Торрихос, Омар

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Торрихос Эррера, Омар»)
Перейти к: навигация, поиск
Ома́р Эфраи́н Торри́хос Эрре́ра
исп. Omar Efraín Torrijos Herrera<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Верховный лидер панамской революции
март 1969 года — 31 июля 1981 года
Предшественник: должность учреждена
Преемник: должность упразднена
 
Вероисповедание: Католичество
Рождение: 13 февраля 1929(1929-02-13)
Сантьяго, пров. Верагуас, Панама
Смерть: 31 июля 1981(1981-07-31) (52 года)
гора Марта, Панама
Место погребения: форт Амадор, Панама
Отец: Хосе Мария Торрихос Рада
Мать: Хоакина Эррера Санхур
Супруга: Ракель Паузнер де Торрихос (c 1954)
Дети: Думас (1954—2013), Ракель де Мария, Омар Хосе. Внебрачные — Кармен Алисия, Мартин и Туира
Партия: Беспартийный
Профессия: Военный
 
Военная служба
Годы службы: 19521981
Принадлежность: Панама Панама
Род войск: Национальная гвардия
Звание: Бригадный генерал
 
Награды:

Ома́р Эфраи́н Торри́хос Эрре́ра (исп. Omar Efraín Torrijos Herrera, 13 февраля 1929, Сантьяго, провинция Верагуас, Панама — 31 июля 1981, гора Марта, Панама) — панамский государственный и военный деятель, де-факто руководитель Панамы в 19681981 годах, верховный главнокомандующий Национальной гвардии Панамы (1968—1981), бригадный генерал (1969). Осуществлял левонационалистический политический курс. Ни разу в жизни не избирался ни на какой официальный пост.





Биография

Омар Торрихос родился в семье школьных учителей — колумбийца Хосе Мария Торрихос Рада и панамки Хоакины Эррера. В семье он был шестым из 11 детей. Материальное положение семьи было нелёгким, поэтому приходилось часто переезжать с места на место на новые вакантные места преподавателей. С детства много общался с беженцами из охваченной гражданской войной Испании, что повлияло на его мировоззрение. В школьные годы работал помощником смазчика грузовых автомобилей.

В феврале 1947 году победил на конкурсе и завоевал право учиться за границей в военном училище имени Герардо Барриоса (Escuela Militar Capitán General Gerardo Barrios (EM)) в Сальвадоре (с отличием окончил в 1951 году), с февраля 1952 году на военной службе в Национальной полиции1953 года — Национальная гвардия) Панамы в чине младшего лейтенанта и сразу начал создавать внутри неё офицерскую организацию.

В 1954 году женился на Ракель Паузнер.

С 1955 года — лейтенант, командир отряда национальной гвардии в международном аэропорту Токумен, в 1956 году был начальником охраны находящегося в изгнании президента Аргентины Хуана Доминго Перона, получил звание капитана. C октября 1960 года — майор, командующий 2-й военной зоной (западное побережье в районе Канала) в г. Колон. С февраля 1963 года — командующий 5-й военной зоной (самая богатая провинция страны, Чирики, на северо-западе страны).

С 1958 года Торрихоса неоднократно направляли на подавление студенческих, крестьянских и индейских восстаний, но каждый раз он искал мирные пути решения конфликтов. В 1958 году при зачистке партизанской зоны Торрихос был тяжело ранен.

Окончил высшие командные курсы в «Школе Америк» в зоне Панамского канала в 1965 году.
С 1966 — исполнительный секретарь Национальной гвардии.
С октября 1968 года, после принятия присяги президентом Ариасом и начатой им чистки руководства Национальной гвардии, назначен военным атташе в Сальвадоре (к обязанностям так и не приступил).

Будучи одним из самых образованных и всесторонне подготовленных высших офицеров страны, в чине подполковника возглавил группу антиимпериалистически и националистически настроенных офицеров Национальной гвардии, совершивших 11 октября 1968 года бескровный государственный переворот.
С декабря 1968 года — полковник и командующий Национальной гвардией.

