Тотила

Тотила готск. 𐍄𐍉𐍄𐌹𐌻𐌰 (Totila) лат. Totila греч. Τωτίλας<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Тотила, король готов. Гравюра по дереву из Нюрнбергской хроники Хартмана Шеделя, 1493 год</td></tr>
Король остготов
541 — 552
Предшественник:	Эрарих
Преемник:	Тейя
Вероисповедание:	христианство арианского течения

Тотила (готск. 𐍄𐍉𐍄𐌹𐌻𐌰 (Totila), 𐌱𐌰𐌳𐍅𐌹𐌻𐌰 (Badwila); умер в 552) — король остготов (541—552). Сын брата короля Ильдебада.

Биография

Приход к власти

Командуя гарнизоном в Тарбезии (совр. Тревизо), и узнав об убийстве своего дяди Ильдибальда, Тотила готовился сдаться византийцам, когда готы, недовольные слабым Эрарихом, избрали его королём в 541 году, вероятно, в октябре. Вскоре убийство Эрариха избавило Тотилу от этого соперника. В этом великодушном и мужественном короле воплотились угасающий дух талантливого готского племени и вся сила национального сопротивления. Кстати, возможно, что Тотилу — судя по легендам на монетах и некоторым литературным источникам — на самом деле звали Бадуила (Бадуа), что значит «Борец» или «Боец».

Тотила (скорее в 542, чем в 543 году) посетил Святого Бенедикта в Монте Кассино, но предание так исказило этот факт, что невозможно сказать, какую цель он при этом преследовал. По свидетельству автографа папы Григория Великого, Святой Бенедикт предсказал Тотиле срок его правления и дату его смерти.

Правление

Военный талант Тотилы

Когда Тотила принял корону, почти весь Апеннинский полуостров находился в руках врагов. Тотила продолжил военный план Ильдебада и чрезвычайно искусно пользовался отсутствием организации и единства команды в имперских отрядах. Юстиниан I, далеко не одобрявший бездействия своих полководцев, послал им в подкрепление отряд персидских военнопленных, присланных Велисарием, и требовал открытия военных действий. После того как не удалась попытка овладеть Вероной и императорское войско постыдно должно было снова возвратиться к Равенне. Тотила со всеми силами, какие только он мог собрать (5 тысяч воинов), сделал нападение на главную часть греческого войска и нанёс ей такое поражение, что разбитый отряд искал спасения в бегстве и за стенами укрепленных городов. Скоро затем Тотила одержал новую победу. Он оттеснил византийские войска за По и весной 542 года разбил их при Фавенции (совр. Фаэнца). С помощью удачного маневра охвата, главную роль в котором сыграли 300 готских конных копейщиков, он рассеял более чем вдвое большее византийское войско. Варвары как готского, так и не готского происхождения толпами переходили на сторону Тотилы, и даже один высокопоставленный букцеллярий Велизария Индульф изменил делу императора. За короткое время готская армия снова выросла до 20 000 человек. Вскоре крупные готские силы взяли Цезену и Петру и осадили город Флоренцию, чтобы освободить себе дорогу к Риму. Отступив перед пришедшими на помощь Флоренции императорским войском, готы отошли на расстояние дневного перехода к северу, в долину Муджелло (Муцелла), где наголову разбили противника. Теперь с очевидностью обнаружилось, что готский король владеет военным искусством, которого недоставало императорским полководцам. Военный план Тотилы, совершенно не понятый греками и смутивший их, состоял в том, чтобы, не предпринимая осады крепостей, овладеть всеми открытыми областями, изолировать греческие гарнизоны, сидевшие в городах, и лишить их внешних сношений. Если случай или военная хитрость давала ему во владение крепость, то он разрушал её стены и сравнивал её с землей, дабы впоследствии неприятель не нашёл в ней укрытия.

Пока византийская армия, раздробленная на множество групп и группок, пряталась за стены италийских городов, Тотила, оставил в стороне Рим, прорвался в Нижнюю Италию, где императорские полководцы менее всего предполагали его увидеть. Этот край был почти не затронут войной; снабжение не представляло для готов никаких трудностей, и здесь ещё можно было взять богатую добычу. Взяв Беневент, и разрушив его, Тотила взял Кумы и подошёл к Неаполю.

Перемена настроения италийского населения

Между тем, население Италии, встретившее было с восторгом греков, как избавителей от варваров и еретичных готов, горько разочаровалось, когда стало страдать от поборов византийских чиновников. Византийские войска, не получая жалования, бунтовали и не хотели покидать крепостей. Вскоре Бруттий, Лукания, Апулия и Калабрия были завоёваны готами.

