Торсон, Константин Петрович

Константин Петрович Торсон
Дата рождения:	27 сентября 1793(1793-09-27)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	4 декабря 1851(1851-12-04) (58 лет)
Место смерти:	Новоселенгинск

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Константи́н Петро́вич Торсо́н (27 сентября 1793 года, г. Санкт-Петербург — 4 декабря 1851 года, г. Селенгинск) — капитан-лейтенант, адъютант начальника Морского штаба, кругосветный мореплаватель, декабрист.

Семья

Родился в семье лютеран, вероятно, выходцев из Швеции.

Отец — Пётр Давыдович Торсон, майор Генерального штаба, подполковник в свите по квартирмейстерской части. Мать — Шарлотта-Христина Карловна Тиман.

Военная карьера

4 сентября 1803 года зачислен в Морской кадетский корпус. 23 мая 1806 года произведён в гардемарины.

Участник русско-шведской войны 1808 – 1809 годов. 6 сентября 1808 года участвовал в сражении со шведским гребным флотом у островов Пальво и Судсало. За отличие в этой битве 1 апреля 1809 года произведён в мичманы. 30 июля 1809 года участвовал в сражении фрегата «Богоявление Господне» с шведским фрегатом.

Получил ранение во время десанта в Либаве 9 июля 1812 года. Стал первым морским офицером, награждённым за участие в Отечественной войне 1812 года. 26 июля 1814 года произведён в лейтенанты.

В 1819—1821 годах на шлюпе «Восток» участвовал в кругосветном плавании Ф. Ф. Беллинсгаузена, во время которого была открыта Антарктида. Именем Торсона был назван остров в южной части Тихого океана. После восстания декабристов остров переименовали в Высокий.

С 22 июля 1823 года — адъютант начальника Морского штаба. 30 августа 1824 года произведён в звание капитан-лейтенант. Работал над составлением проектов, касающихся судостроения, участвовал в работе комиссии по составлению смет строительства военных судов.

С 15 декабря 1824 года — действительный член Вольного общества любителей российской словесности.

Декабрист

В конце 1824 года, или в начале 1825 года, вступил в Северное общество. Принял в общество братьев Бестужевых. Торсон не принимал непосредственного участия в восстании на Сенатской площади 14 декабря, но он был одним из активнейших членов тайного Северного общества. Ему, как флотскому офицеру, поручалось после ареста императорской семьи вывезти её за границу на фрегате.

Каторга и ссылка

Арестован 15 декабря 1825 года. После допроса отправлен в Свеаборгскую крепость. 26 апреля 1826 года его приказано перевести в Петропавловскую крепость. 6 мая 1826 года Торсону разрешили писать о реформировании флота.

По приговору Верховного суда отнесён ко второму разряду «государственных преступников» и осужден к «политической смерти». 10 июля 1826 года приговорён к каторжным работам на 20 лет. 22 августа срок каторги был сокращён до 15 лет. 10 декабря отправлен в Сибирь. 28 января 1827 года одним из первых прибыл в Читинский острог. В сентябре 1830 года переведён в Петровский Завод. 8 ноября 1832 года срок каторги сокращён до 10 лет. В декабре 1835 года вышел на поселение и направлен в Акшинскую крепость на юге Восточного Забайкалья.

В «каторжной академии» читал лекции о российской финансовой системе, рассказывал о кругосветном путешествии, о своих трудах по механике. Продолжал работу над проектами реформирования на флоте. Занимался изобретением и изготовлением сельскохозяйственных машин: молотилок, веялок, сеялок, косилок и т.д. Вместе с Н. А. Бестужевым отремонтировал водяную мельницу в Петровском Заводе, механизировал дутьё на заводской домне.

