Торлецкие

Торлецкие

Род

Представители купеческой знати, крупные Московские домовладельцы, строительные подрядчики оставившие после себя большое наследие. На практике применяли предпринимательские навыки, доставшиеся им от основателя рода. Наиболее значимый исторический памятник — Терлецкий лесопарк (изначально Торлецкий), Терлецкие пруды, Новогиреево (бывший посёлок), представлявший собой первый в Российской Империи коттеджный поселок, в котором можно было купить дома по ипотеке.

Представители рода

Род прослеживается от

Григория Торлецкого.

О первом Торлецком практически ничего не известно за исключением одной записи в отчетстве Логина Григорьевича Торлецкого.

Логин Григорьевич Торлецкий

(ок.1770 — ок.1844) Коммерции советник, был Городским Головой г. Бобруйска Минской губернии, Купец 1-й гильдии, имел 4 детей: Александр 1790 г. р., Василий 1800 г. р., Фома 1807 г. р., Трофим 1810 г. р. В 1817 году в г. Бобруйске, каменный дом, по оригинальному нетиповому проекту известного петербургского архитектора того времени [komkur.info/gorodskaja-zhizn/oskolok-imperii--27-2-2008 Александра Егоровича Штауберта] внутри крепости, заложил лишь городской голова купец Торлецкий. Этот дом сохранился, архитекторы, а вслед и местные краеведы именуют это здание именно так «Дом Торлецкого». Этот дом — не просто один из уцелевших жилых домов на территории крепости, он и был одним-единственным. В 1818 году (по другим сведениям 1822) строительство дома Торлецкого было закончено. Двухэтажный дом располагался в самом центре крепости, своим боковым фасадом он выходил на Соборную площадь. Декор фасадов соответствовал господствующему в ту пору классическому стилю. Стены первого этажа рустованы (штукатурка имитирует разбивку стен на горизонтальные полосы), арочными окнами, второй этаж — с гладкой стеной и прямоугольными окнами. Дом Торлецкого размещался справа от комендантского дома, слева размещался дом для чиновников комендантского ведомства с такими же фасадами, как и дом купца. Эти здания вместе с другими, сохранившимися и утраченными, составляли единый ансамбль Соборной площади. Архитекторы относят их к замечательным образцам градостроительного искусства первой половины XIX века.

ВЫСОЧАЙШЕ УТВЕРЖДЕННОЕ положение КОМИТЕТА Министров «О непредставлении к наградам за понижение цен при торгах и подрядах'

„В заседании 20 Апреля (1820 г.)заслушана записка Военного Министра от 16 Апреля за № 1911 (по Инженерному Департаменту) внесенная в журнал Комитета под № 726, о награждении медалями купца Торлецкого золотою и Еврея Вольфсона серебряною, за сделанное ими понижение цен против других подрядчиков при поставке для Бобруйской крепости разных материалов и припасов, чрез что Вольфсон доставил выгоды казне до 15.000 рублей, а Торлецкий более 50.000 рублей, и сверх того сей последний способствовал к успешному производству работ исправности в доставлении тех материалов и рабочих людей. Комитет признавая, что уступки в ценах, при торгах делаемые, быв основаны на собственных расчетах торгующихся, не должны почитаться для казны ни особою услугою, ни пожертвованием, полагал: Торлецкому и Вольфсону в медалях отказать, да и вообще постановить правилом, чтоб за понижение цен при торгах и подрядах, как за дело торговое, никого к наградам не представлять, на что и испросить предварительно Высочайшее соизволение. В заседании 4 Мая объявлено Комитету, что Государь Император на положение оного соизволяет. Комитет определил: сообщить о том всем гг. Министрам выписками из журнала.

“Высочайше утвержденное положение Комитета Министров, распубликованное 10 июня. — Об утверждении товарищества для устройства в Бобруйского свеклосахарного завода. Правительствующий Сенат слушали рапорт Г. Министра Финансов, что Его Императорское Величество, согласно рассмотренному в Комитете Гг. Министров представлению его, в 11 день минувшего Мая Высочайше утвердить соизволил товарищество, составившееся из Генерал-лейтенанта Кельна, Подполковника Руканова, Инженер-капитана Теше и Почетного Гражданина Торлецкого, для устройства и содержания в Бобруйске свеклосахарного в большом виде, завода, на основании заключенного между ними условия. По означенному же условию первоначальный капитал товарищества определен в 50.000 руб., с разделением между помянутыми четырьмя лицами, на равные части и с тем, что в случае недостатка оного, для приведения завода в полное действие, товарищи увеличат вклады по общему усмотрению. До начатия действия завода, число участвующих, без особых причин и общего согласия, увеличиться не может; каждый из товарищей может передать пай свой в посторонние руки, но не иначе как с общего согласия и в таком только случае, если участвующие не пожелают принять участок его на том же основании, как оный передался бы постороннему. По окончании каждого года вырученная сумма должна быть разделяема между вкладчиками поровну, за исключением некоторой части барыша, которую предположено оставлять на увеличение заведения, если сие признано будет полезным по большинству голосов; управление делами товарищества поручится, по выбору участников одному из товарищей; в случае же невозможности к сему, определится особый управляющий, который и подчинится отчету на особо изложенных в условии правилах. Спорные случаи должны быть разбираемы окончательно и без доведения до судебных мест тремя посторонними посредниками. Остальные за тем пункты условия касаются до внутреннего управления заводом. Г Министр Финансов объяви о семь Высочайшем повелевши учредителям означенного товарищества. Донес об оном Правительствующему Сенату для обнародования».