После переворота внутри Национальной гвардии 25 февраля 1969, увольнения из армии и депортации в США ряда консервативных офицеров — фактический руководитель страны. На организованной встрече с освобождёнными из тюрем представителями левонастроенной интеллигенции и студенчества, депутатами оппозиционных партий и рядом ранее арестованных партизан пригласил оппозицию к сотрудничеству с правительством. При этом в тюрьмах оставались все ранее арестованные члены панамской компартии, а от руководства Национальной гвардией отстранены ультралевые деятели.
С 1969 года главнокомандующий Национальной гвардией и фактический руководитель Панамы (согласно Конституции 1972 года, являлся «высшим лидером Панамской революции»). С 11 марта 1969 года — единственный в стране генерал. Его помощником был Чучу Мартинес.

Пережил несколько покушений и попыток государственного переворота. В ночь на 15 декабря 1969 года произошёл переворот во главе с членом правящей хунты полковником П. Фабрегасом, главой генерального штаба Р. Сильверой и полковником А. Санхуром (Торрихос находился в это время в Мексике). Сразу же обзвонив всех военных руководителей страны, Торрихос выяснил, что его по-прежнему поддерживает командование ВВС, командующий войсками в г. Колон и командующий войсками в провинции Чирики (М. Норьега). Арендовав за 900 долларов частную авиетку, генерал с несколькими соратниками совершил перелёт над океаном, приземлившись вечером 15 декабря в г. Сан-Сальвадоре в пров. Чирики у границы с Гватемалой, а ночью — в столице провинции г. Давид. 16 декабря расквартированные в провинции войска под его командованием начали марш на столицу, который был поддержан многочисленными группами крестьян, молодёжи и рабочих. На подходе к столице численность отряда уже превысила 100 тысяч человек[1]. К 9 часам вечера О. Торрихос вернулся в столицу, главари путча были арестованы. Тогда же была выявлена причастность ЦРУ к попытке переворота. 16 декабря с тех пор отмечалось в стране как праздник, «День Верности».

В 1970 году отказался продлить соглашение с США о аренде военной базы в Рио-Ато. В 1971 году обратился к США с требованием отозвать всех волонтёров «корпуса мира» (более 400 человек).

В течение нескольких лет получил поддержку со стороны армии, крестьянства, рабочего класса, молодёжи, средних городских слоёв населения, интеллигенции, мелкой и средней буржуазии. Духовенство заняло терпимую позицию.

Важнейшим достижением является многолетняя выработка, а затем подписание 7 сентября 1977 года в Вашингтоне Торрихосом и президентом США Дж. Картером американо-панамских договоров 1977 года — Договора о Панамском канале (The Panama Canal Treaty) и Договора о постоянном нейтралитете и эксплуатации канала — которые предусматривали постепенное возвращение под юрисдикцию Панамы зоны Панамского канала к 31 декабря 1999 года, которые были выполнены, несмотря на неоднократные требования американской администрации Р. Рейгана, а позже — на оккупацию страны войсками США.
23 октября 1977 года соглашение было ратифицировано парламентом Панамы[2].
…Это была не моя победа. Это была победа всего народа. Я просто был главным действующим лицом… я едва был заметен, хотя и был самым горластым крикуном. В зону вошла борьба многих поколений.

О. Торрихос

Позже О. Торрихос признал, что в случае неодобрения соглашения сенатом США 19 апреля 1978 года панамскими вооружёнными силами была бы применена сила с целью захвата, блокирования и выведения из строя канала с дальнейшим развёртыванием партизанской войны.

C 1972 до 11 октября 1978 года — глава правительства. После добровольной отставки и официального отказа в будущем выдвигаться на пост президента сохранил за собой пост командующего Национальной гвардией.

Отойдя от активной политической деятельности, резко сократив количество публичных выступлений и встреч с населением, сохранял влияние на правительство, часто принимая и консультируя высокопоставленных посетителей.

