Хаас, Томми

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Томми Хаас»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Хаас.
Томми Хаас
Место проживания Брейдентон, США
Рост 188 см
Вес 84 кг
Начало карьеры 1996
Рабочая рука правая
Удар слева одноручный
Тренер Александр Васке
Призовые, долл. 13 313 605
Одиночный разряд
Титулов 15
Наивысшая позиция 2 (13 мая 2002)
Турниры серии Большого шлема
Австралия 1/2 финала (1999, 2002, 2007)
Франция 1/4 финала (2013)
Уимблдон 1/2 финала (2009)
США 1/4 финала (2004, 2006-07)
Парный разряд
Титулов 1
Наивысшая позиция 82 (3 февраля 2014)
Турниры серии Большого шлема
Франция 1-й раунд (2011)
США 3-й раунд (2015)
Международные медали
Олимпийские игры
Серебро Сидней 2000 одиночный разряд
Последнее обновление: 15 февраля 2016

Томас Марио «Томми» Хаас (нем. Tommy Haas; род. 3 апреля 1978 года в Гамбурге, ФРГ) — немецкий профессиональный теннисист, бывшая вторая ракетка мира в одиночном разряде. Призёр Олимпийских игр в одиночном разряде; победитель 15 турниров ATP (14 — в одиночном разряде); четырёхкратный полуфиналист турниров Большого шлема в одиночном разряде (трижды — в Австралии); двукратный обладатель командного Кубка мира (1998, 2005) в составе национальной сборной Германии.





Общая информация

Отец Томми — Петер — выходец из Австрии, бывший чемпион Европы по дзюдо, переквалифицировавшийся в теннисные тренеры. Он является одноклассником Арнольда Шварценеггера. Отец привел Томми в теннис в четырёхлетнем возрасте. В 1999 году Петер открыл собственную теннисную академию в Кицбюэле.

Мать зовут Бригитта. У него также есть две сестры Сабина и Карин[1]. В возрасте 21 года начал встречаться с немецкой моделью Алессандрой Мейер-Вёльден. Через семь лет они расстались[2].

Хаас любит проводить время с семьей и друзьями, смотреть спортивные состязания и кино. Кумиром в детстве был прославленный немецкий теннисист Борис Беккер[1].

В октябре 2009 году у Хааса был диагностирован грипп A(H1N1)[3].

27 января 2010 года Хаас получил гражданство США[4]. Женат на американской актрисе Саре Фостер. 14 ноября 2010 года у пары родилась дочь Валентина.[5]. 11 ноября 2015 года родилась их вторая дочь Джозефин[6].

Спортивная карьера

Начало карьеры

В возрасте 11-13 лет Томми Хаас дважды выиграл чемпионаты Германии, Австрии и Европы в своей возрастной группе. В 13 лет он перебирается во Флориду, чтобы учиться в теннисной академии Ника Боллетьери. В 1992 году он выигрывает один из самых престижных трофеев в юниорском теннисе, Orange Bowl, в возрастной категории до 14 лет.

С 1996 года Хаас выступает в профессиональных теннисных турнирах. Довольно рано он смог добится успехов и обратить на себя внимания специалистов. На самом первом «челленджере» в немецком Вайдене смог выйти в финал. В августе того же года сыграл на первом турнире ATP. Произошло это на турнире в Индианаполисе на который он получил специальное приглашение от организаторов. С ходу ему удалось выйти в четвертьфинал турнира и переиграть таких теннисистов как Дик Норман, Ренцо Фурлан и Марк Вудфорд. Обыграть его смог только № 1 в мировом рейтинге на тот момент Пит Сампрас. В том же месяце дебютировал и на турнире из серии Большого шлема Открытом чемпионате США, но проиграл в первом раунде своему соотечественнику Михаэлю Штиху.