Кирпичный завод Торлецкого начал работать на территории Бобруйска в 1831 году. Были построены деревянные строения для выделки кирпича, и для обжига кирпича — две печи. В ведомости о кирпичном заводе Торлецкого за 1833 год указано, что материалами, употребляемыми на заводе, являются глина и дрова. За год был изготовлен 1 миллион кирпичей, вся продукция была реализована на сумму 27 тысяч рублей. Непривычно для нашего времени звучат рабочие специальности — «кирпичедельцы», «глиномяты», «подвозчики к сараям», «глинообжигательщики» — всего 112 человек. Интересно, что «Ведомость о кирпичном заводе…» — отчет за 1833 год — составлена рукой её владельца, который сам занимался и делопроизводством." В конце тридцатых годов, предприимчивого купца, государь император приглашает в Москву, где тот совместно с сыновьями Василием и Александром, строит крупнейший в Москве кирпичный завод в Лефортовской части З квартала № 452; в 1843 году на заводе работало 832 рабочих и он давал доход 132.500 в год. Здесь они получают многочисленные крупные подряды на строительство зданий в центре Москвы, по чертежам архитектора К. А. Тона участвуют в строительстве таких объектов как Большой Кремлёвский дворец, при строительстве которого они получали за тысячу кирпичей по 15 рублей, тогда как обычная цена была 12 с полтиной. Торлецкие стали крупными богачами в Москве. Но, "Борясь с загрязнением атмосферы в городе, 10 мая 1844 года поступает СЕНАТСКОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ О ЗАПРЕЩЕНИИ НА КИРПИЧНЫЙ ЗАВОД КОММЕРЦИИ СОВЕТНИКА АЛЕКСАНДРА ЛОГИНОВИЧА ТОРЛЕЦКОГО. В 1846 году завод ещё работал, но уже с 900 рабочими и владельцем его был Василий Логинович. В «Указателе Москвы» М. Захарова за 1852 год завод уже принадлежит его брату Александру Логиновичу.

Василий Логинович Торлецкий

р. 1800- О Василии известно пока очень мало. В книге «Купечество России» выпущенной институтом Российской истории РАН в 1997 году на стр.265 написано что он был купцом 2 гильдии и был избран в Строительный комитет г. Киева. В 1829 г. он уже купец 1 гильдии г. Бобруйска. В списках немногочисленных подписчиков, периодитечских изданий книг начала 19 века, обычно расположенных на их последних страницах, имеется и его фамилия. В каком году он перебрался в Москву, пока не известно.

Трофим Логинович Торлецкий

Жил в г. Киев, умер 19 февраль 1867 похоронен на погосте Печерской Ольгинской церкви, После себя наследников не оставил. Наследство досталось его братьям Василию и Александру.

Александр Логинович Торлецкий

(1790 −1859). Коммерции советник,кавалер ордена Св.Владимира IV степени и Св.Анны II с 1825 г. состоял купцом 2-й гильдии, а с 1826 г. 1-й гильдии. По выбору общества от 20 марта 1825 года был депутатом торговли, с 12 марта 1826 года, сменив на этом посту отца, четыре выбора подряд избирался городским головой г. Бобруйска Минской губернии. В ноябре 1832 года было принято решение о награждении его Золотой медалью за многолетнюю торговлю и лишь 4 июня 1833 года он был награждён ею на Анненской ленте с надписью «За усердие», с 5 января 1834 г. Потомственный почетный гражданин г. Бобруйска. Переехал в Москву, где Указом Московской казённой палаты от 24 ноября 1839 года за № 20125 с женою Ириной Фёдоровной 1805 г. р. и сыном Александром причислен на 1840 год в Московское 1 гильдии купечество. Ему и некоему господину Синебрюхову царское правительство дало колоссальный подряд на поставку леса для строящейся железной дороги Москва — Санкт-Петербург, на строительство Николаевского (Ленинградского) вокзала на Каланчёвке, где он являлся единоличным подрядчиком. Постройка с чистой отделкой всех промежуточных станций и локомотивных зданий (депо), складов, сараев и других необходимых станционных строений на всем протяжении Южной дирекции исчислялась в сумме 1 500 000 р. сер. Этот подряд был отдан тем же коммерции советникам Терлецкому и Синебрюхову. Сооружение Петербургско-Московской железной дороги началось в 1843 году. В 1844 г. ему принадлежат совместно с купцом Русиным Котельнические песчаниковые каменоломни с залежами дикаря первоначально добывавшегосяся в двух приломах. Официальное открытие движения состоялось 1 ноября 1851 года. За это он был награжден званием Коммерции советника в 1851г. Только на этих поставках и подрядах он получил более трёхсот тысяч рублей, а всего ему удалось выкачать из казны полтора миллиона. Про него есть строки в стихотворении «Железная дорога» Николая Некрасова

В синем кафтане — почтенный лабазник,

Толстый, присадистый, красный как медь, Едет подрядчик по линии в праздник, Едет работы смотреть… Праздный народ расступается чинно… Пот отирает купчина с лица И говорит, подбоченясь картинно: Ладно… нешто… молодца!. молодца! С Богом, теперь по домам, — поздравляю! Шапки долой, коли я говорю! Бочку рабочим вина выставляю

И недоимку дарю!.

