Торговая монета

Торговая монета — монета со стабильной монетной стопой и содержанием благородного металла, получавшая в силу своей устойчивости широкое распространение в международной торговле и становившаяся образцом для подражания в других странах, где часто получала то же, слегка видоизменённое или локализованное название. Такие монеты часто выпускались в объёмах, намного превышающих потребности внутреннего рынка, или чеканились специально для торговли с другими странами и при этом могли иметь стандарт, принятый торговым партнером, а не монет, имеющих хождение на внутреннем рынке. В ряде случаев их оформление содержало портрет уже давно умершего монарха, который сохранялся на торговой монете лишь для её узнаваемости за границей. Торговые монеты использовались в Европе, Африке, Азии и оценивались, как правило, по стоимости содержащегося в них драгоценного металла (прежде всего золота и серебра) в отличие от тех монет, что служили для внутреннего обращения и могли цениться по несколько завышенной нарицательной стоимости.

В конце XIX века торговыми назывались такие монеты, которые, не имея указания на нарицательную стоимость (номинал), оценивались по фактической стоимости содержащегося в них металла. Современный термин «торговая монета» был эквивалентен понятию «фабрикационная монета» (нем. Fabricationsmünze).

Торговые необходимо отличать от таких типов монет, как:

• колониальные монеты — монеты, которые чеканятся для обращения на зависимых территориях (в ряде случаев на монетных дворах самой метрополии, иногда — непосредственно в колонии, но под контролем центральной власти) и которые, как правило, не имеют силы законного средства платежа в метрополии;
• союзные монеты — монеты, которые в рамках монетного соглашения самостоятельно чеканят несколько государств, но по единому стандарту (прежде всего единого веса и пробы).

При этом как союзные, так и колониальные монеты могут выполнять функции торговых.

Основные разновидности торговых монет

См. также: Торговля и Торговый путь

Античность: Древняя Греция, Древняя Персия, Древний Рим

Древняя Греция и её колонии

Древняя Персия

Древний Рим

См. также: Древнегреческие монеты, Монетная система Древнего Рима и Монетная система Римской республики

См. также: Царская дорога, Янтарный путь, Путь благовоний, Дорога специй и Индо-римская торговля

Первые монеты в Средиземноморье появились то ли в Лидии, то ли в Эгине, то ли в Эолиде в начале VII века до н. э. Основными торговыми монетами Античности, получившими наиболее широкое распространение в Средиземноморье, Причерноморье и Передней Азии, согласно Александру Зографу, были:

• в архаический период (VIII—V века до н. э.) — коринфские статеры;
• в классический период (V—IV века до н. э.) — афинские тетрадрахмы;
• в эллинистический период (IV—I века до н. э.) — тетрадрахмы и золотые статеры Александра Македонского, а также афинские тетрадрахмы (в частности, стефанофоры);
• в императорский период (I век до н. э. — VI век н. э.) — республиканские денарии.

Среди прочих торговых монет античности Зограф также упоминает:

• золотые дарики, кизикины, ауреусы;
• серебряные персидские статеры (сикли), кистофоры, лисимаховские статеры и тетрадрахмы (последние имели особое значение для торговли в Причерноморье и на Балканах).

Гарольд Мэттингли также отмечает заметную роль, которую в торговле с соседними государствами, а также в адаптации вновь завоеванных территорий к римской монетной системе в период ранней Римской республики играли такие монеты, как викториат и квадригат.

Раннее Средневековье: Византийская империя, Арабский халифат, варварские королевства

Византийская империя

Арабский халифат

См. также: Византийские монеты и Варварские подражания

См. также: Великий шёлковый путь и Древний чайный путь

Монетная система Византии поначалу продолжала традиции поздней Римской империи, однако после реформы Анастасия (491—518 годы) приобрела специфические черты. Одной из основных особенностей было господство золотых и бронзовых (иногда посеребрённых) монет при незначительном использовании серебряных. Основными торговыми монетами Византии остались появившиеся ещё в Римской империи золотой солид (безант, бизантин, номизма) и серебряный милиарисий. Солид сохранил значение стандартной монеты почти до падения Константинополя в 1453 году, хотя в последнее столетие существования империи золото как монетный металл уже почти не использовалось. Значение милиарисия ограничивалось IX—XI веками.

Монетная система Арабского халифата сформировалась на базе денежных систем двух сначала соседних, а потом завоёванных империй — Византийской и Сасанидской. В первой основной монетой был золотой солид, во второй — серебряная драхма, которая примерно соответствовала древнегреческой драхме и позднему республиканскому денарию. Эти две почти равные по весу (чуть больше 4 граммов), но изготовленные из разных металлов монеты получили у арабов локальные наименования (солид, золотой денарий, стал динаром а драхма — дирхемом) и послужили прообразами для собственных монет халифата (собственный дирхем начали чеканить между 692 и 696 годами, динар — в 696 году). Динар и дирхем упоминаются в Коране, что стало дополнительным фактором широкого распространения этих монет в мусульманском мире. В Европе в подражание динару в XI—XIII веках чеканились испанские и португальские мараведи и испанские доблы.

Первые монеты государств, возникавших и исчезавших в результате Великого переселения народов (IV—VII века), носят в нумизматической литературе название «варварские подражания». Это, как правило, очень несовершенные по техническому исполнению, с грубыми ошибками, копии древнегреческих, древнеримских и византийских монет. Ключевыми «варварскими» монетами были золотой шиллинг и серебряный денарий (денье). Первый — это германизированное название солида, который и стал прообразом шиллинга. Прототип второго — серебряная силиква, чья стоимость выражалась в счётных денариях. И те, и другие чеканились со времён Меровингов (481—751), но имели лишь локальное, местное значение .