В 1997 году впервые обыграл игрока из первой десятки. Случилось это во втором раунде турнира серии Мастерс в Гамбурге, где он переиграл Карлоса Мойю 6-4, 6-1. На этом турнире он смог в итоге выйти в полуфинал и благодаря этому войти в первую сотню в рейтинге. Летом он дебютирует на Уимблдонском турнире (второй раунд), выходит в четвертьфинал турнира в Вашингтоне и третий раунд Открытого чемпионата США. Осенью 1997 года его ждал четвертьфинал в Тулузе, а также дебютный финал турнира ATP в Лионе. В полуфинале того турнира он выиграл у № 7 в мире Евгения Кафельникова 4-6, 6-4, 6-3, но в финале уступил Фабрису Санторо 4-6, 4-6. Первый полноценный сезон он завершил уже на 45-м месте в рейтинге.

В 1998 году его результатом стали два четвертьфинала (в Сан-Хосе и на Мальорке), два полуфинала (в Филадельфии и Скоттсдейле), а также второй год подряд выход в финал на турнире в Лионе. На пути в финал в Лионе он мог переиграть двух первых номеров рейтинга Пита Сампраса и Марсело Риоса, но по итогу из-за снятия с турнира перед четвертьфиналом с Хаасом Сампраса встретился в полуфинале Только с Риосом. В конечном счете Хаас выиграл чилийца, который отказался от борьбы при счете 6-2, 1-0 в пользу Томми. В финале того турнира Хаас уступил № 7 Алексу Корретхе 6-2, 6-7(6), 1-6. Также в этом сезоне со сборной Германии он побеждает на командном Кубке мира в Дюссельдорфе, выиграв все четыре личные встречи.

1999—2000

На старте сезона 1999 года выходит в финал турнира в Окленде, где вновь терпит неудачу. настоящий успех пришел к нему на Открытый чемпионат Австралии. Имея не особо сложную сетку (ни один из обыгранных им соперников не входил в топ-40), Хаасу удалось выйти в полуфинал. Проиграл он победителю того турнира Евгению Кафельникову 3-6, 4-6, 5-7. В феврале на турнире в Мемфисе он с 4-й попытки выиграл финал турнира ATP. В матче за титул он переиграл американца Джима Курье 6-4, 6-1.

В том же году он доходит до полуфинала Открытого чемпионата Австралии — его лучший результат в турнирах Большого шлема, который он впоследствии повторит ещё дважды на том же турнире (в 2002 и 2007 году) и на Уимблдоне (в 2009 году). В конце сезона Хаас доходит до финала Кубка Большого шлема. В мае дошёл до четвертьфинала Мастерса в Гамбурге. На Открытом чемпионате Франции вышел в третий раунд. На травяных турнирах в Халле и Хертогенбосе дошёл до четвертьфинала и полуфинала соответственно. На Уимблдонском турнире его результат третий раунд. В июле он выходит в финал турнира в Штутгарте, где в упорной борьбе уступил Магнусу Норману 7-6(6), 6-4, 6-7(7), 0-6, 3-6. На Открытом чемпионате США вышел в четвёртый раунд. Осенью 1999 года Томми удалось выйти в финал турнира Кубок Большого шлема, проводимого в Мюнхене. В четвертьфинале он обыграл действующего № 1 в мире Андре Агасси 6-0, 6-7(2), 6-4. В концовке сезона ему удалось выйти в четвертьфинал Мастерса в Париже. Сезон он завершил в Топ-20, заняв 12-е место.

Январь 2000 года у Хааса получается не столь ярким как в прошлом сезоне. Первый раз в полуфинал в сезоне он вышел в феврале в Мемфисе. В апреле доходит до четвертьфинала грунтового турнира в Барселоне. В мае также на грунте вышел в финал турнира в Мюнхене. Осенью 2000 года Хаас добивается своего главного успеха в карьере до настоящего времени, выиграв серебряную медаль в одиночном мужском разряде на Олимпийских играх в Сиднее (в финале уступил Евгению Кафельникову).

После Олимпиады вышел в финал турнира в Вене, где проиграл Тиму Хенмену 4-6, 4-6, 4-6.

