Травля зверей на арене
Тра́вля звере́й (венацио, лат. venatio, «охота», мн.ч. venationes) — древнеримская кровавая забава, заключавшаяся в травле и умерщвлении заранее пойманных диких, часто экзотических животных на аренах амфитеатров и в прочих общественных местах, полностью или частично для этого пригодных.
Содержание
Историческая перспектива
Дикие экзотические животные из дальних уголков Римской Империи свозились в Рим с целью устроения показательной травли с их участием. Травля животных обычно происходила по утрам, перед главными развлекательными мероприятиями — гладиаторскими боями, которые проводились в полуденное время. Изначально травля зверей проводилась на Римском форуме, Септе Юлия и Большом цирке, хотя ни одно из этих общественных мест не было должным образом оборудовано для защиты зрителей от животных. По этой причине предпринимались особые меры для предотвращения побега зверей и нападения их на зрителей — устанавливались барьеры и выкапывались рвы. В ходе одного дня зрелищ могли умерщвляться до нескольких тысяч животных. Так, во время празднований по поводу открытия Колизея (который, в отличие от ранее упомянутых мест проведения травли, был изначально оборудован в том числе и для проведения данных мероприятий) было убито свыше 9000 зверей[1].
Как показали археологические раскопки, травля зверей проводилась не только в Риме, но и в столицах провинций, например в Йорке[2].
Организация зрелищ
Большинство животных, но далеко не все, были свирепыми по нраву. В неполный список животных, являвшихся участниками травли, входили львы, слоны, медведи, олени, дикие козлы, собаки и даже кролики. Изредка выступавшие в венацио животные предназначались не для немедленного забоя и в этом случае их могли обучать выполнению определённых трюков.
Особенно популярными были появления львов, которые славятся своей свирепостью. Гай Юлий Цезарь использовал в этих целях 400 львов, привезённых в основном из Северной Африки и Сирии, что добавляло представлениям особой помпы. Действительно, привоз редких видов животных из удалённых уголков империи являлся одновременно способом нарочитой демонстрации населению богатства и силы властителя, а с другой стороны — методом развлечения того же населения, которое иначе не смогло бы увидеть подобных диковинных зверей.
В качестве противников животных выступали так называемые бестиарии (лат. bestiarii, ед.ч. лат. bestiarius). Бестиарии делились на две категории — профессиональные бойцы, сражавшиеся за вознаграждение или славу, и приговорённые к смерти преступники. Первых в современных источниках иногда ошибочно называют гладиаторами, хотя термин «гладиатор» в то время подразумевал сражающегося только с людьми. В случае с профессиональными бойцами, сражение, будучи по сути постановочным, в подавляющем большинстве исходов заканчивалось гибелью животного, в то время как в случае с приговорёнными к смерти преступниками, которых выпускали на арену без вооружения, доспехов и даже одежды, результат схватки был прямо противоположным — собственно, такая форма казни называлась damnatio ad bestias («предание зверям»). Нередко одно животное расправлялось с несколькими подряд приговорёнными к смерти. Так, к примеру, Цицерон упоминает о случае, в котором один лев убил 200 бестиариев.[3] Венацио по обыкновению начиналось с выступления профессиональных бойцов и заканчивалось казнями приговорённых к смерти. Во время казней правилом хорошего тона среди наиболее уважаемых лиц было удаляться из амфитеатра на полуденную трапезу.
Влияние на окружающую среду
Большая популярность травли зверей и безудержное стремление правителей к всё более помпезным зрелищам предположительно послужили одной из причин полного или почти полного исчезновения нескольких видов животных, например североафриканских слонов и атласских медведей.
Напишите отзыв о статье "Травля зверей на арене"
Примечания
- ↑ Бейкер, Алан, The Gladiator, стр. 105, Ebury Press ISBN 0-09-188654-6
- ↑ Wainwright, Martin. [www.guardian.co.uk/science/2010/jun/07/york-gladiator-graveyard Scars from lion bite suggest headless Romans found in York were gladiators], The Guardian (7 июня 2010).
- ↑ [digicoll.library.wisc.edu/cgi-bin/HistSciTech/HistSciTech-idx?type=turn&id=HistSciTech.Cyclopaedia01&entity=HistSciTech.Cyclopaedia01.p0247&q1=bestiarii Entry on Bestiarii] at Chambers, Ephraim, Cyclopaedia, or an Universal Dictionary of Arts and Sciences, c. 1680—1740
Отрывок, характеризующий Травля зверей на арене
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
