- 1981 — Белый танец — Антип Рабаков
- 1981 — Медовый месяц в Америке — коммивояжёр, попутчик Морты в самолёте
- 1981/1982 — Красные колокола. Фильм 1. Мексика в огне — Биг Бил
- 1982 — Баллада о доблестном рыцаре Айвенго — барон Реджинальд Фрон де Беф
- 1982 — Богач, бедняк — полицейский Джо
- 1982 — Никколо Паганини — Джон
- 1982 — Случай в квадрате 36-80 — Армстронг, майор авиации, командир экипажа американского самолёта «Орион»
- 1982 — Юность гения — Ибн Анастас, лекарь
- 1983 — Воробей на льду — Константин Петрович Морозов, тренер
- 1983 — Полёт через Атлантический океан — штурмгауптфюрер СА
- 1983 — Тайна виллы «Грета» — Джонс
- 1983 — Цена возврата — Крибель
- 1984 — Двойной обгон — Артеньев, рецидивист «Жук»
- 1984 — Этот фантастический мир. Выпуск 8 — главный врач-учёный
- 1984 — И прекрасный миг победы — эпизод
- 1986 — Все против одного — прокурор
- 1986 — Гонка века — бизнесмен
- 1986 — Двойник — Черня
- 1986 — Игра хамелеона — Мерсье, член правления
- 1986 — Крик дельфина — генерал
- 1986 — Мышеловка — майор Меткаф
- 1986 — Пятрас Курмялис — Купстис
- 1987 — Загадочный наследник — Фрэнк
- 1987 — Сказания городка Кукучяй — Казимерас Бакшис
- 1988 — Государственная граница. Фильм 7: «Солёный ветер» — Август
- 1988 — Каса маре — Петре
- 1988 — Приключения Квентина Дорварда, стрелка королевской гвардии — Де ла Марк
- 1989 — Осень приходит лесами — Йонас
- 1989 — Село Степанчиково и его обитатели — Фалафей
- 1989 — СЭР — начальник колонии
- 1989 — Сталинград — Томми, телохранитель Черчилля
- 1990 — Волки в зоне — министр
- 1990 — Московский полицейский Каминский — Климов
- 1990 — Неизвестные страницы из жизни разведчика — Фус, полковник
- 1990/1992 — Марюс — священник
- 1991 — Смерть за кулисами — Зандерс
- 1992 — Вильнюсские часы — Вайтекус
- 1992 — Путники земли
- 1993 — Просьба ангелов — Йонас
- 1993/1997 — Родня — Болеславас
- 1998 — Жалдокине — Жалдокас
- 1998/2000 — Поросль
- 1999 — Мужчины
- 2000 — Жизнь Эльзы — судья
- 2001/2010 — Ул. Гедиминаса 11 — Вацловас Бутаутас
- 2008 — Пилот
- 2010 — Заблудшие сердца — Йонас
- 2011 — Родня 20 лет спустя — Болеславас
- 2013 — Криминалисты — сторож
Напишите отзыв о статье "Томкус, Витаутас Ромуальдас"
Ссылки
- [www.teatras.lt/person_item.php?strid=1031&id=1660 Страница на сайте Литовского национального театра драмы] (лит.)
Отрывок, характеризующий Томкус, Витаутас Ромуальдас
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.