Точильщик

К. С. Малевич

Точильщик. 1912

холст, масло. 79 × 79 см

Художественная галерея Йельского университета, Нью-Хейвен

К:Картины 1912 года

«Точильщик (Принцип мелькания)» — кубофутуристическая картина Казимира Малевича, написанная в 1912 году (по другим данным в 1913 году).

Описание

Основа композиции картины — колесо, которое Малевич, видимо, хотел поначалу визуально «раскрутить». На картине заметно влияние итальянского футуризма, проявившееся во множестве пальцев, прижимающих нож к колесу и ступней, нажимающих на педаль. В повторениях бесчисленно раздробленных контуров и силуэтов, оказывающихся в неуловимую долю времени как бы в разных точках пространства, в стальном серо-голубом колорите, контрастно оттенённом ржавыми пятнами цвета, и заключается «принцип мелькания», которого добивался Малевич и вынес этот термин в подзаголовок картины.

Футуристическая энергия реализуется в мелькании деталей, а кубистическая структурность в обретении однородных элементов, способных составить любую конструкцию, которая на данном этапе воссоздаёт реальное явление, но в то же время может стать беспредметной.

История

«Точильщик» был написан Малевичем в 1912 году. В 1920-х годах Малевич отправил картину на Первую русскую выставку (сначала она проходит в Берлине, затем в Амстердаме). На этой выставке картину купила нью-йоркская художница Катерина Дрейер и увезла в США. Судя по всему, в 1941 году она передала «Точильщика» в дар художественной галерее Йельского университета, где картина хранится поныне.

Значение

В единении футуристической энергии и кубистической структурности заключена новизна кубофутуризма и предвестие супрематической концепции Малевича.

«Точильщик» считается одной из наиболее значительных кубофутуристических работ Малевича и классическим произведением русского кубофутуризма.

Литература

• Шатских А. С. Казимир Малевич. — М.: Слово, 1996. — 96 с.

Ссылки

• [www.independent-academy.net/science/library/sarabjanov/4_7.html Д. В. Сарабьянов. Русская живопись. Пробуждение памяти: Казимир Малевич и кубофутуризм]
• [ecatalogue.art.yale.edu/detail.htm?objectId=45338 «Точильщик» в каталоге Йельского университета]

Отрывок, характеризующий Точильщик

Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.