Весной 543 года сдался Тотиле Неаполь, хотя Юстиниан I, вполне оценивая громадное значение этого морского города, послал на помощь ему вспомогательный отряд и съестные припасы, которые, однако, достались победителю. На сторону Тотилы стало большинство сельского населения, и его военные средства постоянно увеличивались приливом добровольных перебежчиков из имперских отрядов. Его планы и настроение того времени хорошо поясняют письма к сенату и прокламации к римскому населению. Он обещает сенату забвение его антиготской политики, если он соединит на будущее время национальные интересы Италии с готско-королевскими. Прокламации его в Риме разбрасывались неизвестными людьми и производили большое впечатление. Когда император получил донесение о ходе дел в Италии, он решился послать сюда снова того полководца, который уже ранее прославил себя военными успехами в Италии и который в настоящее время, будучи вызван с Востока, находился не у дел. Хотя Юстиниан не вполне доверял Велисарию, но так как положение в Италии было в высшей степени серьёзное, то он назначил его снова главнокомандующим для войны с готами. В ноябре или декабре 544 года Велисарий высадился в Равенне. Немногим позже Тотиле удалось взять Фермо, Асколи, Сполето, Ассизи, Клузий (совр. Кьюзи) и, вероятно, также Ауксим (совр. Осимо). Только Перузия (совр. Перуджа) оставалась римской. В результате этих действий Тотилы, для византийцев стало невозможным поддерживать связь Рима с Равенной.

Борьба за Рим

В декабре 545 года Тотила в первый раз осадил Рим, где находилось для защиты огромного города не больше 3000 воинов под предводительством Бесса. Велисарию предстояло, во что бы то ни стало, выручить осажденный город, в котором скоро обнаружился недостаток продовольствия. С крайними затруднениями ему удалось собрать небольшую дружину в Далмации и доставить её на кораблях в Остию, но его смелый план пробраться в Рим по Тибру и доставить в город съестные припасы не удался вследствие ошибок подчиненных ему вождей. Велисарий должен был предоставить Рим его собственной судьбе, а 17 декабря 546 года Тотила вошёл в Рим почти без сопротивления. Исаврские солдаты, уже давно не видевшие жалования, открыли ворота готам. Хотя Тотила предложил императору приступить к переговорам о мире, но в Византии были далеки от этой мысли, относясь к Тотиле, как к бунтовщику и требуя безусловного подчинения. Тотила не мог долго оставаться в Риме, так как греки начали в это время брать перевес в Южной Италии; он принял, было, решение срыть стены города Рима и опустошить его, чтобы лишить Велисария возможности найти в нём защиту, но его остановила мысль о почтенной древности города и национальном его значении. Взяв с собой в заложники некоторых сенаторов и городских нобилей, Тотила оставил Рим почти опустелым, и отправился в Южную Италию. Велисарий воспользовался этим и, заняв Рим (апрель 547 года), поспешил частью исправить, частью восстановить его укрепления. Чтобы упрочить своё положение и побудить Юстиниана дать больше средств на итальянскую войну, он послал ему ключи от города и приветствовал с достигнутым без больших жертв важным успехом.

Несомненно, что владение Римом обеспечивало за Велисарием и дальнейшие успехи, но подозрительный Юстиниан не давал ему денег и не посылал ему его собственной, преданной ему храброй дружины, которая оставалась в Константинополе. При таких обстоятельствах Велисарий заявил желание возвратиться в столицу, и ему дано было разрешение вновь покинуть Италию (осень 548 года). Несмотря на значительные успехи, какие были достигнуты Тотилой, по удалении Велисария, на всём театре военных действий, всё же следует сказать, что исход войны явно склонялся не в пользу готов. Хотя готы имели даже флот, который летом 549 года пересёк Адриатику и опустошил Далмацию. Им командовал Индульф, перебежчик из ближайшего окружения Велисария.

С лета 549 по 16 января 550 года Тотила снова осаждал Рим. И во второй раз город пал из-за измены исаврийских солдат, которым не заплатили жалование. После захвата города Тотила пытался восстановить в нём обычную городскую жизнь: снабдил его хлебом, стал давать представления в цирке, призвал в город разбежавшихся сенаторов и торговых людей. В то же время, имея в своем распоряжении достаточно судов, он направил в Южную Италию военные отряды, и вытеснил греков из Тарента и Региума. В мае 550 года он высадился в Сицилии и, заставив греческий гарнизон запереться в Мессине, не встретив сопротивления, прошёл по всему острову. Сицилию он сделал опорным пунктом для нападения на Византию. Другое готское войско взяло на севере Римини, а императорские войска потерпели под Равенной тяжелое поражение. Весной 551 года триста готских кораблей опустошили Корфу и Эпир.