Внутренняя политика

Широкую поддержку панамцев получили такие мероприятия правительства Торрихоса, как налоговая реформа, перестройка системы образования (введено всеобщее начальное образование) и здравоохранения, аграрная реформа, усиление роли профсоюзов.

Был дан ход фактически замороженной аграрной реформе 1962 года, имевшей целью стимулировать эксплуатацию земли и заставить латифундистов вести интенсивное хозяйство. Размеры налогов возрастали пропорционально площадям необрабатываемых земель, находившихся в собственности. При этом длительная неуплата налогов стала квалифицироваться как отказ владельца от земли, а правительство получило право на передачу её крестьянам. За 19691971 года так были переданы 73 тыс.га[3]. На экспроприированных землях было создано свыше 250 кооперативных хозяйств ("асентамьенто", давали в 1970 году 1% национального производства зерна, спустя 3 года уже 30%, а доходы в них превышали уровень дохода крестьян-одиночек в 4-5 раз[4]).

Была создана Национальная корпорация по производству сахара, построены 5 первых в стране сахарных заводов. Построена ГЭС на р. Байяно.

В стране развилась сеть банков. Были предприняты меры к созданию в стране международного финансового центра. Обеспечив самые благоприятные в Латинской Америке условия для деятельности иностранных банков с точки зрения налогообложения, в короткий срок в страну были привлечены значительные капиталы (к 1973 году в стране работало более 50 филиалов крупнейших международных банков с суммой депозитов выше 1,5 млрд долларов, а в 80-е годы до 25–30 млрд долларов США).

Впервые в стране было создано министерство здравоохранения, руководство которым было поручено группе врачей педиатрического госпиталя в г. Панаме. Бюджет министерства составил 12% общегосударственных расходов. Расходы на здравоохранение выросли с 11,7 до 17 долларов в год[5]. На каждые 10 тысяч жителей страны полагался специализированный медицинский центр. В течение нескольких лет в стране исчезли полиомиелит, дифтерия, малярия, жёлтая лихорадка, детская смертность упала с 44 на тысячу родившихся до 24 человек.

Сразу после февральского 1969 г. военного переворота в стране был установлен минимальная зарплата в промышленности, запрет на необоснованное увольнение и введена 13-я зарплата. Специальной комиссией в ходе длительной подготовки и переговоров был подготовлен Трудовой кодекс, гарантировавший стабильность трудовой занятости и право на забастовку, предоставивший расширенные права трудящимся и профсоюзам в отстаивании экономических требований и сокративший рабочую неделю до 40 часов, возможность участия в прибылях предприятий, минимум заработной платы, 13-ю зарплату и защиту от необоснованных увольнений, а также обязательность членства в профсоюзах на производстве, . Его принятие было одобрено 11 декабря 1971 года на 200-тысячном митинге в столице.
Впервые в стране началось массовое жилищное строительство для низкооплачиваемых категорий населения.

Среднегодовой доход панамца стал выше, чем в любой стране Латинской Америки.

Активная политика в области ликвидации неграмотности привела к тому, что если в 1968 году неграмотных в стране было около 35%, то в 1978 было достигнуто одно из лучших достижений в Латинской Америке: ни у одного ребёнка в Панаме не уходило на дорогу в школу более получаса ходьбы[6]. Образование до 9 лет стало обязательным и бесплатным. Число школьников выросло в 5 раз, главным образом за счёт школ, ориентированных на подготовку в будущем специалистов для промышленности, транспорта и сельского хозяйства. Втрое выросла номенклатура профессий в университете Панамы, появились его филиалы в провинциях, число студентов выросло в 4 раза.[7]. Учебники выдавались бесплатно.