2001-03

На старте сезона 2001 года выиграл свой второй титул на турнирах ATP. В финале турнира в Аделаиде он выиграл у Николаса Массу 6-3, 6-1, а ранее этого в четвертьфинале смог переиграть № 7 в мире Ллейтона Хьюитта 6-4, 0-6, 6-1. В феврале Хаас вышел в полуфинал в Мемфисе и четвертьфинал в Сан-Хосе. В следующий раз попасть в четвертьфинал ему удается лишь в июле на турнире в Лос-Анджелесе. В начале августа смог выйти в полуфинал турнира серии Мастерс в Монреале. В преддверии Открытого чемпионата США он выигрывает титул на турнире в Лонг-Айленде. В финале того турнира была одержана победа над Питом Сампрасом (№ 10 на тот момент) 6-3, 3-6, 6-2. На Отрытом чемпионате США выбывает в четвёртом раунде, уступив прошлогоднему победителю турнира Ллейтону Хьюитту 6-3, 6-7(2), 4-6, 2-6. На турнире в Москве в октябре вышел в полуфинал. Затем ему удалось победить на двух турнирах подряд. Сначала на турнире в Вене, где в финале он выиграл аргентинца Гильермо Каньяса 6-2, 7-6(6), 6-4, а затем он взял первый титул на турнирах Мастерс. Эту победу он одержал на турнире в Штутгарте, где он победил на своем пути Шенга Схалкена Хишама Арази, Тима Хенмана (№ 9), Ллейтона Хьюитта (№ 3) и в финале Максима Мирного со счетом 6-2, 6-2, 6-2. На другом Мастерсе в Париже он смог выйти в полуфинал. Тем самым он впервые вошел в Топ-10 мирового рейтинга и по итогам сезона занял 8-е место.

Самым успешным по рейтингу в ATP-туре для Хааса становится 2002 год. На Австралийском чемпионате он повторил свой успех 1999 года и смог выйти в полуфинал. В борьбе за выход в финал он в пяти сетах уступил Марату Сафину 7-6(5), 6-7(4), 6-3, 0-6, 2-6. В феврале он вышел в четвертьфинал в Мемфисе. В апреле попадает в четвертьфинал грунтового Мастерса в Монте-Карло и турнира в Мюнхене. В мае после того как на Мастерсе в Риме он вышел в финал он смог в рейтинге АТР подняться сразу с 7-го на 2-е место, что стало высшим достижением в его карьере. На Открытом чемпионате Франции он впервые выходит в четвёртый раунд. В июне его родители попали в серьезную аварию. В результате отец провел в коме три недели, а мама Бригитта серьезно повредила правую руку. Следующие два месяца Томми провел во Флориде со своей семьей, отказавшись от участия на Уимблдонском турнире[7]. В августе он попадает в полуфинал на Мастерсе в Торонто и турнирах в Индианаполисе и Лонг-Айленде. На Открытом чемпионате США в матче четвёртого раунда проигрывает Питу Сампрасу. До конца года он лишь однажды смог дойти до четвертьфинала в сентябре на турнире в Ташкенте.

Весь сезон 2002 года Хааса преследовали болезненные ощущения. Томми перенес в подростковом возрасте переломы обеих лодыжек. Ещё в полуфинале Австралийского чемпионата против Сафина он почувствовал боли в правом плече. К концу августа ему поставили диагноз надрыв сухожилия, но он продолжал играть через боль. В декабре 2002 года на тренировке он разорвал сухожилие и впоследствии ему пришлось делать две серьезных операции. Восстановление после травмы заняло целых 15 месяцев и смог вернутся он лишь в 2004 году[7].

2004-06

Возвращение после травмы состоялось в феврале 2004 года на турнире в Мемфисе, где он проиграл в первом же раунде. В апреле ему удается выиграть первый после возвращения титул на грунтовом турнире в Хьюстоне, где в финале он выиграл у № 2 в мире Энди Роддика 6-3, 6-4. В июне он выходит в четвертьфинал турнира в Халле. К Уимблдонскому турниру он возвращается в первую сотню в одиночном рейтинге. В июле он завоевывает ещё один титул на турнире в Лос Анджелесе. В чисто немецком финале он обыграл Николаса Кифера 7-6(6), 6-4. В начале августа попадает в четвертьфинал Мастерса в Цинциннати. В августе принял участие в Летних Олимпийских играх в Афинах, где в одиночном турнире во втором раунде проиграл Энди Роддику. На Открытом чемпионате США ему впервые удалось дойти до четвертьфинала, где Хаас уступает Ллейтону Хьюитту. В октябре доходит до четвертьфинала в Вене и до полуфинала в Стокгольме. В итоге за сезон он смог вернутся в Топ-20, заняв по итогам года 17-е место. Он получил от ATP награду Возвращение года.

