Эймос, Тори

Тори Эймос
Тори Эймос в Аделаиде, 2007
Основная информация
Полное имя	Майра Эллен Эймос
Дата рождения	22 августа 1963(1963-08-22) (60 лет)
Место рождения	Ньютон, Северная Каролина
Годы активности	1979 — наст. время
Страна	США США
Инструменты	фортепиано, орган Хаммонда, фисгармония, синтезатор, родес-пиано
Жанры	пиано-рок альтернативный рок барокко-поп арт-рок
Лейблы	Atlantic Records Epic Records Rhino Entertainment
[toriamos.com s.com] [everythingtori.com ingtori.com]

То́ри Э́ймос (англ. Tori Amos, урождённая Ма́йра Э́ллен Э́ймос, род. 22 августа 1963 года, Ньютон, Северная Каролина, США) — американская певица, пианистка, композитор и автор песен, соединившая в своём творчестве (согласно Allmusic) элементы альт-, фолк- и прог-рока, джаза, экспериментальной электроники, влияния Джони Митчелл и Кейт Буш. Основным аккомпанирующим инструментом для Эймос является, как правило, фортепиано. К 2005 году во всём мире было продано 12 миллионов альбомов Тори Эймос.

Биография

Майра Эллен Эймос родилась 22 августа 1963 года в Ньютоне, штат Северная Каролина, в семье методистского священника доктора Эдисон Эймоса (имевшего франко-шотландские корни) и Мэри Эллен, уроженки южных штатов, в жилах которой текла кровь индейцев чероки. От деда по материнской линии она унаследовала интерес к природе, музыке и мистике. Родственники по отцовской линии привнесли в семью строгое религиозное воспитание. С раннего детства Тори начала самостоятельно подбирать мелодии на фортепиано. В пять лет она прошла прослушивание и поступила в подготовительную школу консерватории Пибоди в Балтиморе (англ. Peabody Conservatory), которую покинула в одиннадцатилетнем возрасте, когда увлеклась рок-н-роллом и утратила интерес к классике.

10 сентября 1984 года Тори отправилась в Лос-Анджелес, где обустроила собственную небольшую студию звукозаписи и собрала собственную рок-группу Y Kant Tori Read, в состав которой вошли Стив Фэррис (игравший до этого в Mr. Mister), Ким Баллард (экс-Poco) и Мэтт Сорум, будущий ударник Guns N'Roses. Здесь в начале 1985 года с ней произошла трагедия, наложившая отпечаток на всё её раннее творчество: она была изнасилована.

Y Kant Tori Read

В 1987 году Тори Эймос подписала контракт с Atlantic Records и приступила к работе над первым альбомом с продюсером Джо Чикарелли, известным по сотрудничеству с такими исполнителями, как Фрэнк Заппа, Пэт Бенатар и Oingo Boingo. В её состав к этому времени кроме Сорума входили Стив Кэйтон (англ. Steve Caton, позже игравший на всех её альбомах до 1999 года), басист Брэд Кобб и клавишник Джим Таубер. Синглом был выпущен трек «The Big Picture» («Cool On Your Island» на обороте), клип к нему снял режиссёр Марти Коллнер (работавший также с Aerosmith и Whitesnake).

Альбом Y Kant Tori Read вышел в конце мая 1988 года; к этому моменту группа уже распалась. Реакция прессы (на этот «невыразительный поп-метал», согласно Allmusic) отрезвила певицу. «Я стремилась в то время к признанию, вместо того, чтобы создавать музыку, в которую я верила. Когда мы провалились, только тогда я поняла, что вся эта затея была построена на песке, отнюдь не на камне. Если стремиться только к славе, можно потерять чутье, потерять причину, по которой ты создаешь музыку. Слава должна сопутствовать творчеству, а не быть её стержнем», — вспоминала она.

В конце 1989 года Atlantic Records решили дать Эймос второй шанс и предложили до марта следующего года подготовить материал для новой пластинки. Первый набор её новых песен был лейблом отвергнут. В начале 1990 года певица приступила к сотрудничеству с продюсером Дэвидом Сиджерсоном, который, прослушав некоторые её новые песни («Take To The Sky», «Leather»), одобрил выбранное ею направление. Записанную ею кассету Atlantic отослали певице обратно. В сотрудничестве с Эриком Россе она подготовила ещё 4 композиции («Girl», «Precious Things», «Tear In Your Hand», «Little Earthquakes»). Лишь после этого лейбл дал «добро» на подготовку альбома и в конце 1990 года отправил Тори Эймос вместе с менеджером Артуром Спиваком в Лондон, в распоряжение своей дочерней компании EastWest Records.