Высокое Средневековье: Период денария

Хронологические рамки Высокого Средневековья почти совпадает с эпохой в истории европейского денежного обращения, которая в нумизматической литературе получила название «период денария» (VIII—XIII века). В целом этот период характеризовался почти полным исчезновением из обращения золотых монет и господством чуть ли не единственного и самого крупного номинала — большого числа разновидностей средневекового денария. Эта монета в зависимости от местности получала множество локальных названий:

• от фр. denier или непосредственно от лат. denarius — денье, данаро (денаро), данаретто (денаретто), динеро, динейро (диньейро);
• от прагерм. *panningaz — пфенниг, пеннинг, пенни, пеняз (пенязь).

Кроме того, выпускались оболы (локальные названия — шерф, май), равные ¹⁄₂ денария.

Ни одна из перечисленных монет не могла претендовать на ту роль, которую выполняли торговые монеты предыдущих периодов. Редкие исключения — денье, пении, кёльнский и фризахский пфенниги, геллер и некоторые другие — имели сравнительно непродолжительное значение в качестве торговых монет. Если не принимать в расчёт политические причины (например, раздробленность), основными экономическими были натурализация хозяйства, а также получившая широкое распространение практика порчи монет, которая вместе с такими явлениями, как обрезывание монет и их регулярная реновация, сводила на нет ключевые свойства торговой монеты, а именно продолжительное существование стабильных веса и пробы. С появлением в XII веке и быстрым утверждением брактеатов появилась объективная причина — невозможность в результате быстрого износа сколько-нибудь долгого обращения этих хрупких монет.

Позднее Средневековье: Период гроша и флорина

Ганза (союз городов Северной Европы XIII—XVII веков) и её торговые пути

Генуэзские (красный цвет) и венецианские (зелёный) торговые пути

См. также: Ганза

В XIII веке, с началом чеканки новых типов серебряных монет (грошей) в Туре и золотых монет (флоринов) во Флоренции, в истории европейского денежного обращения начался период гроша и флорина (чаще просто «период гроша»), который продолжался до XV века.

Первые гроши, гроссо (итал. grosso от лат. denarius grossus — большой денарий в отличие от обычного, малого) — серебряные монеты, равные нескольким денариям — появились в конце XII века в Генуе (1172 г.), Флоренции (1182 г.) и Венеции (около 1200 г.). Однако широкое распространение в Европе монеты нового типа получили после выпуска в 1266 году турских грошей (гро турнуа, турноза) и около 1300 года грошей пражских. Первоначально это была монета, соответствовавшая ¹⁄₂₀ ливра (фунта) или 12 денье (денариям), то есть одному счётному солю (солиду, шиллингу), однако это наименование за монетой не закрепились. Она стала известна под локальными названиями (грошен, гроссо, гро, гроут, грот, гротен) и вытеснила в качестве торговых монет денарии предыдущей эпохи денежного обращения.

На рубеже Средневековья и Нового времени в Италии появилась ещё более крупная, весившая 9,65 грамма, серебряная монета — тестон (от итал. testa — «голова», по изображению портрета правителя на монете). Она получила распространение во Франции, Португалии, Германии, Англии и Шотландии, где вскоре последовали подражания: французский тестон, португальский и бразильский тостао, шотландский и английский тестуны, немецкий и швейцарский диккены (от нем. Dickenpfennige — толстый пфенниг).

Как было отмечено выше, примерно в VIII веке золотые монеты в Европе исчезли из обращения, однако с началом крестовых походов и постепенным оживлением торговли с арабскими странами они стали появляться с Востока (там чеканка золота не прекращалась) в итальянских торговых городах Генуе, Флоренции, Венеции. В XIII веке они и возродили массовую чеканку золота в Европе. В 1252 году Флоренция выпустила золотую монету в 3,537 грамма, которая вскоре получила название «флорин». Аналогичную монету — дженовино — начала чеканить Генуя. В 1284 году их примеру последовала Венеция, чьи монеты — дукаты (с XVI века они стали называться цехинами) — поначалу весили чуть больше флоринов, но вскоре сравнялись с ними. Вскоре именно название «дукат» закрепилось по всей Европе как синоним высокопробной золотой монеты весом около 3,5 грамма. Подражания им чеканили практически все страны Европы, некоторые — вплоть до новейших времен. Основные типы этих подражаний: венгерский, немецкий и голландский. Первый (венгерский) тип был хорошо известен в Восточной Европе и России, став прообразом польского злотого, русского золотого (червонца), а также непосредственно венгерского форинта. В Германии подражания цехинам и флоринам первоначально назывались гульденами (позже гольдгульденами), но из-за скорого снижения веса и необходимости возврата к прообразу в 1559 года было принято наименование «дукат» (гульденами и флоринами стали называть серебряные монеты). Голландские дукаты начали чеканить сравнительно поздно (только в 1586 году), но в таких количествах, что в XVII—XVIII веках они стали одними из самых важных монет мировой торговли. Некоторые страны (в частности, Австрия) чеканили дукаты до Первой мировой войны.

Почти одновременно с дукатами появились золотые монеты во Франции. Золотой экю (экюдор) первоначально весил больше, а с 1290 года почти как флорин. Аналогичные французским монеты чеканились в Италии (золотой скудо), Испании и Португалии (золотой эскудо, добра).

В Англии c 1344 года началась чеканка ноблей (ноублей), первоначально весивших 8,97 грамма, но к 1351 году полегчавших до 7,97 грамма. В 1455 году оформление монеты чуть изменилось, она в очередной раз полегчала (до 7,776 г) и получила название «розенобль» («роузноубл») или «риал» («райол»). Нобль и его разновидности (к моменту окончания чеканки общий вес этого типа монет снизился до 6,36 г) — розенобль, риал со шпорами, риал с розой (равен 2 риалам со шпорами) — чеканились до 1625 года, активно использовались для торговли с континентальными европейскими странами и часто становились объектом для подражания — во Фландрии, Бургундии, Кастилии, Нидерландах, Дании, России, в других европейских станах.

Новое время: Период талера

См. также: Великие географические открытия и Революция цен

С появлением на рубеже XV и XVI веков ещё более крупных, чем грош, серебряных монет в Европе начался период талера, хотя это была далеко не единственная разновидность инструментов международной и тем более внутренних систем денежного обращения.

