Тореаты

Тореаты (Тореты) — (греч. Τορεᾶται (Страбон)) — одно из меотских племен, живших в первом тысячелетии до н. э. на восточном и юго-восточном побережье Азовского моря. Тореаты упоминаются Страбоном и другими античными авторами.

Упоминания

Ещё в I веке н. э. Страбон писал:

К числу меотов принадлежат сами синды и дандарии, тореаты, агры и аррехи, а также тарпеты, обидиакены, ситтакены, досхи и некоторые другие.

Материальным доказательством правдивости сообщений Страбона, относительно «тореатов» являются обнаруженные каменные надписи — титулары Боспорского царя Перисада I (348—309 гг. до н. э.), в котором перечисляются подвластные ему народы. В частности, за синдами следуют тореты, далее дандарии и псессы. Однако в более поздних титуралах этого же царя тореты более не упоминались, что явным образом указывает — власть Перисада над этим меотским племенем не была устойчивой.

К IV в. н. э. относится одно из последних упоминаний Торетов в перипле «Описание земного круга», сделанное Авиеном.

Проблема локализации города Торик

Единственное сообщение о городе Тореатов, упомянутом в IV веке до н.э., находится в перипле Псевдо-Скилака, где сказано :

«За Синдской гаванью народ керкеты. За керкетами народ тореты и Элинский город Торик с гаванью. За торетами народ Ахеи.»

Топоним "мыс Торетский" встречается только один раз у Птолемея.

На основании письменных источников Торик предположительно локализуют в районе современного Геленджика, но материальных артефактов, подтверждающих эту точку зрения, найдено не было.

Отрывок, характеризующий Тореаты

Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.