Прибытие в Лондон

В Лондоне Эймос дала несколько концертов в небольших клубах и произвела на зрителей впечатление чистым голосом и профессиональной игрой на фортепиано. Летом 1991 года, под впечатлением просмотра фильма «Тельма и Луиза» и собственных воспоминаниях о потрясениях юности, она написала новую песню «Me And A Gun» и в тот же вечер исполнила её со сцены а капелла, вновь произведя сильный эффект. Лейбл EastWest принял решение выпустить дебютный альбом певицы в 1992 году и это решение было одобрено Доу Моррисом из Atlantic, прилетевшим в Англию специально, чтобы прослушать подготовленный материал.

В ноябре 1991 года «Me And A Gun» был выпущен на EP (с «Silent All These Years») и релиз был замечен в британской прессе. В конце ноября со второй из этих песен Эймос впервые появилась на британском ТВ, в программе Джонатана Росса.

Little Earthquakes

Альбом Little Earthquakes вышел 13 января 1992 года и поднялся до # 15 в UK Albums Chart. В прессе появились восторженные рецензии, где Тори Эймос сравнивали с Кейт Буш, Дженис Иэн, Джони Митчелл, Шинейд О’Коннор, Маргарет Мэри О’Хара и Патти Смит. «Кажется, что Тори Эймос не может предложить ничего, кроме своей потрясающей, гм… гениальности!» — писал в Melody Maker Джон Чайлз. В США Little Earthquakes вышел на Atlantic Records в феврале 1992 года, уже после выпуска клипа к песне «Silent All These Years».

Первое американское выступление Эймос состоялось 20 апреля 1992 года в нью-йоркском зале Bottom Line. Фрагменты этого концерта были впоследствии включены в видео «Little Earthquakes» (оно вышло в октябре того же года). Исполнив в шоу Дэвида Леттермана два дня спустя песню «Crucify», она отправилась в турне, провела 18 концертов в США, затем выступила в Канаде и вернулась в Лос-Анджелес, откуда вылетела на гастроли в Австралию. 30 июля в Луисвилль, Кентукки, началось четырёхмесячное турне Эймос по США. организованное менеджером Джоном Уизерспуном и прошедшее при участии звукорежиссёра Яна Торна. 9 сентября она побывала (с родителями) в Лос-Анджелесе на церемонии вручения наград MTV, где была номинирована в категориях «Лучший новый артист года», «Лучшее женское видео», «Прорыв в видео», «Лучшая кинематография». Поздней осенью Тори Эймос узнала, что избрана президентом Общества анонимных жертв сексуального насилия. Тур завершился в ноябре 1992 года концертами в Пертe, Мельбурне, Сиднее (Австралия) и Окленде (Новая Зеландия).

Under The Pink

В 1993 году Эймос побывала в Вене, заручившись поддержкой «Bosendorfer» и с этих пор стала использовать предоставлявшиеся ей этой фирмой рояли. Для работы над следующим альбомом певица обустроила собственную студию в Таосе, штат Нью-Мексико. Она вспоминала об этом времени:

Когда я приехала в Нью Мексико, я почувствовала там его прошлое. Ты стоишь на этих равнинах и видишь, как лошади спускаются через холмы, и вся эта земля жива и хранит в себе все воспоминания. Это было еще одной причиной того, что я решила записать свой следующий альбом здесь. Тори Эймос

В студийной работе приняли участие также сопродюсер Эрик Россе и два инженера — Веб Джонс (гитара, вокал) и Пол МакКенна (бас, ударные). Тори покинула остров лишь однажды, чтобы посетить дом Трента Резнора в Беверли Хиллз. Подготовив материал альбома, Эймос вернулась в Лондон, где выпустила британский сингл «Cornflake Girl», куда вошли кавер-версии песен Джими Хендрикса, Билли Холидей и Джони Митчелл. Американским синглом была выпущена песня «God», клип на которую снял режиссёр Мелоди Макдэниел.

Альбом Under the Pink вышел в феврале 1994 года, дебютировал на вершине британского хит-парада и стал «золотым» за первую же неделю. В США альбом был выпущен двумя месяцами спустя и достиг # 12. Критика по обе стороны океана отметила мастерство Эймос, соединившей разные музыкальные стили (поп, джаз, арт-рок, фанк) и сумевшей проявить в этих песнях как чувственность («Baker Baker»), так и агрессивность («The Waitress»). Многие поставили её в один ряд с Пи Джей Харви и Бьорк, лидерами новой волны интеллектуального женского рока.

