Тояма-Мару
«Тояма-Мару» (яп. 富山丸) — японское сухогрузное судно, построенное в 1915 году на заводе Russell & Company для Nihon Yunsen.
Во время Второй мировой войны передано флоту, использовалось как войсковой транспорт. Потоплено 29 июня 1944 года американской подводной лодкой «Sturgeon».[1].
Содержание
История постройки
В 1913 году Япония заключила контракт с британской фирмой Russel на покупку четырёх сухогрузных судов по проекту компании Nihon Yunsen и постройку согласно с тем же проектом других судов, которые были бы конструктивно приспособлены к быстрому переоборудованию в десантный корабль (посредством установки носовых люков и аппарели). При тоннаже 7500 брт, эти суда должны были развивать скорость в 11 узлов.
Из шести судов на верфи фирмы Russell были построены «Такада-Мару», «Цусима-Мару» и «Тоёока-Мару»; фирма Kawasaki — «Тоёхаси-Мару» и «Токуяма-Мару». «Тояма-Мару» строился в Нагасаки на верфи Мицубиси. Постройка серии была завершена в 1915 году, затем эти суда несли службу на европейских маршрутах. Во время Первой мировой войны они перевозили продовольствие и боеприпасы для стран Антанты.
Поскольку названия всех перечисленных судов начинались с «Т» в дальнейшем так был назван целый тип судов, строившихся для других японских фирм с некоторыми отклонениями от проекта.
Далее, до 1930 года эти суда базировались в Сиэттле. С 1933 «Тояма-Мару» ходил в Бомбей, а затем по маршруту Кобе-Сурабайя и в 1937 был продан токийской компании Nanyo Kaiun.
В годы Второй мировой войны
С сентября 1941 года судно было передано армии и осуществляло войсковые перевозки (чему способствовало наличие десантного отделения площадью 578 кв.м.) во все южные районы Тихого океана, в частности, в Сёнан (Сингапур).
Также оно участвовало в перевозке 500 канадских военнопленных из Такао (на Формозе) в Японию для использования их принудительного труда в декабре 1943 года.
Потопление
Когда, в соответствии с замыслом Императорской ставки, решено было укрепить оборону островов Нансэй, необходимые подкрепления планировалось перебросить с острова Окинава, в частности, часть подразделений 45-й пехотной и 44-й отдельной смешанной бригад вместе с их вооружением и грузовыми машинами. В этой операции участвовало 12 судов (общим тоннажем 23777 брт), в том числе и «Тояма-Мару», на котором разместили 4600-6000 солдат и офицеров, загрузили покрытие для взлётной полосы и 1500 бочек с бензином (которые разместили на палубе).
27 июня 1944 года эти судна вышли из порта Кагосимы по направлению в Надзе. 29 июня, в 7 часов 25 минут (по токийскому времени), к востоку от Токуносимы, «Тояма-Мару», как наибольшее судно конвоя, было атаковано американской подводной лодкой «Sturgeon». По судну было выпущено 4 торпеды, из которых попали три, поразившие среднюю часть трюма, машинное отделение и нос судна. Кроме этого, от взрывов вспыхнул бензин на палубе, растёкшийся затем по воде, что существенно затруднило спасение людей, пребывавших на борту судна. Судно затонуло в точке с координатами 27°47′00″ с. ш. 129°05′00″ в. д. / 27.78333° с. ш. 129.08333° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=27.78333&mlon=129.08333&zoom=14 (O)] (Я).
Известны имена 3874 погибших военных и 53 членов экипажа. Спаслось лишь около 600 человек; считается что погибло до 5500. Ставка засекретила информацию об этой трагедии, как и о гибели других судов, сопровождавшихся значительными потерями личного состава флота и армии.
Увековечивание памяти погибших
29 июня 1964 года в Камэтоку (Токуносима) был возведён военный мемориал, а 20 лет спустя, 30 июня 1985 года памятный знак установлен в населённом пункте Кония.
Напишите отзыв о статье "Тояма-Мару"
Примечания
- ↑ [www.theshipslist.com/ships/lines/nyk.shtml The Ships List]
Литература
- Yahara, Hiromichi (1997). The Battle for Okinawa. Wiley. ISBN 0-471-18080-7.
Ссылки
- [members.iinet.net.au/~gduncan/maritime-1b.html#maritime_disasters_1944 George Duncan’s Maritime Disasters of World War II]
- [hc6.seikyou.ne.jp/home/okisennokioku-bunkan/okinawasendetakan/sanjunigunsyuyoubutai.html]
Отрывок, характеризующий Тояма-Мару
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