На выборах в Национальную ассамблею (НА) 6 августа 1972 года при явке 89% избирателей сторонники О. Торрихоса получили 350 мест из 501. На первой сессии в октябре была принята конституция. Статья 2 новой конституции обязывала исполнительную, законодательную и судебную власти работать в «гармоническом сотрудничестве между собой» и с вооружёнными силами страны (Национальная гвардия получила законное право участия в политической жизни страны). Временная (сроком на 6 лет) статья 277 была посвящена лично О. Торрихосу. В соответствии с ней он провозглашался Верховным Лидером панамской революции («'Líder Máximo de la Revolución Panameña»), получал все права, традиционно предоставляемые президенту, также являлся членом кабинета министров и членом Национального законодательного совета, получал право сменять министров и глав ведомств, назначать старших и высших офицеров.

Внешняя политика

Основное внимание во внешней политике О. Торрихос уделял налаживанию и укреплению взаимоотношений и сотрудничества с соседними государствами, Коста-Рикой, Колумбией и Венесуэлой, в которые было нанесено множество официальных и неформальных визитов.

В 1974 году были восстановлены дипломатические отношения с Кубой (Торрихос побывал там дважды, охарактеризовав Ф. Кастро как «единственного государственного деятеля, который никогда не говорил мне, что мне надо делать»).

При Торрихосе впервые в своей истории Панама установила дипломатические отношения с социалистическими странами (кроме СССР, отношения с которым были установлены лишь в 1991 году). В августе 1975 года страна стала полноправным членом Движения неприсоединения.

Была поддержана борьба за независимость Белиза, что привело к разрыву дипломатических отношений с Гватемалой, активно поддерживалось партизанское движение в Никарагуа (в стране действовали партизанские базы и госпитали, через Панаму транспортировалось оружие) и Сальвадоре, позиция Боливии по получению выхода к Тихому океану, право Израиля на существование.

Панама первой в Латинской Америке признала Фронт ПОЛИСАРИО и независимость Западной Сахары.

По отношению к США была занята позиция максимально возможного отдаления и выхода из-под политического и экономического влияния. Однако именно по просьбе США в 1979 году Панама предоставила временное убежище бывшему шаху Ирана Мохаммеду Реза Пехлеви.

Гибель

Тот, кто посвящает жизнь борьбе против социальной несправедливости, должен как следует взвесить свой выбор. Он должен сознавать, что едва ли ему придётся умереть от старости в постели. Генерал Торрихос знает, что он умрёт насильственной смертью… я это знаю, это предусмотрено и это меня не беспокоит.

О. Торрихос

31 июля 1981 года самолёт DHC-6 Twin Otter[8], на котором летел Торрихос, разбился при загадочных обстоятельствах[9], погибли все семь человек, находившиеся на борту (2 пилота и 5 пассажиров). В 1983 году были объявлены результаты расследования, согласно которым причиной катастрофы была названа ошибка пилота; было также объявлено, что следов взрывчатки, взрыва или пожара на борту самолёта и посторонних примесей в топливе обнаружить не удалось[10]. Хотя, с другой стороны, могла быть выведена из строя система управления, и вполне вероятно, что это и стало причиной трагедии.

Однако документы, относящиеся к аварии, исчезли во время вторжения США в Панаму в 1989 году. Попытка их обнародовать во время суда над М. Норьегой в 1991 году была отвергнута на основании протеста правительства США, запретившего разглашение секретной информации [11].

Посмертно О. Торрихос был произведён в дивизионные генералы.
В соответствии с завещанием («войти в зону канала»), 4 августа 1981 года Торрихос был захоронен в бывшей зоне Панамского канала, на холме Анкон над столицей страны. Позже он был перезахоронен в усыпальнице в форте Амадор.

Моисес Торрихос (брат) в своём интервью мексиканской газете «Эксельсиор» заявил, что гибель его брата является делом рук ЦРУ США[12].

Хосе де Хесус Мартинес, бывший помощник и телохранитель Торрихоса (пилот по специальности) в августе 1987 года в эфире панамской программы «Свидетели истории» сообщил, что считает смерть Торрихоса делом рук американцев. Он также сообщил, что навигационная система самолёта могла быть выведена из строя при подготовке к вылету[13].

