Трагедия в «Лужниках»

Трагедия в «Лужниках»
Памятник погибшим болельщикам в «Лужниках»
Тип	Давка
Причина	Несчастный случай
Место	Москва
Страна	СССР
Дата	20 октября 1982 года
Время	20:45 (московское летнее время, UTC+4)
Погибших	66
Пострадавших	61
Москва

Трагедия в «Лужниках» — массовая давка с человеческими жертвами, произошедшая на Большой спортивной арене (БСА) Центрального стадиона им. В. И. Ленина (сейчас — стадион «Лужники») в Москве в конце первого матча 1/16 розыгрыша Кубка УЕФА между футбольными клубами «Спартак Москва» (СССР) и «Хаарлем» (Нидерланды) 20 октября 1982 года.

В давке погибли 66 болельщиков «Спартака», многие из которых были ещё подростками. Эта давка стала самым трагическим случаем в истории советского и российского спорта.

Информация о количестве жертв этой трагедии появилась в советской печати лишь семь лет спустя, в 1989 году.

События

Накануне матча в Москве выпал первый снег. А сам день игры, среда, 20 октября 1982 года, выдался на редкость морозным (-10°С) для середины октября. Поэтому из 82 000 билетов на матч удалось распродать лишь 16 643. В 1982 году стадион ещё не был оборудован крышей над трибунами. К началу игры успели очистить от снега и открыть для болельщиков только две трибуны: «С» (восточную) и «А» (западную). Обе трибуны вмещали по 23 000 зрителей, что было значительно больше, чем количество проданных билетов. Во время матча на трибуне «А» находилось лишь около 4 тысяч зрителей, большинство болельщиков (около 12 тысяч) предпочло трибуну «С», которая расположена ближе к метро. Подавляющее большинство болельщиков пришло поддержать «Спартак», голландских болельщиков было всего около сотни. От каждой трибуны к выходам со стадиона вели по две лестницы, находящиеся в разных концах подтрибунного коридора.

Матч начался в 19:00. Уже на 16-й минуте игры Эдгар Гесс забил со штрафного первый гол в ворота «Хаарлема». Ближе к концу матча, не ожидая больше голов, значительная часть к тому времени довольно замёрзших болельщиков стала покидать свои места на трибунах и направилась к выходам. Большинство болельщиков трибуны «С» двинулось к лестнице № 1, которая находилась ближе к метро. Всего за 20 секунд до финального свистка Сергей Швецов забил в ворота «Хаарлема» второй гол. Приблизительно в это же время на лестнице № 1 трибуны «С» в подтрибунном пространстве стадиона началась давка, которая привела к гибели 66 болельщиков.

Пострадавших в давке увезли на машинах «Скорой помощи» в приёмный покой Института скорой помощи им. Склифосовского. На следующий день секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов побывал в институте, где встретился с некоторыми врачами и родственниками пострадавших. Тела погибших сначала были перенесены к памятнику Ленину у стадиона, а затем были развезены по московским моргам и после проведения судебно-медицинской экспертизы и опознания возвращены родственникам для захоронения.

Единственное сообщение о трагедии было напечатано на следующий день на последней полосе газеты «Вечерняя Москва» под заголовком «Происшествие»:

20 октября 1982 г. после футбольного матча на Большой спортивной арене Центрального стадиона имени В. И. Ленина при выходе зрителей в результате нарушения порядка движения людей произошел несчастный случай. Имеются пострадавшие. Проводится расследование обстоятельств происшедшего.

Газета «Советский спорт» и еженедельник «Футбол-Хоккей» после трагедии опубликовали (21 и 24 октября) подробные статьи об этом матче (под названиями «Холодная погода — горячая игра» и «Счёт на секунды»), однако умолчали в них о каком-либо несчастье, произошедшем с болельщиками.

Футболисты «Спартака» узнали о трагедии от начальника своей команды, Николая Старостина, на следующий день после матча. Согласно некоторым воспоминаниям, радиостанция «Голос Америки», возможно, уже вечером 20 октября сообщила о произошедшем. Однако футболисты «Хаарлема» утверждают, что они впервые узнали о том, что случилось, лишь через семь лет после трагедии.

После расследования трагедии следователями Московской городской прокуратуры дело было передано в суд. Все представители потерпевших были ознакомлены с материалами дела. На открытом заседании Московского городского суда 8 февраля 1983 года под председательством судьи В. А. Никитина уголовное дело было заслушано. Суд продолжался всего полтора дня.