В 1484 году эрцгерцог Тироля Сигизмунд начал в Халле чеканку монеты, эквивалентной по стоимости золотому гульдену, но из серебра 937,5-й пробы весом в 29,232 грамма. Она была названа гульденгрошем (или гульдинером), а её золотой эквивалент для избежания путаницы — гольгульденом. В 1518 году похожие монеты стал чеканить граф Шлик в Иоахимстале (Богемии). Они быстро распространились по всей Германии и за её пределами, и в 1525 году получили название «иоахимсталеры», позже — просто «талеры». В других странах оно трансформировалось в доллар, дальдер, дальдре, , таллеро, талари, толар, таляр. По образцу талеров чеканились такие монеты, как песо, пиастр, экю, крона, рубль и многие другие. В самой Германии вес и проба талера регулярно корректировались имперскими монетными уставами, указами рейхстага и союзными соглашениями (банкоталер, рейхсталер, конвенционный талер, кроненталер, двойной талер, союзный талер) пока в 1871 году ему на смену не пришла золотая марка. С этого момента талеры начали постепенно изыматься из обращения, а в 1907 году были окончательно демонетизированы. В связи с повсеместным введением золотого стандарта во второй половине XIX века монеты талерового типа начали терять значение и в других странах Европы, однако ещё долго сохранялись в качестве ключевых торговых монет в Азии и Африке.

В 1537 году в Испании началась чеканка золотого эскудо (он весил меньше и был более низкой пробы, чем дукат), а также его кратных, наиболее известным из которых стал «пистоль» (с XVII века общеевропейское название монеты, эквивалентной двойному эскудо). По образцу испанского пистоля с 1640 года Франция начала чеканку луидоров. Вслед за ней свои пистоли появились в Италии, Германии и других странах (августдор, вильгельмсдор, фридрихсдор, фридрихвильгельмсдор, карлсдор, карлдор или каролин). Во Франции луидор был заменён в 1803 году наполеондором, который содержал чуть меньше золота.

Основной золотой монетой Англии и её торговых партнёров стал соверен, выпуск которого начался в 1489 году. В 1601-м вес монета содержала 10,213 грамма золота (то есть примерно в три раза больше, чем дукат), и этот или близкий ему стандарт использовался для чеканки подражаний такими странами, как Нидерланды, Австрийские Нидерланды (соврано), Австрия, Дания. Сама Британия прекратила выпуск соверенов первого типа в 1660 году, но в 1816-м, с принятием золотого стандарта, возродила чеканку с новым содержанием золота — 7,32 грамма. После 1914 года монета выпускалась только для международной торговли и для коллекционеров. Подражания второму типу соверенов чеканились в Саудовской Аравии (саудовский соверен), Перу (перуанская либра), Индии (мухр), в других странах.

В Германии, как было отмечено выше, с 1559 года ключевые золотые монеты назывались дукатами (рейхсдукатами). В 1857 году в соответствии с Венской (Немецкой) монетной конвенцией в Пруссии началась чеканка золотой союзной кроны (10 г золота при общем весе монеты в 11,111 грамма), которая хотя и рассматривалась в качестве торговой монеты, но была выпущена незначительным тиражом и не получила широкого распространения.

Современные торговые монеты

См. также: Золотые торговые монеты

Согласно каталогам одного из наиболее авторитетных нумизматических издательств Krause Publications, в настоящее время статус торговой монеты имеют только золотые монеты Нидерландов достоинством в 1 и 2 дуката. Обе 983-й пробы. Общий вес первой — 3,494 грамма, второй — 6,988 грамма. Номиналы не указываются. Их выпуск продолжается, несмотря на переход Нидерландов на евро в 2002 году.

Кроме того, в 2001 году Нидерландские Антильские острова выпустили серию «Золотые торговые монеты», в рамках которой были отчеканены 24 серебряные монеты достоинством 10 гульденов (общий вес — 31,1035 г, проба — 925-я):

• Ауреус Суллы (138—78 гг. до н. э.);
• Солид Константина I (306—337 гг. н. э.);
• Тремиссис (треть солида) Хлодвига I (481/482—511);
• Дукат Дандоло (1280—1289);
• Экюдор с престолом Филиппа IV (1285—1314);
• Нобль Эдуарда III (1327—1377);
• Рейнский гульден Карла IV (1355—1378);
• Конный франк Иоанна II (1350—1364);
• Флорин Козимо Медичи (1389—1464);
• Гольдгульден Святого Андрея Филиппа Доброго (1396—1467);
• Экюдор с солнцем Людовика XI (1461—1483);
• Соверен Елизаветы I (1558—1603);
• Каролюсдор Карла V (1519—1556);
• Реалдор Филиппа II (1556—1598);
• Дукат Морица (1567—1625);
• Двойной альбертин Изабеллы и Альберта (1595—1633);
• Золотой всадник Вильгельма III (1672—1702);
• Луидор Людовика XIII (1610—1643);
• Рубль (империал) Екатерины Великой (1762—1796);
• Двойной соверен Марии Терезии (1740—1780);
• 20 франков (наполеондор) Наполеона Бонапарта (1804—1814);
• 10 гульденов Вильгельмины (1890—1948);
• Соверен Георга III (1760—1820);
• 20 франков Альберта I Бельгийского (1909—1934).