В феврале 2005 года Томми выходит в полуфинал турниров в Сан-Хосе и Мемфисе на харде, а в апреле четвертьфинала в Хьюстоне и полуфинала в Мюнхене на грунте. В мае он второй раз в карьере выигрывает со сборной командный Кубок мира, одержав шесть побед в восьми одиночных и парных матчах. В июне уже на траве вышел в полуфинал турнира в Халле. На этом достижения Хааса в 2005 году заканчиваются. На большинстве турниров он не мог преодолеть первых раундов и закончил очередной сезон на 45-м месте.

Однако в 2006 году его результаты улучшились. На первом для себя в году турнире в Дохе он выходит в полуфинал. На Открытом чемпионате Австралии в четвёртом раунде он столкнулся с № 1 в мире Роджером Федерером, которому Хаас уступил в борьбе, взяв два сета 4-6, 0-6, 6-3, 6-4, 2-6. В феврале он выигрывает сразу два турнира в Делрей-Бич и Мемфисе. В апреле выходит в четвертьфинал в Хьюстоне. В июне в полуфинал в Халле. На Открытом чемпионате Франции и Уимблдонском турнире выбывает в третьем раунде. В июле во второй раз в карьере выиграл турнир в Лос-Анджелесе, обыграв в финале россиянина Дмитрия Турсунова 4-6, 7-5, 6-3. Обыграв в четвёртом раунде другого россиянина Марата Сафина в тяжелом пятисетовом поединке 4-6, 6-3, 2-6, 6-2, 7-6(5) вышел в четвертьфинал, где уже не смог переиграть ещё одного представителя России Николая Давыденко. Матч длился также пять сетов и закончился со счётом 6-4, 7-6(3), 3-6, 4-6, 4-6 не в пользу Хааса. В конце сезона Томми удалось выйти в полуфинал Мастерса в Париже и закончить год на 11-й позиции.

2007-09

В 2007 году Хаас в третий раз в карьере вышел в полуфинал Открытого чемпионата Австралии. В матче четвёртого раунда он одержал победу над № 8 в мире Давида Налбандяна 4-6, 6-3, 6-2, 6-3, а в четвертьфинале в пяти сетах № 3 Николая Давыденко 6-3, 2-6, 1-6, 6-1, 7-5. В полуфинале Хааса довольно легко обыграл Фернандо Гонсалес 1-6, 3-6, 1-6. Результат Австралии позволил Хаасу вернутся в первую десятку (9-е место). В феврале выходит в четвертьфинал в Делрей-Бич, затем защищает свой титул на турнире в Мемфисе. Для этого он переиграл в финале Энди Роддика 6-3, 6-2. Он стал вторым в истории теннисистом (после Джимми Коннорса), кто смог выиграть более двух раз одиночный турнир в Мемфисе. На турнире в Дубае он доходит до полуфинала, где проиграл Федереру. В марте на Мастерсе в Индиан-Уэллс он взял реванш у Гонсалеса и вышел в четвертьфинал. В апреле до четвертьфинала доходит в Хьюстоне. Пропустив Открытый чемпионат Франции, Томми возвращается в тур на Уимблдонском турнире, где дошёл до четвёртого раунда. Перед матчем с Роджером Федерером он снимается с турнира из-за растяжения брюшной мышцы[8]. В начале августа доходит до четвертьфинала в Вашингтоне. На Открытом чемпионате США ему удалось выйти в четвертьфинал, обыграв в четвёртом раунде № 6 Джеймса Блейка в пяти сетах 4-6, 6-4, 3-6, 6-0, 7-6(4). В октябре он попал в четвертьфинал на турнире в Стокгольме. Закончил сезон 12-м.