К уголовной ответственности были привлечены директор Большой спортивной арены стадиона им. Ленина В. А. Кокрышев и главный комендант Ю. Л. Панчихин. 26 ноября им было предъявлено обвинительное заключение и на оставшееся время расследования они были заключены под стражу в Бутырскую тюрьму. Юрий Панчихин был назначен комендантом БСА всего лишь за два с половиной месяца до трагедии. Виктор Кокрышев уже через два дня после трагедии был исключён из рядов членов КПСС. Кокрышев и Панчихин оба были приговорены судом к 3 годам лишения свободы, что являлось максимальным наказанием по статье 172 УК РСФСР об ответственности за халатное исполнение своих служебных обязанностей. Однако в это время вышла амнистия в связи с 60-летием образования СССР. Кокрышев попал под амнистию, как лицо, имеющее правительственные награды, и был освобождён от наказания. Панчихину, в связи с амнистией, срок заключения был сокращен наполовину. Он был отправлен на принудительные работы в Подмосковье, а затем — в Калинин.

Также привлечению к уголовной ответственности подлежали заместитель директора БСА К. В. Лыжин и командир подразделения милиции, обеспечивавшего охрану общественного порядка на трибуне «С», майор С. М. Корягин. Но в связи с болезнью обоих (первый, ветеран ВОВ, лег в больницу с инфарктом; а второй был тяжело ранен — толпа швырнула его на бетон, когда он попытался остановить завал) материалы в отношении их были выделены в отдельное производство. Позже оба также попали под амнистию как лица, имеющие правительственные награды.

Суд проходил во Дворце культуры строителей в Кунцевском районе, возле станции метро «Молодёжная». По окончании суда материалы уголовного дела поступили на хранение в архив Московского горсуда.

Хотя суд над виновниками произошедшего был открытым, однако в прессе о нём не сообщалось. Первая публикация об обстоятельствах и жертвах этой трагедии появилась в прессе лишь шесть лет спустя, 8 июля 1989 года — с наступлением эпохи гласности.

В современной западной прессе трагедию в Лужниках нередко сравнивают с трагедией на стадионе «Айброкc» в Глазго (Шотландия), произошедшей 2 января 1971 года, из-за удивительной схожести в некоторых обстоятельствах этих катастроф. В обоих случаях трагедия произошла уже на последних минутах матча, когда сотни зрителей начали спускаться по лестнице и при этом один из них споткнулся и упал, вызвав цепную реакцию падений и последовавшую за ней давку. Также в обоих случаях в давке погибло одинаковое количество болельщиков — 66. Оба несчастных случая совпали по времени с неожиданным голом, забитым на последних секундах матча.

Отчёт о матче

20 октября 1982	Спартак 2:0 (1:0) Харлем Гесс  16' Швецов  90' Голы	Стадион: Центральный стадион им. В. И. Ленина, Москва Зрителей: 16 643 Судья: Эдуард Шоштарич (Югославия)
[fc-dynamo.ru/eurocup/prot.php?id=198320870]

Спартак: В 1 Ринат Дасаев З 2 Владимир Сочнов З 3 Борис Поздняков З 4 Владимир Щербак З 5 Олег Романцев (к) П 6 Сергей Шавло П 7 Сергей Швецов П 8 Эдгар Гесс П 9 Юрий Гаврилов Н 10 Фёдор Черенков Н 11 Сергей Родионов Запасные: Н Александр Калашников П Евгений Кузнецов З Геннадий Морозов З Валерий Попелнуха В Алексей Прудников Тренер: Константин Бесков Боковые арбитры: Бериша Шинаси Петар Иванов

Хаарлем: В 1 Эдвард Метгод З 2 Кит Мейсфилд З 3 Крис Веркайк З 4 Люк Нейхолт З 5 Алвин Лейснер 3 6 Мартин Хар П 7 Вим Балм П 8 Пит Кёр 85' П 9 Йоп Бёклинх П 10 Герри Клетон Н 11 Франк ван Леен Запасные: Томми Кристиансен 85' Пит Хёйг Андреас ван дер Фельд Эдвин ван Хамерен Тренер: Ханс Ван Дорнефелд

Расследование

Официальное расследование

Расследование трагедии было поручено следственной бригаде под руководством следователя по особо важным делам Прокуратуры Москвы Александра Шпеера. (А. Л. Шпеер известен также тем, что в 1966 году был консультантом съёмочной группы знаменитой комедии «Берегись автомобиля».)