Торговые монеты Азии и Африки

Песо (испанский доллар).
Общий тираж — более 3 000 000 000 экземпляров

Талер Марии Терезии.
Общий тираж — более 389 000 000 экземпляров

Торговый доллар США.
Общий тираж — более 36 000 000 экземпляров

См. также: Транссахарская торговля, Треугольная торговля, Серебряный флот и Чайные гонки

Испанское песо

Помимо самой Европы, в Новое время острая конкуренция торговых монет была хорошо заметна в Леванте (Сирия, Ливан, Палестина, Египет, Турция и другие территории Восточного Средиземноморья), в Северо-Восточной Африке (северное побережье Средиземного моря, Эфиопия и Эритрея), в Китае и Юго-Восточной Азии. Безусловным лидером являлось испанское песо. Эта серебряная монета талерового типа была впервые выпущена Карлом I (1516—1556) и имела достоинство в 8 реалов (исп. peso de à ocho — дословно «кусок в восемь [реалов]», «восьмерик»). Первоначально на монете изображались герб Испании и геркулесовы столбы. При Карле III (1759—1788) столбы заменили на портрет монарха. При Жозефе Бонапарте (1808—1814), сохранив вес и пробу монеты, номинал исправили с 8 на 20 реалов. При Изабелле II (1833—1868) в 1850 году чуть снизились уже вес и проба, а в 1868-м выпуск монеты был прекращён. Основным сырьём служило серебро, добытое в Мексике и Перу (рядом с городом Потоси, современная Боливия). И Мексика (до 1914 года), и Перу после обретения независимости в начале XIX века начали чеканку собственных торговых монет этого типа.

Общее число песо, выпущенных Испанией и Мексикой за всё время чеканки, оценивается в 3 млрд. Они были чрезвычайно популярны в Европе, Азии, Африке и Америке, часто появляясь в виде подражаний и получая локальные наименования: испанский или мексиканский доллар (Северная Америка, Юго-Восточная Азия), шанхайский доллар (Юго-Восточная Азия), пиастр (Европа, где подражания чеканили Франция, Пруссия, Дания, Британия), восьмерик (В США; англ. piece of eight), патакао (Арабские страны, Португалия, Бразилия, где монета иногда получала местную надчеканку), патака (Северная Африка), макукин (Мексика), гурд (Франция и её Вест-Индские колонии), риял или риал (арабские государства), куруш (Турция, Египет), быр (Эфиопия, Эритрея), каролюс, колонато или колуннарио (в самой Испании). Песо стал непосредственным прообразом таких валют, как доллар США, турецкий куруш (пиастр), патака Макао, гаитянский гурд и многих других.

Лёвендальдер и талер Марии Терезии

Конкурентами песо в Леванте и Африке были левантеталеры (левантийские талеры), монеты талерового типа, многие из которых выпускались исключительно для торговли в этом регионе. В Турции они назывались асади-куруш (лёвендаальдер), риал-куруш или кара-куруш (рейхсталер). Арабы после приставки абу («отец») добавляли образное выражение, характеризующее конкретный тип монет: абу тера (талер Марии Терезии, где тера — сокращённая форма её имени), абу куш («отец птицы» — талеры с изображением двуглавого орла), абу кельб («отец собаки» — лёвендальдер, чей лев ассоциировался с собакой), абу арба («отец четырех» — каролюс Карла IV), абу мидора или абу така («отец пушки» — песо, чьи столбы воспринимались как стволы пушек). Абу така впоследствии превратилось в «патака».

Особое значение для региона имели лёвендальдер (лёвендаальдер, львиный талер) и талер Марии Терезии. Первый — нидерландский талер, получивший своё название по изображённому на реверсе льву, стоящему на задних лапах. Его выпуск начался 1575 году первоначально для внутреннего обращения, но вскоре исключительно для торговли в Леванте. Монета также была популярна в Юго-Восточной Европе. В частности, именно от неё произошло наименование современных валют Румынии и Молдавии — лей. Встречалась она и в Америке, получив в Мэриленде прозвище догт (англ. dog — собака). Талер Марии Терезии — разновидность австрийского конвенционного талера 1753 года, который также выпускался сначала в качестве инструмента внутреннего денежного обращения, но затем стал использоваться уже только для внешней торговли. На монете был изображён профиль императрицы Марии Терезии (1740—1780), откуда и пошло название. Без изменения оформления и с указанием года смерти императрицы уже только в качестве торговой монеты талер Марии Терезии продолжали выпускать до середины XX века (в том числе по соглашению с Австрией другие страны). С 1751 по 2000 год было отчеканено около 389 млн экземпляров монеты, ставшей самой распространённой в Леванте и Северо-Восточной Африке (попадала она также дальше в Азию и даже в Америку). Из этих регионов её не смогли вытеснить ни упомянутые выше песо и лёвендальдер, ни чеканившиеся специально для местных рынков монеты других государств (в частности, эритрейский талер), ни монеты местной чеканки (например, абиссинский талер).

Торговый доллар

В Юго-Восточной Азии монеты талерового типа назывались долларами вне зависимости от страны происхождения и оригинального названия. Песо в этом регионе стал испанским или мексиканским долларом (каролюс, разновидность с портретом монарха — шанхайским долларом), а конкурировавшие с ним торговые монеты, которые выпускались специально для расчётов со странами Юго-Восточной Азии, в большинстве случаев содержали в оформлении надпись dollar («доллар»). Таковы торговый доллар США (чеканился в 1873—1885 годах тиражом 36 млн экземпляров), японский торговый доллар (выпускался в 1875—1877 годах тиражом более 3 млн экземпляров), британский торговый доллар (1895—1935 годы). Исключением являлся Французский Индокитай, где было принято наименование «пиастр» и для которого Франция с 1885 года чеканила торговый пиастр (часто используемое в англоязычной литературе название — французский торговый доллар). Иногда к торговым также относят однодолларовые монеты гонконгского доллара и доллара Проливов (стрейтсдоллара, сингапурского доллара). Первые выпускались в 1866—1868 годах, вторые — в 1903—1909 годах, и все чеканились в том же весе и с той же стопой, что и британский торговый доллар.

Торговые монеты в России

См. также: Рубль и Денежные реформы в России

Древнерусское государство

См. также: Златник и Сребреник

См. также: Путь из варяг в греки, Волжский торговый путь, Заволоцкий путь и Путь из немец в хазары

Из античных монет на территории Древней Руси были известны серебряные римские денарии и антонинианы. Они часто встречаются в кладах, зарытых на территории Белоруссии и Украины, реже — в более северных районах.