На вырученные деньги он купил участок земли, на котором находились три каменных строения на улицах: Рождественке это владение номер 6, по Пушечной — 9, по Кузнецкому мосту — 20., в том числе Артиллерийское депо. Купил с правом сломать и на их месте построить доходный дом с квартирами и лавками. Что и было сделано. Сами Торлецкие в этих домах не жили, а сдавали в аренду под жильё и таким известным фирмам как книжный магазин Готье, музыкальный магазин Циммермана, гостиница Захарьина. В 1852 г. построил и владеет гостиницей «Петербург» (Каланчевская ул., д.11), (здание сохранилось). В ней в 1855 г. останавливался хирург Н. И. Пирогов, и несколько раз — в 1884, 1890 и 1891 гг. — писатель Г. И. Успенский. Так же в 1852 году он покупает имение и село Косьмодемьянское, которое располагалось на берегу речки Химка рядом с Петроградским шоссе, вблизи от станции «Химская», располагавшейся на 18-й версте от Москвы, которая была первой на этом пути железнодорожной станцией Николаевской железной дороги. Своё имя село получило от церкви Косьмы и Дамиана. Единственная улица села, на которой стояла церковь, называлась Кузьминкой. В то же время приобретается село Гиреево (ныне Новогиреево) с 3 крестьянскими дворами. А. Л. Торлецкий был другом А. П. Ермолова и одним из самых влиятельнейших купцов России. Кокорев В. "Экономические провалы по воспоминаниям … писал: Несколько патриотических лиц из среды купечества, испуганных вторжением Французов в дело русского народного труда и предвидевших, что Россия снова попадется в ловушку иностранной экономической интриги, обратились с разъяснением своих опасений к графу Закревскому, пригласив и меня к участию в их совещаниях. Граф выразил полное сочувствие к нашим словам и добавил от себя: «Зачем нам прибегать к каким-то иностранным капиталам, когда у нас есть все нужное для постройки дорог дома: железо на Урале, лес, песок и щебенка повсюду, с массою рук, ожидающих работы во всех деревнях? Поезжайте к Чевкину дня через три, а я его увижу и предупрежу о вашем посещении». Мы решили, что ехать целой гурьбой неудобно, а лучше кому-либо одному, дабы можно было говорить прямее и свободнее. Выбор пал на известное Чевкину лицо Торлецкого, который был очень хорошо знаком и с А. П. Ермоловым и просил его предварительно переговорить с Чевкиным, назначенным уже за несколько месяцев до коронации главноуправляющим путей сообщения, вместо графа Клейнмихеля. Чевкин очень любезно принял Торлецкого, внимательно выслушал и сказал: «Ничего не могу сделать, мой миленький (обычная поговорка Чевкина), потому что дело с французами облажено и условлено в Париже князем Орловым, во время заключения мира. Нахожу возможным хлопотать только об одном, чтобы правление железных дорог было не в Париже, как было предположено, а в России». Этого последнего результата Чевкин достиг года через два, но не даром, а по случаю выдачи каких-то многомиллионных ссуд Главному обществу, выторговав у него изменение в уставе о переводе правления из Парижа в Петербург.

Александр Александрович Торлецкий

(1826—1899 г.) родился в г. Бобруйск Минской губернии, сын Александра Логиновича Торлецкого и Ирины Федоровны.

СПРАВОЧНАЯ КНИГА О ЛИЦАХ, ПОЛУЧИВШИХ НА 1869 ГОД КУПЕЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ПО 1 и 2 ГИЛЬДИЯМ В МОСКВЕ. Москва. 1869 Купцы 1-й гильдии.

«Торлецкий Александр Александрович, 41 год, Поч. Гр., в (Московском) куп. состоит с 1867 г., а отец его ( Александр Логинович) с 1840 г. Жит. Тверской части 2 квартала, в соб. доме. Занимается казенными и частными подрядами. Имеет дома в Городской, Тверской и Мясницкой. частях и лесные дачи, Новгородской губернии, Валдайского уезда, при селе Скокове; Тверской губ., Вышневолоцкого уезда, при селе Перелесове, с деревнями и Моск. уезда, 2 стана, при селе Гиреево. Состоит Почетным старшиной Александринского в Москве детского приюта, с 5 марта 1860 года; Почетным старшиной открытого им детского в Москве приюта его имени. С 29 июля 1860 г.; казначеем Московского Совета Детских Приютов; в семействе его состоит сын: ИВАН 9 лет»