Тори Эймос говорила об альбоме:

Under The Pink — это импрессионистская живопись, я не предполагала писать дневник, как это было с Little Earthquakes. Критики замечают разницу и говорят, что Under The Pink не так откровенен, как Little Earthquakes. Это было откровенно, но не в форме исповеди…Я писала Under The Pink как пейзаж, вы должны окунуться в этот ландшафт… Я не хотела повторений. Я была в сердце пустыни, поэтому я создала альбом так, как создают живопись. И я до сих пор чувствую, что его воспринимают не так, как должны воспринимать. Это очень глубокая работа, и нужно окунуться в это, чтобы ощутить множество аспектов, спрятанных в этом альбоме. Тори Эймос

24 февраля 1994 года певица начала мировое турне в поддержку альбома. В мае она появилась на обложках двух музыкальных журналов: Q и Vox.

2 июня 1994 года Тори Эймос получила специальную награду (за «Me And A Gun») от Кризисного центра по проблемам насилия — «за замечательную работу, которая позволила всем нам свободно говорить о любых формах давления и сексуального насилия». Впервые подобная награда была вручена певице. Вскоре в Вашингтоне Эймос объявила о том, что основала «горячую линию доверия» R.A.I.N.N. (Rape, Abuse and Incest National Network).

В июле она выступила в балтиморском зале Meyerhot Hall перед аудиторией, где присутствовали профессора и студенты консерватории Пибоди, той самой, из которой её исключили в 11 лет. После выступления директор консерватории Роберт Пирс вручил Тори благодарность губернатора штата Мэриленд за организацию «горячей линии» для жертв сексуального насилия.

В ходе продолжившегося турне Эймос успела записать дуэты — сначала с Майклом Стайпом («It Might Hurt A Little Bit» по первоначальному замыслу — для фильма «Дон Жуан де Марко»), затем с Томом Джонсом («I Wanna Get Back With You»: песня вошла в его альбом The Lead And How To Swing It), позже — с Питером Гэбриэлом («Party Man», саудтрек к фильму «Виртуальность») и кумиром детства Робертом Плантом («Down By The Seaside»).

Boys for Pele и From the Choirgirl Hotel

Идея следующей пластинки возникла у Тори Эймос на Гавайях, куда она отправилась после разрыва с давним бойфрендом Эриком Росси. Запись была осуществлена в Ирландии — в старинном доме георгианской архитектуры и ирландской церкви. Альбом Boys for Pele, вышедший в 1996 году, вызвал скандал провокационной обложкой (певица снялась для обложки в провокационной позе и держащей в руках винтовку, во вкладыше к обнаженной груди присосался поросенок). Альбом, самый амбициозный и сложный в карьере Эймос, был неоднозначно оценен критикой, но поднялся до #2 в США и Англии и вскоре стал платиновым. В ходе одного из интервью певица откровенно рассказала о собственном опыте приема галлюциногенов и песне «Father Lucifer», об этом написанной.

Летом 1997 года, находясь в Корнуолле, приступила к работе над следующим альбомом From the Choirgirl Hotel, который записывался с привлечением большого количества сессионных музыкантов. Он вышел в мае 1998 года, удивил критиков масштабными аранжировками и появлением элементов танцевальной музыки и джаза. Альбом From the Choirgirl Hotel поднялся в первые десятки британского и американского хит-парадов и стал лучшим альбомом 1998 года по версии журнала Q. На гастроли в в поддержку лонгплея Эймос впервые вышла со стабильной рок-группой: в её состав вошли барабанщик Мэтт Чемберлен (Matt Chamberlain), басист Джон Эванс (Jon Evans) и гитарист Стив Кэтон.

1999 — 2009

В 1999 году Тори Эймос выпустила двойной альбом To Venus and Back, включавший в себя концертный диск Live: Still Orbiting и 11 новых треков, озаглавленных Venus Orbiting. В числе тем песен пластинки были нераскрытые убийства нескольких женщин на границе США и Мексики, галлюциногенные растения и биография Наполеона Бонапарта. Пятинедельный промотур певица провела с Аланис Мориссетт, однако часть концертов турне пришлось отменить (у Эймос случился выкидыш). В автобиографии «Piece by Piece» (2005) она рассказала, что лейбл дал ей всего два дня на выздоровление и заставил продолжить выступления: это стало одной из причин её разрыва с Atlantic в 2002 году.