В 2008 году из-за травм пропустил Открытый чемпионат Австралии, а затем и Открытый чемпионат Франции. На Уимблдонском турнире в третьем раунде уступил Энди Маррею. В июле вышел в четвертьфинал в Индианаполисе. В августе дошёл до полуфинала в Вашингтоне. После Открытого чемпионата США, где он выбыл во втором раунде, до конца сезона больше не выступал.

В матче третьего раунда Открытого чемпионата Австралии проиграл № 1 Рафаэлю Надалю. В феврале вышел в четвертьфинал в Сан-Хосе, а в апреле в Хьюстоне. На Открытом чемпионате Франции вышел в четвёртый раунд, где проиграл Роджеру Федереру. Успешно сложилось для Хааса получилась травяная часть сезона. В Халле он выиграл первый турнир на этом покрытии и стал в ряд теннисистов универсалов, которые выиграли турниры ATP на всех типах покрытия (грунт, трава и хард). В финале его соперником был Новак Джокович, которого Хаас обыграл со счётом 6-3, 6-7(4), 6-1. Затем на Уимблдонском турнире ему впервые удалось дойти до полуфинала. В матче третьего раунда он сыграл затяжной матч против № 13 Марина Чилича. Выиграв первые два сета 7-5, 7-5 Хаас затем уступает последующие два 1-6, 6-7(3). В решающем сете он выиграл со счётом 10-8. Их встреча в итоге продолжалась 4 часа 28 минут. В четвертьфинале он уже во второй раз подряд обыгрывает Джоковича на траве 7-5, 7-6(6), 4-6, 6-3. Остановить его смог вновь Федерер, обыгравший Хааса в полуфинале 6-7(3), 5-7, 3-6. В июле вышел в полуфинал в Лос Анджелесе, а в августе в четвертьфинал в Вашингтоне.

2010-15

Из турниров Большого шлема в 2010 году Хаас сыграл только а Австралийском чемпионате где остановился на стадии третьего раунда. Игровой сезон для него завершился уже в феврале из-за травм правого бедра и плеча. В итоге он перенес операцию и смог вернутся в тур лишь в следующем сезоне[7].

Возвращение на корт состоялось через 15 месяцев. Первым турниром для него становится Открытый чемпионат Франции на котором му позволили выступить, дав ему специальное приглашение, несмотря на отсутствие после травмы рейтинга. В первом раунде он выбыл, уступив игроку из второй сотни Марселю Ильхану. Частично вернуться в форму ему удалось лишь к августу 2011 года, когда он дошёл сначала до полуфинала в турнире пар в Вашингтоне, а затем до третьего круга в одиночном разряде на Открытом чемпионате США и четвертьфинала в Вене. Эти результаты позволили ему, начав сезон в девятой сотне рейтинга, закончить его на 205-м месте.

Хаас продолжил развивать успех в 2012 году. Он вернулся в сборную Германии после нескольких лет перерыва, хотя и не смог помочь ей справиться с командой Аргентины, и закрепился на позиции второго игрока в стране. За год он совершил скачок на 184 места в рейтинге, став самым возрастным игроком в Top-50 рейтинга за 2012 год и вторым по возрасту победителем турнира за историю АТР-тура после Фабриса Санторо. Помимо победы в июне Халле он также дошёл в июле до финала двух турниров класса ATP 500 — сначала в Гамбурге, а затем в Вашингтоне. Четырежды за год он обыгрывал соперников из первой десятки (пятую ракетку мира Жо-Вильфрида Тсонга в мае на грунте в Мюнхене, где дошёл до полуфинала, затем на травяных кортах Халле седьмую ракетку мира Томаша Бердыха и третью — Роджера Федерера и наконец на хардовом покрытии турнира Мастерс в Шанхае девятую ракетку мира Янко Типсаревича) и закончил сезон на 21-м месте в рейтинге. В конце сезона ему во второй раз в карьере присудили награду ATP — возвращение года.