Крупный московский домовладелец, московский выборный и городской гласный, книгоиздатель, один из первых Русских фотографов, радетель музыкального образования в России, меценат, с 1863 по 1881 однин из директоров Московского отделения Императорского Русского Музыкального Общества, наряду с такими знаменитыми людьми как Н. П. Тубецкой, Н. Г. Рубинштейн, С. М Третьяков. Пожертвовал на строительство и принимал не посредственное участие в основании Московской Консерватории, открывшей 1 сентября 1866 года свои двери. Одаренные студенты которой получали стипендии от Русского Музыкального Общества, Фонда В. П. Боткина, Московской городской думы, от частных лиц — Д. В. Разумовского, С. М. Третьякова, А. А. Торлецкого, Н. Г. Рубинштейна, князя В. Ф. Одоевского. Был приятелем П. И. Чайковского, который даже рассматривал вариант покупки дачи рядом с его имением в Козьмодемьянском, близ станции Химки, но поторговавшись передумал. Состоял в родстве с С. С. Прокофьевм. Был близок ко двору. [www.rusalbom.ru/foto-atelie.html] Состоял членом Общества Любителей коммерческих знаний, находящееся в Коммерческой Академии. Имел две типографии, одну на Кузнецком мосту в собственном доме, сначала с братом жены Териховым, впоследствии самостоятельно. В данных типографиях любил печатать свои произведения Л. Н. Толстой, где были напечатаны такие произведения как его Азбука. Детство, о, ю. У Торлецких было имение и в Крыму в г. Ялта Аутская улица 102 (ныне улица Кирова).В 1882-м году Александр Александрович был избран членом комиссии заведовавшей Ялтинским городским садом. Как пишет Людмила Иванова, из Ялтинского историко-литературного музея. Дмитриевские чтения, в статье «История городского сада Ялты»."Для заведования горсадом создали комиссию, которая месяц спустя в докладе Ялтинской городской думе сообщала: «Все принято по описи, приведено в порядок и совершенно готово к приёму публики: 1. Комиссия просит открыть сад 2 мая 1882 года и на первый раз пригласить оркестр военной музыки за недорогую плату, переговоры с оркестром поручить А. А. Торлецкому, а расходы покрыть за счет платы за вход.» Стремительно растущей Ялте стало не хватать воды. В Управе всё чаще стал обсуждаться вопрос о приобретении новых источников. На заседании Ялтинской городской думы в октябре 1880 года было принято решение об устройства дополнительного водопровода. Тогда впервые речь зашла о приобретении у А. А. Торлецкого источника «Панагия». Ялтинская городская дума ходатайствовала «об испрошении Именного Высочайшего Указа на отчуждение из владений жены потомственного гражданина Торлецкой участка земли, с расположенным на нём источником Панагия, для надобностей водоснабжения города». Источник был отчужден в 1889 году. Таврический губернатор камергер Всеволожский А. Н., сообщая городскому голове об Указе императора, выразил желание осмотреть источник в присутствии городского общественного управления и санитарного врача. Комиссия в составе: барона А. Л. Врангеля, Ф. Т. Штангеева, И. В. Дьяконова, и К. Р. Овсяного при участии А. А. Торлецкого осмотрела источник. yaltavodokanal.com.ua/?page_id=118 В 1885 году А. А. переехал жить в Одессу. В 1888 году продает своё крупное домовладение на Кузнецком мосту врачу-терапевту Г. А Захарьину. Деньги жертвует на благотворительность. документ 802. от 7 мая 1888 года. Высочайше утвержденный всеподданнейший доклад Главноуправляющего О принятии капитала пожертвованого ппг Торлецким в пользу Московского детского приюта его имени. «ппг Торлецкий, учреждая в 1860 году в Москве детский приют на 100 детей, с сиротским при нём отделением на 10 мальчиков сирот, вырозил желание ежегодно жертвовать на содержание приюта и его отделения по 2000 р. Для дальнейшего обеспечения сущкствования приюта с сиротчким при нём отделением, ппг Торлецкий внес, в феврале 1888 года, в Московский совет приютов процентными бумагами 42.000 р. с тем, чтобы проценты с этого капитала употребились на содержание учрежденного им детского приюта ппг Торлецкого, а капитал, обеспечивающий ежегодный доход в 2.000 руб., оставался неприкосновенным на вечные времена. С соизволения Государыни Императрицы, на принятие сего пожертвования с изложенными условиями Главноуправляющий всеподданнейше спрашивал Высочайшее Его Императорского Величество разрешение. Государь Император, в 7 день Мая 1888 г., на это всемилостивейшее соизволил.» [www.vseposelki.ru/articles/frantsuzskaya_nizhegorodskaya_ili_kak_gospoda_ryabushinskie_kuchino_delili.phtml] В 1895 году читает лекции на занятиях фотографических курсов в фотоотделе ОО РТО, в 1887 году избран членом правления Одесского фотографического общества, в 1898 товарищем председателя ОФО, на 1899 год его снимают из товарищей в члены, и в последний раз избирают 3 апреля. После чего его фамилия из списков пропадает. Скорее всего следует считать этот год его кончиной.