По утверждению одного из помощников Мануэля Норьеги, авиакатастрофа была организована Норьегой[14].

Американский писатель Джон Перкинс в своей книге "Confessions of an Economic Hit Man" (2004 год) высказал мнение, что Торрихос был убит по приказу ЦРУ из-за переговоров с группой японских бизнесменов во главе с Шигео Нагано, который предложил построить новый канал через Панаму.[15].

В 2013 году полковник панамской армии Роберто Диас Эррера (Roberto Díaz Herrera) обратился к правительству Панамы с просьбой провести новое расследование обстоятельств авиакатастрофы. Он предложил рассмотреть версию, что взрывное устройство могло быть закреплено снаружи фюзеляжа[10].

Личные качества

Практически с детства имел большой авторитет среди друзей и знакомых, Всегда отмечались его патриотизм, профессионализм, упорство, безупречная личная репутация, бескорыстие, умение работать с людьми, личная скромность и приветливость.

В отношениях с согражданами (Торрихос называл такое общение «домашним патрулированием») был вежлив и тактичен, обладал чувством юмора, хорошо общался с незнакомыми детьми (что всегда добавляло ему популярность), был критичен к себе, как руководителю.

Я военный человек, убеждённый в необходимости мирных перемен и ломающий старые структуры не потому, что я смел, а скорее всего потому, что я боюсь насильственных перемен.

О. Торрихос

Много времени проводил вне столицы, проживая в двухэтажном скромном домике в рыбацком посёлке Фаральон на тихоокеанском побережье в 100 км к северу от столицы, рядом с бывшей базой ВВС США Рио-Ато. Любил чтение (в основном биографии известных людей) и просмотр документальных фильмов.

Среди мировых лидеров наиболее близок по личным качествам ему были Иосип Броз Тито, Д. Прайс, Веласко Альварадо, с которыми установились дружеские неформальные отношения.

Он был слишком непредсказуем и действовал в зависимости от конкретных обстоятельств. Он не был рабом однажды выбранной линии или военного приказа, он их обязательно калибровал в зависимости от стратегии выживания.

А. М. Норьега

Образ мышления Торрихоса так и не оформился в стройную законченную систему. У него никогда не было заранее приготовленных решений и ответов на вопросы, с которыми к нему обращались ежедневно. Часто он не отвечал ни «да», ни «нет», а говорил нечто среднее, приблизительное — трудно улавливаемое теми, кто его знал, и уж совсем непонятное для всех остальных.

Х. Мартинес

Последующие события

В июле 1988 года был открыт первый памятник Торрихосу — в никарагуанской столице Манагуа.

20 декабря 1989 года в ходе вторжения США в Панаму правительство страны было свергнуто и пост президента Панамы занял Гильермо Эндара Галимани. Он начал кампанию по борьбе с памятью о Торрихосе — в первые три месяца после вторжения были изданы новые школьные учебники, в которых эра правления Торрихоса и Норьеги была названа как «21 год военной диктатуры»; также были переименованы международный аэропорт Панамы и муниципальный стадион, ранее названные именем Торрихоса[16].

Награды и звания

Почётный доктор Университета Буэнос-Айреса.

Потомки

Дети: сыновья Думас, Омар Хосе, Мартин, дочери Ракель де Мария, Кармен Алисия, Тура.

Сын, Мартин Торрихос Эспино, победил на президентских выборах в 2004 году и занимал должность президента в 2004-2009 годах.

Приёмные сыновья Даниэль Гонсалес и Пабло Смит.