Следствие установило, что в результате трагедии погибли 66 человек. Как показала судебно-медицинская экспертиза, все они скончались от компрессионной асфиксии в результате сдавления грудной клетки и живота. В больнице или в машине «Скорой помощи» ни один из пострадавших не умер. 61 человек получил ранения и увечья, в том числе 21 — тяжелые.

Как установило следствие, для болельщиков были открыты две из четырёх трибун БСА: «С» и «А», вмещающие по 23 000 зрителей. Однако большинство болельщиков «Спартака» предпочло трибуну «С», так как она находилась ближе к станции метро. Поэтому на трибуне «А» во время матча находилось лишь 3—4 тысячи из приблизительно 16 тысяч зрителей на стадионе. Учитывая небольшое количество проданных билетов, а также необходимость в малые сроки перед матчем очистить трибуны от снега, и избыточное количество мест для болельщиков на двух открытых трибунах, решение администрации об использовании двух трибун из четырёх было признано следствием оправданным.

Обстановка на трибунах, по показаниям свидетелей, допрошенных следствием, была довольно напряженной: трибуны не успели полностью очистить, и на многих местах ещё оставался снег и лёд, а многие болельщики, пытаясь согреться, приняли значительное количество спиртного. Милиционеров начали массово закидывать снежками и кусками льда, стремясь попасть им по голове, чтобы сбить фуражки. Иногда в милиционеров летели и бутылки. 150 хулиганов за время матча доставили в комнаты милиции, но это лишь раззадоривало других фанатов.

За несколько минут до окончания матча многие болельщики потянулись к выходу. Материалами дела было подтверждено, что были открыты все выходы с обеих работающих трибун, о чём годы спустя писали в газеты и сами болельщики. Но основная масса зрителей с трибуны «С» двинулась по Лестнице № 1. Так как люди замерзли, и многие были легко одеты, то все хотели побыстрее попасть в метро; по этой лестнице вниз двигался поток плотно прижатых друг к другу людей.

По показаниям очевидцев, на последних ступеньках лестницы упала девушка. Передние остановились и попытались помочь ей подняться, но народ сзади напирал и те, кто попытался помочь, были сразу смяты потоком, повалены и затоптаны. О них продолжали спотыкаться другие, и гора тел росла.

Когда произошёл завал, давление толпы стало настолько большим, что металлические перила лестницы выгнулись под давлением человеческих тел и люди начали падать вниз на бетонный пол. Некоторых людей это спасло от гибели, а некоторые были раздавлены под грудой падающих тел.

По данным следствия, гол Швецова не усугубил положение, а, возможно, даже облегчил его, так как некоторые из зрителей — кто только выходил из многочисленных «люков» верхнего этажа стадиона на галерею к лестнице — кинулись назад и, тем самым, ослабили напор на уже идущих по лестничному маршу. Внизу, в спрессованной массе людей, при давке, развернуться и, тем более, создать встречный поток, было абсолютно невозможно.

Следствие установило, что во время давки на лестнице находились только болельщики, милиционеров не было, о чём свидетельствовал и тот факт, что среди погибших не было сотрудников милиции. Также было установлено, что лестница, где произошёл завал, находилась под навесом и была совершенно сухой. Наледь и снег были на трибунах, но не на лестнице, где произошла трагедия. Каких-либо фактов того, что кто-то из сотрудников БСА или милиции подгонял болельщиков к выходу, также выявлено не было. Наоборот, следствие отметило, что решение администрации продолжить видеотрансляцию на стадионном табло, показав, после финального свистка, уход команд с поля и небольшой мультфильм, смогло удержать на трибунах часть болельщиков, что подтвердили и сами выжившие.

После проведения тщательного расследования (было допрошено 150 свидетелей, материалы уголовного дела занимают 10 томов) Московская прокуратура передала дело для рассмотрения в суд.

Согласно некоторым публикациям, следователь А. Л. Шпеер, в беседах с защитниками обвиняемых, признавал, что следствие не обнаружило каких-либо веских причин для предъявления обвинения их подзащитным, однако вынуждено было сделать это для того, чтобы «успокоить общественное мнение». По этой же причине, согласно этим публикациям, и для предотвращения возможности самосуда со стороны фанатов «Спартака», В. А. Кокрышев и Ю. Л. Панчихин на время расследования были заключены под стражу.

Неофициальные версии

Отсутствие освещения этой трагедии в советской прессе в первые годы после события, и склонность к сенсационности в публикациях, появившихся с приходом гласности, способствовали появлению различных слухов, версий и преувеличений, окружающих обстоятельства трагедии в «Лужниках».

