Тохарская письменность

Тохарская письменность — письмо, применявшееся для записи тохарских языков и зафиксированное во фрагментах рукописей, датированных главным образом VIII веком (имеется несколько более ранних примеров) и написанных на пальмовых листьях, деревянных табличках и китайской бумаге. Памятники письменности хорошо сохранились благодаря сухому климату Таримского бассейна.

Письменность происходит от алфавита брахми (от которого также происходят все современные письменности, применяемые для записи индийских языков), и представляет собой слоговое письмо типа абугида. Большинство сохранившихся примеров письменности представляют собой перевод буддийских текстов с санскрита, некоторые из них двуязычны, что значительно облегчило расшифровку тохарских языков. Помимо религиозных текстов, письменность применялась также для переписки монастырей, расчетов, деловых документов, пропусков для караванов, медицинских и других текстов.

Письменность перестала использоваться вероятнее всего около 840 года, когда на земли Таримской впадины пришли уйгуры, ассимилировав большую часть местного населения. Обнаружены переводы тохарских текстов на уйгурский язык. Существование тохарских языков и письма было обнаружено лишь в начале XX века.

Ссылки

• [www.omniglot.com/writing/tocharian.htm Тохарское письмо на сайте Омниглот]
• [titus.fkidg1.uni-frankfurt.de/didact/idg/toch/tochbr.htm Таблица слогов]

Отрывок, характеризующий Тохарская письменность

– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.