На старте 2013 года вышел в четвертьфинал в Окленде. На Открытом чемпионате Австралии проиграл в упорной борьбе финну Яркко Ниеминену 6-7(3), 6-4, 3-6, 6-4, 6-8 в первом раунде. В феврале выходит в финал турнира в Сан-Хосе, где уступает Милошу Раоничу. На турнире в Делрей-Бич выходит в полуфинал. Отличного результата Хаас добился на турнире Мастерс в Майами. Дойдя до четвёртого раунда, он обыграл там № 1 в мировом рейтинге Новака Джоковича 6-2, 6-4. По итогу на турнире смог добраться до полуфинала, где проиграл Давиду Ферреру 6-4, 2-6, 3-6. В апреле ему удалось выиграть титул на грунтовом турнире в Мюнхене, который стал для него 14-м в одиночном разряде. В финале он переиграл соотечественника Филиппа Кольшрайбера 6-3, 7-6(3). Хорошо он выступил на Открытом чемпионате Франции, где впервые сумел выйти в четвертьфинал, проиграв там Джоковичу. Чемпионат Франции стал последним из турниров Большого шлема, где его лучший результат не ниже, чем четвертьфинал.

На турнире в Халле дошёл до полуфинала, где проиграл Федереру. На Уимблдонском турнире он вышел в четвёртый раунд, где вновь проиграл Джоковичу. В июле 2013 года выходит в четвертьфинал в Штутгарте и Гамбурге. Затем дошёл до полуфинала в Вашингтоне. На Открытом чемпионате США проигрывает в матче третьего раунда Михаилу Южному. Выиграв в октябре свой второй турнир в Вене (15-й в общей сложности за карьеру), Хаас стал самым возрастным игроком, завоевавшим титул АТР в одиночном разряде в этом сезоне[9].

Сезон 2014 года был омрачён постоянными травмами правого плеча, из-за которых Хаас сдавал матчи в Открытых чемпионатах Австралии, Италии и Франции, а также на турнире в Сан-Паулу. Тем не менее ему удалось в феврале дойти до финала в Загребе, выиграв по ходу свой 550-й матч за карьеру, а на Открытом чемпионате Италии, перед тем как прервать матч с Григором Димитровым, он обыграл третью ракетку мира Станисласа Вавринку и стал в свои 36 лет самым возрастным четвертьфиналистом турниров АТР Мастерс с 1990 года, когда была учреждена действующая классификация турниров АТР[10]. Открытый чемпионат Франции стал последним турниром для Хааса в 2014 году: 17 июня ему была сделана операция правого плеча[11]. На корт он вернулся только в июне 2015 года, получив "уайлд-кард" на участие в турнире АТР в Штутгарте[12]. 37-летний Хаас, из-за длительного отсутствия не фигурировавший в рейтинге, победил в первом круге 59-ю ракетку мира Михаила Кукушкина, но проиграл свой второй матч и за остаток сезона одержал победы лишь в двух играх из девяти турниров, в которых принял участие. Наиболее успешно он выступил в парах в Открытом чемпионате США, где с Радеком Штепанеком впервые дошёл до третьего круга.

Сборная и национальные турниры

Томми Хаас провёл 31 игру за сборную Германии в Кубке Дэвиса: 19 побед и 7 поражений в одиночном разряде, 3 победы и 2 поражения в парах. Между предпоследним матчем Хааса в составе сборной в 2007 году и последним в 2012 году прошло почти пять лет. В командном Кубке мира он за семь попыток выиграл 13 матчей в одиночном разряде, проиграв семь, а в парах одержал девять побед при трёх поражениях.

Рейтинг на конец года

Год Одиночный
рейтинг 		Парный
рейтинг
2015 470 372
2014 77 287
2013 12 93
2012 21 406
2011 205 408
2010 372
2009 18 130
2008 82 677
2007 12
2006 11 491
2005 45 397
2004 17 335
2002 11 729
2001 8 133
2000 23 696
1999 11 689
1998 34 213
1997 45 290
1996 170 973
1994 1 198
1993 1 071

Выступления на турнирах

История выступлений на турнирах

По состоянию на 7 июля 2014 года

Для того, чтобы предотвратить неразбериху и удваивание счета, информация в этой таблице корректируется только по окончании турнира или по окончании участия там данного игрока.