На Руси были известны почти все основные торговые монеты Раннего и Высокого Средневековья. Приток дирхемов начался в конце VIII веке, в том числе для транзита далее на Запад — в Скандинавию, Прибалтику, Пруссию, Польшу. Это были монеты из Средней Азии, Ирана, Закавказья, Месопотамии, Малой Азии, Северной Африки, арабской Испании. Особо заметную роль в их притоке играла Волжская Булгария, где в X веке даже возникла собственная чеканка подражаний. Возможно, существовал и второй центр подражательной чеканки — Хазарский каганат. Приток дирхемов продолжался примерно в течение двух веков, достигнув пика в X веке и угаснув в начале XI века. Причинами стали истощение серебряных рудников и почти повсеместное прекращение чеканки серебряных монет на Востоке, где их вытеснили медные и золотые монеты.

В XI веке место дирхемов начали занимать европейские денарии (прежде всего англо-саксонские и германские). Однако в XII веке сначала сократился, а затем прекратился и их приток. Редко в кладах этого периода встречаются драхмы государства Сасанидов, чаще — византийские милиарисии. Известны многочисленные находки солидов, которые в X—XI веках даже стали прообразом для чеканки первых собственных монет — так называемых златников и сребреников. В подражание милиарисию чеканились монеты в Тмутараканском княжестве.

Для обозначения иностранных монет на Руси существовали собственные локальные названия, зафиксированные письменными источниками:

• куна — дирхем или денарий;
• ногата — более качественная, крупная куна;
• резана — половина куны;
• веверица — её отношение к куне определяют по разному.

Византийский милиарисий (VIII в.)

Медная монета Тмутаракани (X—XII вв.)

Византийский солид (X в.)

Златник Владимира (X в.)

Сребреник Ярослава (XI в.)

Удельная Русь

См. также: Безмонетный период, Гривна (Древняя Русь), Червонец и Ганза

Собственные месторождения серебра были открыты в России только в XVIII веке, поэтому денежное хозяйство страны целиком зависело от притока этого металла (как правило, в виде монеты) из-за границы. В XI веке это поступление начало сокращаться с восточного направления, в XII веке — с западного (предположительно из-за усиления немецких рыцарских орденов в Прибалтике и начала регулярных военных действий между ними и западными княжествами). С началом татаро-монгольского нашествия (XIII век) быстро исчезли и те немногие монеты, которые ещё оставались в обращении. Этот период, охвативший часть XII, весь XIII и почти весь XIV век, получил название безмонетного. В качестве средств обращения использовались товарные деньги: для крупных расчётов — скот и серебряные слитки (гривны киевские, новгородские, черниговские, литовские, татарские), для мелких — мех, стеклянные браслеты, бусы, пряслица. В ряде случаев функции денег выполняли ракушки каури (местные названия: ужовка, жуковина, жерновок, жерновка, змеиная головка). Гривны и каури можно рассматривать в качестве торговых монет этого периода.

В середине XIV века в восточных княжествах появились монеты Золотой Орды — серебряные дирхемы и медные пулы. Чуть позже с Запада, прежде всего через Литву, начали поступить пражские гроши. В Новгороде и Пскове имели хождение гроши краковские, пенязи (литовские денарии) и артуги (шведские эртуги, артиги Ливонского ордена). Примерно с 1380 года в русских княжествах началась чеканка собственных серебряных денег, что ознаменовало завершение безмонетного периода.

Широкое распространение на Руси получили золотые нобли и розенобли, которые по изображённому на них кораблю получили местное название «корабельники». Поступавшие в Московию дукаты по месту их происхождения стали именоваться «цесарскими (веницейскими)», «угорскими» и так далее червонцами или золотыми. Корабельник и угорский даже послужили образцами для чеканки редких золотых монет Ивана III.

Нобль Эдуарда III (1327—1377)

Корабельник Ивана III (1462—1505)

Русское царство

Альбертусталер и ефимок с признаком

См. также: Денежная система Русского царства, Денежная реформа Елены Глинской, Денежная реформа Алексея Михайловича, Ефимок и Московская компания

После реформы Елены Глинской (1534—1535) на Руси было унифицировано денежное обращение и основными номиналами стали копейка, денга и полушка. Обращение старых русских монет, а также иностранных было запрещено, однако последние продолжали выполнять важную роль во внешней торговле и оставаться сырьём для производства собственных российских монет. При этом действовало право свободной чеканки, когда за определённую плату любой мог заказать на монетном дворе производство монет из собственного серебра. Доля самого государства в чеканке была невелика. В 1648 году закупка серебра для производства монет была монополизирована, и основным сырьём стали талеры. Их официальное название на Руси — «ефимки» (иногда встречается термин «тарель»), которое происходит от первой части названия чешского города Иоахимсталя (Яхимова), являвшегося одним из ключевых центров чеканки монет этого типа. Среди наиболее известных на территории Руси — иоахимсталеры (собственно ефимки), альбертусталеры (патагоны, крестовые талеры; в России — «крестовый или крыжовый талер», «крыжак»), а также крупные, но низкопробные лёвендальдеры (львиные талеры, в России — «лёвок», «лёвковый талер», отсюда же «лёвковое, низкопробное серебро»).

В начале 1655 года в ходе реформы Алексея Михайловича (1654—1663) талеры, получившие надчеканку в виде двух клейм (обыкновенной копейки и даты «1655») и приравненные к 64 копейкам, непосредственно участвовали во внутреннем обращении. Выпускались и надчеканенные половинки талеров, которые приравнивались к 32 копейкам. Эта группа монет получила название «ефимки с признаком». Их выпуск прекратился в том же 1655 году или в самом начале 1656-го, но из обращения они были изъяты только в 1659-м.