Завершающий этап войны. Смерть Тотилы

Наконец, Юстиниану наскучила безнадежно затянувшаяся итальянская война. В апреле 551 года главнокомандующим в Италию был назначен евнух Нарсес, который выговорил от императора обещание, что ему не будет отказано в необходимых на ведение войны средствах. Диверсия готов в Эпир принесла им мало пользы, а флот блокировавший Анкону, был уничтожен греками. Сицилия была потеряна. Это ослабило мужество готов, потерявших при Анконе свои лучшие силы. Снова Тотила попросил мира, указывая на общую опасность со стороны франков, предлагал ежегодную дань, очищение Далмации и Сицилии и помощь императору во всех его войнах, но и на этот раз получил отказ.

Чтобы предупредить вторжение Нарсеса, Тотила захватил Сардинию с Корсикой и послал на север готский отряд под начальством Тейи. В апреле 552 года Нарсес с 30 000 войском двинулся через Далмацию и Истрию в Италию. Венеция находилась в руках франков, которые отказались пропустить византийское войско, так как Нарсес вёл с собой их «смертельных врагов» — 5500 лангобардов. Кроме того, комит Тейя, который как комендант Вероны был также командующим большим готским войском, приказал затопить Постумиеву дорогу и сделать все возможные подходы непроходимыми. Но ни франки, ни готы не позаботились о береговой линии, которая из-за многочисленных болот и устьев рек считалась непригодной для перехода.

Однако Нарсес морским берегом обошёл позиции Тейи и 6 июня 552 года вошёл в Равенну. Одновременно готы потеряли свои позиции и в Южной Италии. Военно-морские силы Византии переместили постоянный гарнизон Фермопил в Бруттий (совр. Калабрия), где готы потерпели в битве при Кротоне сокрушительное поражение. Тотила встретился с неприятелем у подошвы Апеннинского хребта, при городке Гуальдо Тадино (Тагине). В конце июня — начале июля 552 года на плоскогорье Буста Галлорум (лат. Busta Gallorum — «Могила галлов») состоялась историческая битва, положившая конец правлению Тотилы.

Нарсес поставил полумесяцем не менее 8000 лучников, расположив их с учётом особенностей плохо обозреваемой местности. За ним стояла византийская фаланга и союзные варвары, в основном лангобарды и эрулы. Очень небольшая конница греков (численностью 1500 человек) должна была служить тактическим резервом и преследовать отступающего противника. Тотила же, располагая меньшей численностью войска чем его противник, наоборот главную ставку делал на свою многочисленную конницу, которая внезапной атакой должна была смять пехоту греков. Но конная атака при «Могиле галлов» захлебнулась под градом стрел императорских лучников, и это место стало «могилой готов». В битве погибло 6000 готов.

Обстоятельства смерти самого Тотилы имеют две версии. Согласно первой из них, он ещё в начале боя, сражаясь в простом вооружении, был сражен стрелой, по другой — пронзён копьём во время бегства от рук Асбада, предводителя гепидов Нарсеса. Но обе эти версии сходятся в том, что готские дружинники привезли своего смертельно раненого короля в Капри (совр. Капрара ди Гуальдо-Тадино), где он умер и был похоронен. Византийские солдаты, узнав об этом, вскрыли могилу и, удостоверившись, что там лежит труп Тотилы, снова её закопали.

Династия королей остготов
Предшественник: Эрарих	король остготов 541 — 552	Преемник: Тейя

Литература

• [www.vostlit.info/Texts/rus/Prokop/framegot31.htm Прокопий Кесарийский. Война с готами. Книга III. Главы 1—20]
• [www.vostlit.info/Texts/rus/Prokop/framegot32.htm Прокопий Кесарийский. Война с готами. Книга III. Главы 21—40]
• [www.vostlit.info/Texts/rus/Prokop/framegot42.htm Прокопий Кесарийский. Война с готами. Книга IV. Главы 18—35]
• Хервиг Вольфрам. Готы. От истоков до середины VI века / Перевод с немецкого Б. Миловидов, М. Щукин. — СПб.: Ювента, 2003. — 654 с. — (Историческая библиотека). — 2 000 экз. — ISBN 5-87399-142-1.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.
• Тотила // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/ITALY,%20Kings%20to%20962.htm#Totiladied552 Foundation for Medieval Genealogy. Тотила]
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/_voelkerwanderung/t/totila_ostgoten_koenig_552/totila_ostgoten_koenig_552.html Genealogie Mittelalter. Тотила]

Отрывок, характеризующий Тотила

«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.