Напишите отзыв о статье "Торрихос, Омар"

Примечания

  1. Леонов Н. С. Омар Торрихос: Я не хочу войти в историю, я хочу войти в зону канала. М., Международные отношения, с. 73
  2. Панама // Латинская Америка. Энциклопедический справочник. Т. II. М., 1982. C. 290—298
  3. Леонов Н. С., стр. 81
  4. Мерин Б.М. Революция и контрреволюция в Латинской Америке. М., 1977. стр. 25
  5. Леонов Н. С., стр. 83
  6. Леонов Н.С. стр. 91
  7. Леонов Н. С., стр.92
  8. Jesus Ceberio. [elpais.com/diario/1981/08/15/internacional/366674409_850215.html Panamá descarta un sabotaje en la muerte de Torrijos] // «El Pais» от 15 августа 1981
  9. «Six years after Gen. Omar Torrijos Herrera died in a mysterious plane crash, his legacy continues to dominate Panamanian politics.»
    Stephen Kinzer. [www.nytimes.com/1987/08/02/world/torrijos-s-legacy-lingers-in-panama.html Torrijos’s legacy lingers in Panama] // «The New York Times» от 2 августа 1987
  10. 1 2 [www.thepanamadigest.com/2013/03/colonel-requests-investigation-into-omar-torrijos-death/ Colonel Requests Investigation into Omar Torrijos Death] // «The Panama Digest» от 2 марта 2013
  11. Джон Перкинс. Исповедь экономического убийцы (Confessions of an Economic Hit Man). — М.: Претекст, 2012. — ISBN 978-5-98995-090-4
  12. Следы преступления // «Известия», № 232 (19908) от 3 октября 1981, стр.4
  13. О. Торрихос — жертва ЦРУ // «Известия», № 216 (22023) от 4 августа 1987, стр.4
  14. [www.thirdworldtraveler.com/CIA%20Hits/Panama_CIAHits.html Panama by Mark Zepezauer]
  15. Джон Перкинс. Ук.соч.
  16. «Officials of the new civilian Government installed during the American invasion say that textbooks read by Panamanian schoolchildren are now being revised and will soon lump together the Torrijos and Noriega eras as 21 years of military dictatorship. Three months after the invasion, the new Government of President Guillermo Endara has already taken a number of other steps aimed at doing away with the hero’s status General Torrijos has enjoyed since his death. Panama’s international airport, for instance, no longer bears the name of the general but is simply called Tocumen. Torrijos Park, the largest in the capital, is also to be given a new name, with many here saying it should be renamed. The Government’s campaign has also extended to Santiago de Veraguas, his hometown. General Torrijos’s name was recently stripped from the municipal baseball stadium, just a few blocks from the house where he was born in 1929. During the American invasion, the best-known of General Torrijos’s several residences, a house on 50th Street in Panama City was ransacked»
    Larry Rohter. [www.nytimes.com/1990/03/29/world/panama-journal-the-maximum-chief-is-humbled-in-his-tomb.html Panama Journal; The 'Maximum Chief' Is Humbled in His Tomb] // «The New York Times» 29 марта 1990

См. также

Источники

  • Torrijos Herrera, Omar. Nuestra Revolucion. — Panama: Ministerio de Relacioones Exteriores departamento de Informacion, 1974—194 p.
  • Rómulo Escobar Bethancourt. Torrijos: ¡Colonia Americana, No! Bogotá, Carlos Valencia Editores. 1981. — 315 págs
  • José de Jesús Martinez. Mi general Torrijos. La Habana, Editores de las Americas, 1988. — 255 pp.
  • Большая Советская энциклопедия, третье издание. — М.: Советская Энциклопедия, 1970-77 (электронная версия) — М.: Научное издательство «Большая Российская энциклопедия», 2004.
  • Советский энциклопедический словарь/ Научн.-ред. совет: А. М. Прохоров (пред.). — М.: Советская Энциклопедия, 1981—1600 с. с илл.
  • Гонсалес Н. Прощай, Омар! // «Латинская Америка». 1981. № 11.
  • Леонов Н. С. Омар Торрихос: Я не хочу войти в историю, я хочу войти в Зону канала. — М.: Международные отношения, 1990.
  • [www.darkgrot.ru/cult/momento-mori/aviakatastrofi-/article/2474/ Гибель генерала Торрихоса]

Отрывок, характеризующий Торрихос, Омар


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.