Интересные факты

  • В мае 2004 года во время проведения турнира серии Мастерс в Риме Хаас мог погибнуть при пожаре в гостинице «Парко Дей Принчипи», где он находился. В этой же гостинице проживали и другие теннисисты, например Марат Сафин и Энди Роддик. Накануне пожара, Хаас принял снотворное и крепко спал. Его разбудил звонок тренера и он успел эвакуироваться в одной пижаме[7][13].

Напишите отзыв о статье "Хаас, Томми"

Примечания

  1. ↑ 1 2 [www.atpworldtour.com/en/players/wikidata/Ha/T/Tommy-Haas/overview Профиль на сайте ATP]  (англ.)
  2. ↑ Nancy Fischer. [www.mode.net/models/alessandra-pocher Alessandra Pocher] (нем.). www.mode.net (6 Juni 2013). Проверено 10 февраля 2015.
  3. ↑ [news.sport-express.ru/2009-11-03/329361/ У Хааса обнаружен свиной грипп] — «Спорт-Экспресс», 3 ноября 2009
  4. ↑ [www.atpworldtour.com/News/Tennis/2010/02/Haas-Receives-US-Citizenship.aspx German Haas receives US citizenship] (англ.), ATP (February 4, 2010). Проверено 28 июня 2010.
  5. ↑ [www.tennisperspective.com/2010/11/tommy-haas-welcomes-baby-girl.html Tommy Haas Welcomes Baby Girl]
  6. ↑ [www.instagram.com/p/9_ypW7Qyyy/?taken-by=tommyhaasofficial Instagram of Tommy Haas].
  7. ↑ 1 2 3 4 [www.sports.ru/tennis/4625409.html Три возвращения Томми Хааса] (рус.), Юлия Ниткина (18 июня 2012).
  8. ↑ [news.sport-express.ru/2007-07-01/193548/ Хаас пропустил Федерера в четвертьфинал Уимблдона] (рус.), «Спорт-Экспресс» (1 июля 2007).
  9. ↑ [sportsillustrated.cnn.com/tennis/news/20131020/haas-haase-erste-bank-final.ap/ Tommy Haas outlasts Robine Haase in Erste Bank final]. Sports Illustrated (October 20, 2013). Проверено 23 декабря 2013.
  10. ↑ [m.atpworldtour.com/News/Tennis/2014/05/20/Rome-Friday-Preview-Nadal-Djokovic-Murray.aspx Nadal, Djokovic, Murray Feature In Rome QFs]. ATP (May 16, 2014). Проверено 21 декабря 2014.
  11. ↑ Marianne Bevis. [www.thesportreview.com/tsr/2014/06/tommy-haas-2014-season-over-as-he-undergoes-surgery-yet-again/ Tommy Haas’ 2014 season over as he undergoes surgery yet again]. The Sports Review (16 June 2014). Проверено 21 декабря 2014.
  12. ↑ Adam Addicott. [www.tennisworldusa.org/The-long-awaited-return-of-Tommy-Haas-articolo24380.html The long awaited return of Tommy Haas]. Tennis World (7 June 2015). Проверено 4 января 2016.
  13. ↑ [www.1tv.ru/news/world/47433 Пожар в отеле, где остановились звезды мирового тенниса] (рус.), «Первый канал» (2 мая 2004).

Ссылки

  • [www.tommyhaas.com/?102A2 Официальный сайт] (англ.)
  • [www.atpworldtour.com/en/players/wikidata//overview Профиль на сайте ATP]  (англ.)
  • [www.itftennis.com/procircuit/players/player/profile.aspx?playerid= Профиль на сайте ITF]  (англ.)
  • [www.daviscup.com/en/players/player.aspx?id= Профиль на сайте Кубка Дэвиса] (англ.)

Отрывок, характеризующий Хаас, Томми

– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Хаас,_Томми&oldid=79621859»