Жена — Елена Григорьевна Терехова, дочь штабс-капитана . Занималась благотворительностью, в 1865 году была одной из учредителей «Общества поощрения трудолюбия», которое в 1868 году вошло в Ведомство Императорского Человеколюбивого общества. Содержала вместе с А. Н. Стрекаловой знаменитую народную столовую на Хитровом рынке на 1000 человек, где питались бедняки. В 1870 г. при Обществе Поощрения Трудолюбия, состоящем поныне под Августейшим покровительством Государыни Императрицы Марии Федоровны, возникло на средства, первоначального пожертвования г.г. Торлецкими, Попечительство о недостаточных ученицах Консерватории, и при нём — дешевые квартиры для учениц. Попечительство это существует до ныне, и квартиры его, широко субсидируемые ученической кассой Консерватории, дают дешевые помещения и столь значительному числу беднейших учениц, оторванных от семьи и домашнего крова. В 1873 году на Моховой д. Торлецкой и до революции у неё была типография Общества распространения полезных книг, В 1901 году на ул. Шелапутинской в доме Торлецкой находился детский приют её имени "Торлецкий", с сиротским отделением для мальчиков. В 1882 в Москве существовала единственная столярно-механическая мастерская Н. К. Клячко по изготовлению и ремонту камер и фотопринадлежностей (Мясницкая часть, 1 й участок, дом Торлецкого).

Дочь — (приёмная) прижитая до брака — Ольга Торлецкая (20 января 1854—1901 гг.). В 1872 г. вышла замуж за присяжного поверенного Василия Александровича Назарова и переехала в дом Торлецкого на Моховой, напротив Экзерциргауза. Похоронена на территории Храма Спаса Нерукотворного в Гирееве (Перове), могила сохранилась. Вместе с мужем были крупными Московскими благотворителями.

Александр Васильевич Торлецкий

(1835- 26.10.1900 гг.) Двоюродный брат- А. А. Торлецкого. Потомственный почетный гражданин. Купец. Адрес-календарь 1868 г. — адреаса московских купцов 1-2 гильдий жил в сретенской части 2-квартал дом Шапова. Похоронен на Миусском кл. г. Москва. Жена- Керцелли Софья Ивановна 1840- ум.1920г. в г.Шахты у дочери Лидии. имели 4 детей: Василий 1868-1930, Николай 1877-1925, Сергей 1850- и Лидия 1885-1968.

Иван Александрович Торлецкий

(4 августа 1859 г.- ~1917). сын Александра Александровича Торлецкого. По воспоминаниям Бахрушина Ю. А. " Фактически владельцем имения в моё время был Иван Александрович Торлецкий, единственный сын, боготворимый стариками-родителями. <…> Обаятельный, прекрасно воспитанный красавец с волнистой седеющей бородой, с голубыми задушевными глазами, глядевшими сквозь изящное пенсне. Одет он всегда был в мягкую белую шёлковую рубашку-косоворотку, в сапоги, в казацкие шаровары с красными лампасами и с казачьей фуражкой на голове. Торлецкие не были казаками, но Иван Александрович в молодости обязательно захотел быть казаком. По законам казачества это можно было сделать, приписавшись к какой-либо станице, а для этого необходимо было внести в казачий округ крупный денежный вклад. Родители Терлецкого задумались, но Иван Александрович был непреклонен в своём желании. Делать нечего — пришлось старику внести что-то около ста тысяч золотыми рублями, и его сын стал казаком " так он получил чин хорунжего Войска Донского с. Константиновское. В московском купечестве состоял с 1892 года и имел 2 гильдию, потомственный почетный гражданин. Торговал сеном, овсом и мучным товаром в доме Алексеевского монастыря Пречистенской части 1 уч. по Остоженке, с 1894 г. в Лефортовской части 1 уч. Гавриков пер. Был преподавателем портновской школы на Моховой.

В Сборнике документов «КРЕСТЬЯНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ в 1901—1904 гг.» изданном в 1998 году в издательстве Наука, описывается ситуация с владениями Торлецких под Вышним Волочком, Имение это (С. Быстрое) переуступленно (Ермоловым) купцу Торлецкому, который, по согласованию с крестьянами пречислил их в государственные крестьяне, водворенный на собственных земляхь, за что перевел на них долг Московскому Опекунскому Совету 66,360 руб., в уплату коего крестьяне ежегодно вносят 4168 р.80 к., что на тягло приходится 4р. 17к., сверх того крестьяне выплачивают сумму 51563р. 72 к., полученную помещиком от Торлецкого, каковой выплатили уже 35000р., а в платеже остальных 16563 р. 72 к. остановились по причине возникшей между ними и Торлецким тяжбой.