Константин Петрович Торсон гардемарином участвовал в сражении со шведами в Финском заливе в 1808 году. Лейтенантом на шлюпе «Восток» обошёл вокруг света. В 1824 году произведён в капитан-лейтенанты — блестящая карьера, любимец флота, близость к высшим кругам империи. После разгрома декабрьского восстания, в 1826 году, осуждён на каторгу. В Нерчинских рудниках, в Петровском каземате он обдумывал программу развития производительных сил Сибири. На вечной ссылке в Селенгинске он ставит себе цель — быть полезным краю введением машин, и сам строит молотилку. Занимается бахчеводством — откуда флотский офицер знал сельское хозяйство?…
— Господин лейтенант, — сказал здесь Беллинсгаузен, — поздравляю вас присвоением имени вашего этому острову, служите и впредь славе России, и да поможет вам бог!…
Как же было невесело Фаддею Фаддеичу потом, после восстания, по приказу царя стирать имя лейтенанта с карты и вписывать «Высокий». Быть может, и новым названием Беллинсгаузен намекал на высокий дух своего юного соплавателя…

— Конецкий В.В. [www.konetsky.spb.ru/about/stories/tom-6/1-5/ Третий лишний: Повесть, гл. 5] // Собрание сочинений в 7 томах (8 книгах). — СПб.: Международный фонд «300 лет Кронштадту — возрождение святынь», 2001—2003. — Т. 6. — 704 с.

Ссылка

По указу 1835 года обращён на поселение в Акшинскую крепость Иркутской губернии. В 1836 году написал статью «Сельскохозяйственное и географическое описание местности крепости Акша на берегу реки Онон».

15 января 1837 года Торсон получил разрешение переехать в Селенгинск и прибыл в город 21 мая того же года. 14 марта 1838 года в Селенгинск переехали мать и сестра Торсона.

В Селенгинске продолжал заниматься постройкой и усовершенствованием сельскохозяйственных машин. Написал статью «Взгляд на изобретение и распространение машин». Пытался внедрить в Сибири молотилку собственной конструкции. Выращивал арбузы и дыни.

Из-за Торсона братья Бестужевы решили поселиться в Селенгинске, хотя должны были ехать в Западную Сибирь. С Бестужевыми в своём доме Торсон организовал школу для обучения грамоте и ремёслам детей местных жителей.

В июне 1838 года и в 1847 году ездил для лечения на Туркинские минеральные воды (ныне курорт Горячинск в Бурятии).

Жил в гражданском браке с Прасковьей Кондратьевой. В 1841 году у них родилась дочь Елизавета, которая получила отчество Петровна от имени крёстного отца и фамилию Кондратьева. Также был сын Пётр Кондратьев.

Константин Петрович умер в Селенгинске 4 декабря 1851 года. Похоронен на берегу Селенги (Посадское кладбище). 19 августа 1852 гола рядом с ним погребли его мать Шарлотту Карловну. Позже, в 1855 году, здесь был похоронен и Николай Бестужев.

Архивы Торсона попали на хранение барону А. Е. Розену. Сестре Торсона Екатерине в 1855 году было разрешено вернуться в Россию. В 1858 году она жила в Москве и получала материальную помощь от Малой артели декабристов.

Награды

• орден Святой Анны III степени (31 июля 1812 года)
• Серебряная медаль в память 1812 года
• орден Святого Владимира IV степени за участие в кругосветном плавании Ф. Ф. Беллинсгаузена

Литература

• «Воспоминания Бестужевых»// Москва; Литература, 1951;
• «К России любовью горя: Сборник».// Иркутск, 1976;
• Шешин А. Б. «Декабрист К. П. Торсон». //Улан-Удэ, 1980;
• Александровская О. А. «Неизвестная записка Торсона "Взгляд на изобретение и распространение машин"». // Сибирь и декабристы. Иркутск, 1988. Выпуск 5.
• А. Шешин Декабрист К. Торсон в Сибири. // Байкал, №4, июль-август 1974, стр. 145-150

См. также

• Декабристы
• Декабристы в Бурятии

Отрывок, характеризующий Торсон, Константин Петрович

Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.