Кратковременно во внутреннем обращении Руси участвовали и иностранные золотые монеты. Василий Шуйский (1606—1610) выпустил золотые денги и копейки того же вида и веса, что и серебряные. Исходя из принятого соотношения цен на золото и серебро (1:10), золотая денга оценивалась в 10 серебряных, а золотая копейка — в 20 серебряных денег. Европейские дукаты, соответствовавшие по весу 5 золотым копейкам (3,4 г), приравнивались к полтине (50 серебряных копеек или 100 денег). Известны битые обычными денежными и копеечными штемпелями золотые монеты XV—XVI веков, а также червонцы, их дробные и кратные, чеканившиеся при Алексее Михайловиче (1645—1676), Фёдоре Алексеевиче (1676—1682) и царевне Софье (1682—1689). Однако это были только коронационные (ими обсыпали нового царя при выходе из Успенского собора) и наградные монеты, в обращении не участвовавшие.

Отдельного упоминания заслуживает деннинги — серебряные копейки сначала с именем Михаила Фёдоровича (1613—1645), затем Кристиана IV (1588—1648), которые с разрешения русских властей в начале XVII века выпускалась Данией для торговли в Лапландии. Их первые выпуски являлись подражанием русским денгам (отсюда, вероятно, и название датской монеты), которые предпочитало местное население. Из Лапландии эти монеты попадали в северные русские районы, где получили название «корелки».

Российская империя

Серебряный рубль 1723 года

Червонец 1706 года

См. также: Денежная реформа Петра I, Денежная реформа в России 1839—1843 годов и Денежная реформа в России 1895—1897 годов

См. также: Один рубль, Серебряный рубль и Золотой рубль

В 1701 году в ходе денежной реформы Петра I в обращение были выпущены серебряные монеты достоинством в гривенник, полуполтину и полтину (ранее самым крупным номиналом была копейка). Появление новых монет было отмечено в гамбургском иллюстрированном периодическом издании Historische Remarques uber die neuesten Sachen Europa, где они были названы «талерами», «полуталерами», монетами в «10 шиллингов» или «5 грошей». Также сообщалось о выпуске новых «русских дукатов» — червонцев, которые, наконец, стали в России полноценной ходячей монетой. На самом деле талером в европейском понимании была монета в один рубль, которая появилась только в 1704 году, весила 28 граммов и часто чеканилась непосредственно на талерах как на заготовках (на некоторых экземплярах даже просматриваются исходные изображения и надписи или сохранился оригинальный гурт), но главное было отмечено — русские монеты были приведены к норме европейского талера, который тогда являлся основным инструментом международной торговли, и вошли в круг европейских монетных единиц. Но если на европейских монетах господствовали надписи латиницей, то на русских сохранялась кириллица. В записках ганноверского посланника Фридриха Вебера приводится ответ Петра на предложение заменить русские надписи на латинские, которые были бы доступнее для пониманию в Европе: первый российский император был бы гораздо более благодарен за совет, как вообще избежать появления русских монет за границей. Этот ответ вполне соответствовал меркантилистским взглядам Петра, а также объяснялся сохранявшимся дефицитом золота и серебра, необходимых для чеканки собственных монет.

«Известная монета»

В результате кириллица на всех монетах Российской империи сохранилась, сами рублевые монеты постепенно теряли вес, достигнув к 1764 году 18 граммов (этот вес сохранился уже до 1915 года, когда чеканка серебряных монет прекратилась) и оставаясь прежде всего внутрироссийским инструментом денежного обращения. На протяжении всего императорского периода продолжал действовать запрет на обращение иностранных монет (кроме некоторых приграничных и вновь присоединённых территорий — Ливония, Царство Польское, Финляндия, Молдавия и Валахия, другие). Больше века сохранялось монопольное право государства на чеканку и выпуск в обращение собственных монет. После реформы 1839—1843 годов и введения серебряного стандарта вновь было восстановлено право свободной чеканки как золотых, так и серебряных монет, а после реформы 1895—1897 годов и введения золотого стандарта только золотых. Основные мировые торговые монеты этого периода — разновидности талеров и дукатов — по-прежнему использовались как сырьё для чеканки, для внешней торговли или для выплаты жалования военным, участвовавшим в заграничных походах русской армии.

Необходимо особо отметить голландские дукаты (червонцы), по образцу которых с 1735 по 1868 год тайно чеканились точные русские копии, получившие в официальных документах название «известная монета». Поначалу они предназначались только для заграничных платежей и выплаты жалования русским войскам, ведущим военные действия в Средней Азии, на Кавказе и в Польше, откуда в конце концов попали и во внутреннее обращение. Местные названия — лобанчик, арапчик, пучковый (по изображённому на монете воину с пучком стрел). В самой Голландии чеканка этих червонцев была приостановлена в 1849 году (это последняя дата на русских копиях), в России прекратилась в 1868-м после протеста голландского правительства.

Список торговых монет

В данном разделе представлен список некоторых монет, имевших наибольшее международное распространение в различные исторические эпохи, а также монет, выпускавшихся специально для торговли с другими странами и территориями. Последние выделены полужирным шрифтом. Зелёным цветом выделены монеты, часто использовавшиеся на территории Древней Руси, Русского царства и Российской Империи, жёлтым — монеты, которые встречались реже.