ТВЕРСКАЯ ГУБЕРНИЯ № 79 декабря 14 1903 г. — Донесение и. д. тверского губернатора С. К Хитрово министру внутренних дел В. К. Плеве о порубке крестьянами деревень Терелесово, Колокольня, с. Осеченка, Тверстянка (Гверстянка) Вышневолоцкого у. спорного с помещиком Торлецким леса. Доверенный хорунжего Войска Донского Торлецкого, дворянин Терехов обратился 25 числа минувшего ноября к губернатору с прошением, в коем, ходатайствуя о принятии мер к воспрещению крестьянам деревень Терелесово и Колокольня Вышневолоцкого у. хищнической рубки дров в дачах его доверителя, объяснил, что рубка леса производится на пространстве около 500 дес., начата таковая с 10 ноября и не прекращается, несмотря на протесты служащих у Торлецкого, которым они оказывают массовое сопротивление. Ввиду этого заявления мною предложено уездному исправнику и местным земским начальникам 5-го и 6-го участков принять совместно самые энергические меры к прекращению самоуправства крестьян путём воздействия на них и внушения той ответственности, которой [они. — Ред.) могут подвергнуться за свои незаконные действия. В ответ на эти предложения земский начальник 6-го участка Вышневолоцкого у. представил от 12 декабря сведения, из коих видно, что крестьяне дер. Терелесово действительно поделили между собою участок собственной, но не надельной земли мерою до 5 дес. для рубки леса, необходимого для собственного топлива. При этом земский начальник объяснил, что как он лично и на месте убедился, не представляется возможным определить, кому именно принадлежит лес, разделенный крестьянами для рубки, то есть крестьянам или Торлецкому. так как никаких межевых признаков нет. Вообще надельные земли крестьян дер. Терелесово, равно как и других деревень, составлявших вотчину помещика Ермолова, не отмежеваны, как бы следовало, и крестьяне давно уже ходатайствуют о проверке границ их владения, но Торлецкий почему-то до сих пор их желания не исполняет. Между тем сегодня от другого доверенного г. Торлецкого — губернского секретаря Белова — мною получена телеграмма о том, что крестьяне 13 деревень составляют 14 декабря приговор о завладении всеми имениями Торлецкого в количестве 28 ООО дес. земли, а терелесовские крестьяне приступят 15 числа к рубке леса в дачах Торлецкого. Ввиду сего я в предупреждение могущих при таковом положении дела возникнуть беспорядков распорядился командировать сегодня же на место возникших недоразумений непременного члена губернского присутствия кн. Путятина, поручив ему подробно выяснить положение дела и при содействии местных уездного исправника и земского начальника принять самые энергические меры к недопущению крестьян до самоуправства, о последующем же представить мне подробные сведения. О вышеизложенном долгом считаю довести до сведения вашего высокопревосходительства и при этом присовокупить, что о дальнейшем ходе настоящего дела я буду иметь честь донести дополнительно 176. И. д. губернатора С. Хитрово.

Торлецкий — 50-летний респектабельный джентльмен «с волнистой седеющей бородой, с голубыми ласковыми глазами». Его отец сколотил миллионное состояние на винных откупах, строительных подрядах, сдаче в аренду недвижимости на Кузнецком мосту. За активный бизнес даже получил звание советника коммерции. А вот сын на протяжении почти полувека вел жизнь жуира, покорителя женщин. Ещё в 1890-х годах он построил рядом со старой отцовской усадьбой коттедж в английском стиле — с водопроводом, канализацией, электричеством. Слыл хлебосольным хозяином, у которого не переводились гости. Первой женой Ивана и матерью Александра, была Екатерина Павловна Машнова, родом из Одессы, отец её Павел Машнов, мать Йелисава Талаева (Талаев) Годы жизни 24.03.1860− 27.03.1934 умерла в селе Башка, остров Крк, Хорватия. По второму мужу, за которого вышла в эмиграции, имела титул Баронессы и фамилию Штемпель(Katarina Stempel). Ранее, не дав развода Ивану Александровичу, она с маленьким сыном уехала в Петербург и судя по адресной книге 1901 года жила на Театральной пл. д 10. После неё, гражданской женой Ивана, была с 1892 по 1906 год Мария Степановна Воронина (Файдыш). Второй законной женой И. А. Торлецкого с 1908 года была Елена Васильевна Бух «Лиля» — в дачном доме которого Владислав Ходасевич находил убежище в самые трудные дни. И 15 августа 1909 г. писал Е. В. Торлецкой: «От чеховщины меня тошнит (извините), а живу я, кажется, по-чеховски. И письмо это — чеховское, и Гиреево — место чеховское. Да я-то, черт побери, не чеховский» (Русская литература. 1992. No 2. С. 193). В 1922 г. он надписал ей кн. «Путём зерна»: "Елене Васильевне Торлецкой (Бух), на память о четырнадцати годах нашего знакомства Владислав Ходасевич. Елена Васильевна Торлецкая позднее стала женой художника Владимира Милашевского., соседа Ходасевича по Дому искусств в Петрограде. Так что продолжение знакомства поэта с ней, возможно, связано уже с приятельством с Милашевским. 0 знакомстве с Ходасевичем В. Милашевский пишет в своей мемуарной книге «Вчера, позавчера…» (М., 1989). Архив хранится у вдовы Милашевского Ариадны Ипполитовны Милашевской