Следующим релизом Эймос стал сборник кавер-версий Strange Little Girls, названный так по одной из песен, композиции The Stranglers. В нём певица собрала композиции, написанные мужчинами о женщинах и перевернула сюжеты с ног на голову, представив их с характерно женской точки зрения (например, в «97 Bonnie & Clyde» Эминема она поет от лица утопленницы, убитой собственным мужем). Критика в отношении альбома разделилась во мнениях, но пластинка поднялась в первую пятерку американских чартов. Концертный тур в поддержку альбома оказался самым коротким: он продлился три месяца с перерывами.

В 2002 году Тори Эймос подписала контракт с Epic Records и выпустила Scarlet's Walk: альбом (по словам самой певицы) «сугубо американской» тематики, толчком к созданию которого послужили события 11 сентября 2001 года. В аранжировках здесь главенствующую роль впервые сыграла ритм-секция: фортепиано зазвучало как вспомогательный оттеночный инструмент. В 2003 году вышел DVD «Welcome to Sunny Florida» (2003), куда вошли фрагменты турне 2002-03 годов, одного из самых кассовых в Америке того года. Затем последовал сборник Tales of a Librarian (c двумя новыми композициями), которым певица выполнила последние обязательства перед Atlantic.

В основу песен следующего, восьмого альбома Эймос The Beekeeper легли несколько новых для неё тем: древнее искусство пчеловодства, гностические Евангелия с их мистическими сюжетами, вопрос об ослаблении исторической роли женщины, вызванном подъёмом христианской церкви. В последнюю минуту она включила в альбом песню «Toast», посвященную памяти брата Майкла, который погиб в автокатастрофе в ноябре 2004 года. Альбом вновь вошёл в первую пятерку США и стал самым её коммерчески успешным релизом в Германии (#8).

В 2004 году в рамках Original Sinsuality Tour Тори Эймос выступила на фестивалях Гластонбери и Meltdown,. В числе новых каверов при этом она исполняла «Can’t Get You Out of My Head» Кайли Миноуг, «People Are Strange» Doors, «Hyperballad» Бьорк. Затем вышла автобиографическая книга «Piece by Piece» (2005), написанная Эймос в соавторстве с журналисткой Энн Пауэрс. По окончании турне Эймос выпустила сборник «официальных бутлегов» — бокс-сет из 12 дисков с концертными материалами The Original Bootlegs. В 2006 году вышли двойной DVD «Fade to Red: The Video Collection» и «A Piano: The Collection», сборник синглов, ремиксов, демоверсий и ранее не издававшихся материалов.

1 мая 2007 года Тори Эймос выпустила альбом American Doll Posse, центральным образом которой явилась женщина-воин. Мировое турне в поддержку альбома стартовало в Риме в конце мая 2007 года.

19 мая 2009 года на Universal Republic вышел десятый студийный альбом Тори Эймос Abnormally Attracted To Sin, первый после её ухода из Epic. Критика отметила, что в его лирике переплетены три основных линии: викторианский декаданс, мифология и иронический постмодернизм.

10 ноября 2009 года вышел альбом «Midwinter Graces», который стал первым из серии «сезонных» альбомов.

Личная жизнь

С 22 февраля 1998 года Тори Эймос состоит в браке со звукорежиссёром Марком Хоули. У них дочь Наташа Лориен Хоули (родилась 5 сентября 2000 года).

На церемонии чествования лауреатов ежегодных премий журнала Q 1992 года Тори Эймос призналась Роберту Планту в том, что в юности мечтала потерять с ним невинность. Он ответил ей: «Не стоит упускать время, пока у тебя есть желание, а у меня возможность».

Дискография

Студийные альбомы

• 1988 — Y Kant Tori Read (не входит в официальную дискографию певицы)
• 1992 — Little Earthquakes
• 1994 — Under the Pink
• 1996 — Boys for Pele
• 1998 — From the Choirgirl Hotel
• 1999 — To Venus and Back
• 2001 — Strange Little Girls
• 2002 — Scarlet's Walk
• 2005 — The Beekeeper
• 2007 — American Doll Posse
• 2009 — Abnormally Attracted to Sin
• 2009 — Midwinter Graces
• 2011 — Night of Hunters
• 2012 — Gold Dust
• 2014 — Unrepentant Geraldines

Ссылки

• [www.toriamos.com Официальный сайт]
• Тори Эймос (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Эймос, Тори

«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.