Серебряные монеты

Наименование	Эмитент	Период	Территория обращения	Ч. в. / О. в., г (Проба)	Иллюстрация
Монеты античности
Коринфский статер (статер с пегасом)	Коринф, города Ахейского союза	Кон. VII — кон. IV в. до н. э.	Бассейн Адриатического моря	—/8,72 (≥ 950)
Сикль (персидский серебряный статер)	Государство Ахеменидов	Кон. VI — кон. IV в. до н. э.	Малая Азия, бассейн Эгейского моря	—/5,6 (?)
Аттическая (афинская) тетрадрахма	Афины, города Делосского союза	Нач. VI в. до н. э. — ?	Средиземноморье, эллинистические государства, греческие колонии, другие регионы эллинистической культуры	—/17,44 (≥ 950)
Александровская тетрадрахма	Империя Александра Македонского	II пол. IV в. — II в. до н. э.	Средиземноморье, эллинистические государства, греческие колонии, другие регионы эллинистической культуры	—/17,44 (≥ 950)
Денарий	Римская республика, Римская империя	268 г. до н. э. — сер. I в. н. э.	Римская республика, Римская империя, соседние государства	—/4,55 (≥ 950)
Викториат (римская драхма)	Римская республика	268 г. — нач. II в. до н. э.	Римские колонии, соседние государства	—/3,41 (≥ 950)
Квадригат (римская дидрахма)	Римская республика	268 г. — нач. II в. до н. э.	Римские колонии, соседние государства	—/6,82 (≥ 950)
Кистофор (кистофорная тетрадрахма)	Государства и римские колонии на Ближнем Востоке	Нач. II в. до н. э. — сер. II в. н. э.	Средиземноморье, эллинистические государства, греческие колонии, римские колонии	—/11,5—12,7 (?)
Милиарисий	Римская империя, Византийская империя	Нач. IV—XI в.	Европа, Азия	—/4,5 (?)
Силиква	Римская империя, Византийская империя	Нач. IV в. — ?	Европа, Азия	—/2,27 (?)
Разновидности средневековых денария (пфеннига) и драхмы
Дирхем	Арабский халифат	Кон. VII — нач. XI в.	Арабский халифат, соседние территории Европы, Африки, Азии	—/3,9 (?)
Денье	Франкское государство	V—XIV в.	Западная, Южная, Центральная и Северная Европа	—/1,2—1,37 (?)
Англо-саксонский пенни	Англия	II пол. VIII—XIV в.	Скандинавия, Прибалтика, Центральная и Восточная Европа	—/1,02—1,45 (?)
Кёльнский пфенниг (агриппинер)	Кёльн	XI — кон. XIII в.	Священная Римская империя, соседние территории	1,46/≈1,55 (≥ 900)
Фризахский пфенниг	Фризах (Каринтия)	1125 г. — сер. XIV в.	Священная Римская империя, соседние территории	1,15/1,225 (937,5)
Геллер	Галле (Швабия)	II пол. XII—XVI в.	Центральная и Восточная Европа	0,371/0,55 (?)
Разновидности гроша
Турский грош (гро турнуа, турноза)	Франция	1266 г. — сер. XIV в.	Франция и соседние страны	4,03/4,22 (958)
Пражский грош	Чехия	1300 г. — кон. XIV в.	Центральная и Восточная Европа	—/3,7 (938)
Разновидности тестона (тестуна)
Итальянский тестон	Миланское герцогство	1474 г. — I пол. XVI в.	Италия, Франция и соседние государства	9,28/9,65 (?)
Французский тестон	Франция	1513 г. — кон. XVI в.	Франция, Италия и соседние государства	9,003/9,555 (?)
Разновидности талера и торгового доллара
Гульденгрош (гульденгрошен, гульдинер)	Тироль	1484 (1486?) — ?	Европа	—/29,232 (937,5)
Песо (испанский, мексиканский доллар)	Испания, Мексика	1497 (1537?) — 1868	Европа, Азия, Америка, Африка	25,57/— (?)
Иоахимсталер (шликсталер)	Чехия	1518—?	Центральная и Восточная Европа	27,2/29,5 (?)
Лёвендальдер (львиный талер)	Нидерланды	1575—?	Нидерланды, Европа, Левант	20,736/27,648 (?)
Крестовый талер (альбертусталер, патагон)	Испанские Нидерланды, Нидерланды	1612 г. — XVIII в.	Священная Римская империя, Восточная Европа, Прибалтика, Испания	24,65/— (?)
Талер Марии Терезии	Австрия	1753 г. — сер. XX в.	Ближний Восток, Северо-Восточная Африка	23,3856/28,0668 (833)
Торговый доллар США	США	1873—1885	Китай, Юго-Восточная Азия	24,494/— (900)
Японский торговый доллар	Японская империя	1874—1877	Китай, Юго-Восточная Азия	?/? (?)
Торговый пиастр	Франция	1885—? (до 1931 г.)	Французский Индокитай	27,215/— (900)
Британский торговый доллар	Великобритания	1895—1935	Китай, Юго-Восточная Азия	24,26/— (900)

Золотые монеты

Наименование	Эмитент	Период	Территория обращения	Ч. в. / О. в., г (Проба)	Иллюстрация
Монеты античности (до солида)
Дарик (персидский золотой статер)	Государство Ахеменидов	Кон. VI — кон. IV в. до н. э.	Малая Азия	—/8,4 (980)
Кизикин	Кизик	VI—IV в. до н. э.	Малая Азия, Греция, Северное Причерноморье	—/≈16 (320—520)
Филипп (филиппус, александровский золотой статер)	Империя Александра Македонского	II пол. IV в. до н. э. — ?	Средиземноморье, эллинистические государства, греческие колонии, другие регионы эллинистической культуры	—/8,1—8,6 (?)
Ауреус	Римская империя	Кон. I в. до н. э. — нач. IV в.	Римская республика, Римская империя, римские колонии	—/≈8,19 (?)
Разновидности солида
Солид (безант, бизантин, номизма)	Римская империя, Византийская империя	Нач. IV в. — XV в.	Европа, Азия	—/4,55 (?)
Динар	Арабский халифат	696 г. — XV в.	Арабский халифат, соседние территории Европы, Африки, Азии	—/4,25 (?)
Золотой шиллинг	Германские государства	V — сер. VII в.	Европа, Северная Африка	—/4,55 (?)
Разновидности флорина, дуката и экю
Флорин	Флорентийская республика	1252—1532	Европа	—/3,537 (985)
Золотой экю (экюдор)	Франция	1266—1653	Западная Европа	—/4 (?)
Цехин (венецианский дукат)	Венецианская республика	1284—1797	Европа	—/3,5 (985)
Форинт (венгерский дукат)	Венгрия	1325—?	Европа	—/3,5 (985)
Рейхсдукат (гульден, гольдгульден, немецкий дукат)	Государства Священной Римской империи	Сер. XIV в. — ?	Европа	3,44/3,49 (985)
Голландский (торговый) дукат	Нидерланды	1586 г. — XIX в.	Европа, голландские колонии	3,43/— (985)
Разновидности нобля (риала, райола)
Нобль	Англия	1344—1454(1464)	Европа	—/8,97 (?)
Розенобль (риал, райол)	Англия	1455(1465)—1600	Европа	7,736/7,776 (?)
Разновидности пистоля
Пистоль (двойной эскудо)	Испания	XVI в. — ?	Европа	—/6,2 (906?)
Луидор	Франция	1640—1803	Европа	6,02—7,28/— (< 916)
Разновидности соверена
Английский соверен	Англия	1489—1660	Англия, её колонии и зависимые территории	15,47/15,55 (> 990)
Британский соверен	Великобритания	1816—1914	Великобритания, её колонии и зависимые территории, другие страны	7,3224/7,9881 (917)
Прочие
Союзная крона	Участники союза	1857—1873	Европа	10/11,111 (900)