Александр Иванович Торлецкий

Александр Иванович Торлецкий — считается первым девелопером в России, основателем Новогиреево и последним известным представителем этой ветви Торлецких (1885-1934), сын Ивана Александровича Торлецкого. В 1909 году подпоручик 18-го полевого саперного батальона [ Общий список офицерских чинов русской императорской армии. Составлен по 1-е Января 1909 г. С.-Петербург. Военная типография (в здании Главного Штаба). 1909. стр. 752], в 1920 г офицер понтонного батальона, и 18-го саперного батальона, полковник, во ВСЮР, Эм в Югославии в 1922 [ «Генералы и штаб-офицеры русской армии. Опыт мартиролога» С. В. Волков, Москва, ФИВ, 2012 ,ISBN 978-5-94862-007-6; 2012 г.]

В 1905 году землевладелец Александр Торлецкий построил на собственных землях первый в истории отечественной урбанистики поселок с централизованным планом. Прямо в Новогиреевском лесу прорубили просеки и проспекты и на небольших земельных участках построили индивидуальные дома. Одни, деревянные, были предназначены для временного летнего проживания, другие, каменные, – для круглогодичного проживания. В поселке открылась школа, телефонный узел, телеграф, почта, пожарное депо и железнодорожная станция, откуда можно было за 20 минут добраться до Курско-Нижегородского вокзала. От станции к особнякам и от особняков к станции жителей доставляли на конном трамвае. Вдоль проспектов, которые носили названия: Княжеский, Графский, Баронский и т.д. – установили скамейки, улицы осветили электрическим светом, а в дома подвели воду и телефон. Кроме того, большое внимание уделялось общественной инфраструктуре и безопасности, поселок находился под круглосуточной охраной. В 1906 году издали рекламную брошюру, в которой рассказывалось о невероятно выгодных условиях покупки участков с домами и без. Потенциальные клиенты могли рассчитывать на покупку земли в рассрочку на десять лет под 5 процентов годовых. В 4500 золотых рублей обошелся бы участок с подведенными коммуникациями, а в 7000 – участок с каменным домом, что на наши деньги 6 и 9 миллионов соответственно. Капиталовложения Торлецких даром не пропали. Все участки в поселке распродали всего за год. Среди покупателей оказались представители правления железной дороги и расположенных поблизости предприятий. Поскольку заводы были в основном прусские, то здесь поселилось немало иностранцев. Из-за этого посёлок прозвали Немецкой слободой. Торлецкие были первыми, но не единственными, кто предложил жителям города подобный формат жизни. На севере от Москвы находился поселок Перловка, который славился своим комфортом, а самые дорогие загородные дома располагались почти там же, где и теперь, – на Звенигородке, рукой подать до Рублевки. АРТЕМ ГОЛЕНКОВ "Стиль просвещенного купечества"

Лето 1907 года было последним моим привольным летом … <…> Вместе с тем это было и последним летом в Гирееве. Старик Терлецкий выделил сыну часть своего имения, так называемое Новое Гиреево. Молодой хозяин прорубил в вековом лесу просеки, нагнал плотников и стал спешно воздвигать дачи, дабы поправить финансовые дела, в достаточной мере расшатанные беспечностью своего отца. Старинная барская усадьба стала быстро превращаться в подмосковную дачную местность. Девственный лес начал беспардонно оскверняться клочками грязной газетной бумаги, пустыми консервными банками, яичной скорлупой, битыми бутылками и прочими следами человеческой «культуры». Огромные задумчивые пруды, которые были некогда выкопаны пленными турками, захваченными Суворовым и Румянцевым, были разбужены беспрерывным визгом купающихся и пьяными песнями катающихся на лодках.

