Тотальная война

Тотальная война — война, в которой все участвующие страны используют все доступные им ресурсы и методы, чтобы одолеть противника. Такого рода войны происходили на Земле с незапамятных времен, однако к концу XIX века и позднее, с появлением женевских конвенций, касающихся ведения войны, они стали выделяться в отдельную категорию.

Название и основные положения этой концепции обязаны немецкому генералу Эриху Людендорфу, который изложил её в своей книге в 1935 году.

В целом концепция тотальной войны, разработанная немецкими военными теоретиками в начале XX века, с опорой отчасти на опыт Франко-прусской войны сводилась к следующему. Современная война — это война не армий, а наций. Следовательно, в целях победы необходимо с одной стороны мобилизация всех ресурсов «своей» нации (например, призыв на военную службу мужчин «от 16 до 60» лет), с другой — всестороннее воздействие на враждебную нацию (включая такие методы как пропаганда, террор и т. д.) с целью сломить её дух и достичь, чтобы она потребовала от своего правительства прекращения сопротивления.

Идея тотальной войны была положена в основу военной доктрины немецкого командования, которое практически применило идеи концепции в разработке планов наступления во Второй мировой войне. В феврале 1943 года, во время Второй мировой войны, к ведению тотальной войны призывал в своей знаменитой речи имперский министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс. Но она не была начата.

Отрывок, характеризующий Тотальная война

– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.