Монеты, имевшие локальное, российское, значение

Наименование	Эмитент	Период	Территория обращения	Ч. в. / О. в., г (Проба)	Иллюстрация
Серебряные слитки (гривны)
Киевская гривна	Киевская Русь	XI—XIII в.	Юго-Западные, Юго-Восточные земли	—/≈160 (?)
Новгородская гривна	Новгородская республика	XIII—XV в.	Северо-Западные, Северо-Восточные, Юго-Западные, Юго-Восточные земли	—/≈204 (?)
Черниговская (волынская) гривна	Волынь	Кон. XII—XIII в.	Юго-Западные земли	—/≈204 (?)
Сум (татарская гривна)	Золотая Орда	XIV в.	Северо-Восточные земли, Приволжье	—/≈204 (?)
Изрой (литовская гривна)	Литовская Русь, Великое княжество Литовское	XIV в.	Северо-западные, Юго-Западные земли	—/170—189,5 (?)
Серебряные монеты
Татарский дирхем	Золотая Орда	Кон. XIII — нач. XV в.	Северо-Восточные, Юго-Восточные земли	—/1,4—1,5 (?)
Пенязь (литовский денарий)	Великое княжество Литовское	XIII—XVII в.	Новгород, Псков, Юго-Западные земли	0,085/0,35 (?)
Эртуг	Швеция	I пол. XV в.	Новгород, Псков	—/1,1—1,2 (?)
Артиг	Ливонский орден	I пол. XV в.	Новгород, Псков	—/? (?)
Краковский грош (польский или литовский грош)	Краковская Польша, Великое княжество Литовское	I пол. XV в.	Новгород, Псков	—/3,1 (?)
Деннинг (корелка)	Дания	I пол. XVII в.	Лапландия, соседние русские земли	?/? (?)
Медные монеты
Татарский пул	Золотая Орда	II пол. XIV в.	Северо-Восточные, Юго-Восточные земли	—/? (—)

Примечания к таблицам

Источники

• Большаков О.Г. [gumilevica.kulichki.net/HOC История Халифата: в 4-х томах]. — М.: Восточная литература, 1998—2010. — ISBN 5-02-018165-X.
• Зограф А.Н. [www.sno.pro1.ru/lib/zograf/index.htm Античные монеты] / Материалы и исследования по археологии СССР. — Вып. 16. — М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1951.
• Малышев А.И., Таранков В.И., Смиренный И.Н. [vsemonetki.ru/books/item/f00/s00/z0000007/index.shtml Бумажные денежные знаки России и СССР] / под ред. В.И. Таранкова. — М: Финансы и статистика, 1991. — 496 с. — ISBN 5-279-00326-3.
• Мэттингли Г. Монеты Рима. С древнейших времен до падения Западной Империи. — М.: Collector's Books, 2005. — ISBN 1-932525-37-8.
• Спасский И.Г. [www.arcamax.ru/books/spassky01/spassky01.htm Русская монетная система. Место и значение русской монетной системы в мировом денежном хозяйстве]. — Л., 1962.
• Фёдоров-Давыдов Г.А. [vsemonetki.ru/books/item/f00/s00/z0000011/index.shtml Монеты рассказывают (Нумизматика)]. — М.: Изд-во АН СССР, 1963.
• [lib.rfei.ru/system/40/40-История%20экономики%20(основной%20учебник).pdf История экономики: Учебник]. — Курск, 2011.
• [www.numizm.ru/ Нумизматический словарь] / [Автор: Зварич В.В.]. — 4-е изд.. — Львов: Высшая школа, 1980.
• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата] / [Авторы: Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В.] / Пер. с нем. М. Г. Арсеньевой / Отв. ред. В. М. Потин. — 2-е изд., перераб. и доп.. — М.: Радио и связь, 1993. — ISBN 5-256-00317-8.
• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. — СПб.: Семеновская типолитография (И. А. Ефрона), 1890—1907. — «Викитека»
• Энциклопедический справочник для нумизматов / [Автор: Кривцов В.]. — М.: Аверс, 2005. — 830 с.
• Buzdugan G., Luchian O., Oprescu C.C. Monede şi banknote româneşti. — Bucureşti: Sport-turism, 1977.
• Bruce C.R., Michael T., Miller H. Standard Catalog of World Coins 1601-1700. — 4-е изд. — Iola: Krause Publications, 2008. — 1344 с. — ISBN 978-0-89689-708-3.
• Cuhaj G.S., Michael T., Miller H. Standard Catalog of World Coins 1901-2000. — 40-е изд. — Iola: Krause Publications, 2012. — 2301 с. — ISBN 978-1-4402-2962-6.
• Cuhaj G.S., Michael T. Standard Catalog of World Coins 2001-Date. — 6-е изд. — Iola: Krause Publications, 2011. — 742 с. — ISBN 978-1-4402-1575-9.

См. также

• Торговля
• Международная торговля
• Мировая экономика
• Торговый путь
• Монетный союз
• Валютный союз
• Мировая валюта
• Резервная валюта
• Свободно конвертируемая валюта

Отрывок, характеризующий Торговая монета

Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.