Из воспоминаний Бахрушина Ю. А

Александр Иванович был женат на дочери известного русского оперного певца Ивана Васильевича Ершова — Марии Ершовой. Детей у них не было. По другим данным Александр был женат во второй раз, после чего имел детей. Александр знал Петра Ильича Чайковского, Александра Зилоти, Фелию Литвин. Был учеником известного композитора Николая Черепнина. Мария Ивановна Ершова обладала прелестной внешностью, большой общительностью и острой наблюдательностью. Её много рисовал Борис Кустодиев, а так как она с детства проявляла хорошие способности к рисунку, особенно к карикатуре, то бывало, что Кустодиев давал ей кое-какие советы. Получив среднее образование, она всеми помыслами устремилась к драматическому искусству, скончалась в возрасте 22 лет от туберкулеза лёгких в конце 1915 года.[lit.lib.ru/k/kriwosheina_ksenija_igorewna/ivanerchov-3.shtml] ПослеОктябрьской революцииАлександру удалось бежать в Хорватию вместе со своей матерью. По всей видимости в 1914 году был в Париже на балетных сезонах Дягилева, о чём говорит его переписка с Николаем Черепниным, упоминая «Павильон Армиды». (По другой версии встреча была в Москве). [books.google.com/books?id=NDogeYXFS9MC&pg=PA49&dq=torletsky&hl=en&ei=mCcqTZj3Kcv0sgaQ9Km4Ag&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCUQ6AEwAA#v=onepage&q=torletsky&f=false Одно из последних писем] от него датируется 12 ноября 1922 года в переписке с женой композитора Николая Черепнина — Марией Бенуа: <blockquote«Старый ученик», как напоминает о себе А. И. Торлецкий из Загреба 12 ноября 1922 года, зять знаменитого певца (исполнителя героических теноровых партий в операх Вагнера на сцене Мариинского театра) И. В. Ершова, похоронивший жену: «Много воды утекло со времени нашего последнего свидания весной 1914... При перевороте я спасся, но потерял все... Передо мной страшная пропасть полной нищеты... мать угасает от голода и холода... работу найти не могу... Если Вы сами не можете мне помочь, попросите за меня других. М. б. Фелия Литвин захочет поддержать мужа "Зигфридовой дочки", м. б. Прокофьев (мамин родственник через Екатерину Григорьевну Раевскую), м. б. Саша Зилоти... В руки Ваши передаю жизнь бывшего Вашего ученика Шурика... Зная "Павильон Армиды", нельзя не верить в доброту, широту и чистоту его автора» (P.S.S). Судя по позднейшей переписке матери Торлецкого, баронессы фон Штепель, с М. А. Черепниной, последняя какую-то помощь организовала. Это только один из многих сюжетов, одна судьба. Людмила Корабельникова «Александр Черепнин: Долгое странствие» тип. «Языки Русской культуры» Москва 1999 стр. 77

</blockquote>

Умер А. И. после 1934, г. Цриквеница, Хорватия

Галерея

• Ia torletsky 2.jpg

  И. А Торлецкий. Фото И. Дьяговченко, Москва, 1880 г.

• Torletsky guests.jpg

  1894 год. Семейство Петра Степановича и Анастасии Ивановны Файдыш с детьми, Иван Александрович Торлецкий и Мария Степановна Воронина

• Ia torletsky big.jpg

  1900. Иван Александрович Торлецкий. Фрагмент фотографии

• Torley faidish.jpg

  Иван Александрович Торлецкий и Мария Степановна Воронина фрагмент фото

• Ia torley gosti.jpg

  Гости в имении Торлецких в Старом Гирееве 1899-1900

• Torletsky kiplik.jpg

  В Осеченке (имение Торлецких под Петербургом). На переднем плане Мария Степановна, рядом Иван Александрович Торлецкий, в центре - известный художник двоюродный брат И. А. Торлецкого - Дмитрий Иосифович Киплик с супругой, управляющий имением в Осеченке - Дмитрий Васильевич Белов с супругой.

• Torley voronin.jpg

  В гостях у Марии Степановной Ворониной - Иван Александрович Торлецкий Москва, 1908

Литература

• Бахрушин Ю. А. Воспоминания. Серия: История Москвы с древнейших времен до наших дней. Издательство: Художественная литература. Москва, 1994 г. 702 стр. ISBN 5-280-02442-2
• Ходасевич В. Путём Зерна. Издание колеблемый треножник. Избранное. М., 1991
• Корабельникова Л. З. Композитор Александр Черепнин. Долгие Странствия. Языки Русской Культуры.1999 год
• Дневники Прокофьева
• Белицкий Я. М., Полиновская Л. Д. «Пушечная улица, 9» серия «Биография Московского дома» Издательство Московский рабочий 1989 г.
• В Атласе промышленности Московской губернии, составленном Л. Самойловым, изданным в 1843 году Московским отделением мануфактурного совета и напечатанного в университетской типографии стр. 68 Москва с уездами, Кирпичные заводы, есть завод Торлецкого Логина Георгиевича Лефортовская часть 3-го квартала 832 души 132.500 годовой доход в рублях серебром.
• Общий список офицерских чинов русской императорской армии. Составлен по 1-е Января 1909 г. С.-Петербург. Военная типография (в здании Главного Штаба). 1909.
• «Генералы и штаб-офицеры русской армии. Опыт мартиролога» Сергей Владимирович Волков, Москва, ФИВ, 2012 ,ISBN 978-5-94862-007-6; 2012 г. "в 1920 г офицер понтонного батальона, и 18-го саперного батальона, полковник, во ВСЮР, Эм в Югославии в 1922 "

Ссылки

• [www.bobr.by/news/smi/3658.html Бобруйское Жыцце — Дом Торлецкого]
• [www.rusalbom.ru/foto-atelie.html Список фото-ателье в Российской Империи]
• [www.vseposelki.ru/articles/frantsuzskaya_nizhegorodskaya_ili_kak_gospoda_ryabushinskie_kuchino_delili.phtmlml Французская Нижегородка]
• [www.ozon.ru/context/detail/id/3249936/ Александр Черепнин -Долгое Странствие]
• [feefhs.org/members/blitz/honored.html Список Почетных граждах вписанных в гильдию и купцов имеющих право участвовать в выборах и быть избранными в выборные Московского купечества сословия (1897) ]

Отрывок, характеризующий Торлецкие

– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.