В частности, большое распространение получила версия о том, что давка была вызвана вторым голом, забитым в самом конце матча Сергеем Швецовым. Согласно этой версии, болельщики, уже покидавшие стадион, услышав о только что забитом голе, повернули обратно и столкновение двух потоков болельщиков (уходящих и возвращающихся) привело к давке. Большое распространение данной версии даже вынудило Швецова выразить сожаление, что он забил гол в этом матче.

Согласно другой популярной версии, для болельщиков якобы была открыта только одна трибуна на стадионе — «С». И на этой трибуне для выхода были открыты лишь одна лестница и ворота (в других вариантах этой версии — и эти ворота были открыты лишь частично). Такие действия журналисты пытались объяснить либо желанием сотрудников стадиона «облегчить себе жизнь»; либо намерением «обидевшихся» милиционеров «досадить» болельщикам за их хулиганское поведение во время матча; либо попыткой милиционеров задержать определённых футбольных хулиганов после матча; либо желанием милиционеров задержать болельщиков-подростков, пришедших на вечерний матч без сопровождения взрослых, либо другими причинами. Некоторые комментаторы высказывали мнение, что по лестнице № 2 трибуны «С» милиционеры разрешали спускаться только болельщикам-голландцам, отправляя всех болельщиков «Спартака» к лестнице № 1.

Некоторые журналисты стремились возложить всю ответственность за произошедшее на сотрудников милиции и лично на начальника ГУВД Москвы, генерал-лейтенанта В. П. Трушина.

Количество погибших

В 1982 году следствие установило, что в результате трагедии погибли 66 человек. Эта информация и какая-либо другая информация по уголовному делу не была тогда опубликована в прессе. Первая публикация о трагедии появилась в годы перестройки. Ей стала статья «Чёрная тайна „Лужников“» в газете «Советский спорт» от 8 июля 1989 года. В ней пара журналистов указала, что им неизвестно точное число погибших, так как оно является «чёрной тайной», и при написании статьи у них не было доступа к материалам уголовного дела, из-за того, что архивы «закрыты и охраняются, пожалуй, крепче оборонных заводов. Поэтому мы имеем только непроверенную цифру — 340 человек», — сообщили журналисты, ссылаясь на «родственников жертв».

Эта публикация имела резонанс в СССР и, особенно, за границей. Крупнейшие газеты Голландии посвятили первые полосы своих газет статьям о 340 погибших в трагедии на «Лужниках». Голландская национальная телекомпания NOS сделала специальный сюжет новостей о публикации «Советского спорта». Немецкие «Франкфуртер Альгемайне», «Франкфуртер рундшау», «Бильд» и другие западные СМИ перепечатывали информацию «Советского спорта». Цифра в 340 погибших была тут же подхвачена всеми СМИ. Только тогда футболисты «Хаарлема» узнали о том, что произошло во время их игры семь лет назад.

Через две недели газета «Известия» опубликовала интервью со следователем Шпеером под названием «Трагедия в „Лужниках“. Факты и вымысел», в котором он рассказал о деталях трагедии, установленных следствием в 1982 году, и сообщил о 66 погибших. «Советский спорт» в редакционной статье, вышедшей на следующий день после публикации в «Известиях», признал, что, из-за отсутствия у их журналистов точных данных, в ход «пошли различные варианты, разные цифры, домыслы», но при этом выразил радость такому большому международному резонансу, который смогла произвести их статья. Цифра в 340 погибших, озвученная парой журналистов «Советского спорта» двумя неделями раньше, или её вариации («более 300 человек», «около 350 человек»), по-прежнему иногда упоминается, особенно за рубежом, при описании трагедии в «Лужниках».

Список погибших

№ Имя Возраст 1 Абдулаев Эльдар 15 лет 2 Абдулин Анвер 29 лет 3 Аникин Володя 14 лет 4 Багаев Сергей 14 лет 5 Баранов Игорь 17 лет 6 Беженцева Виктория 17 лет 7 Березань Александр 15 лет 8 Бокутенкова Надежда 15 лет 9 Борисов Олег 16 лет 10 Буданов Михаил 17 лет 11 Викторов Олег 17 лет 12 Волков Дмитрий 16 лет 13 Воронов Николай 19 лет 14 Голубев Владимир 33 года 15 Гришаков Александр 15 лет 16 Дерюгин Игорь 17 лет 17 Евсеев Анатолий 16 лет 18 Егоров Владимир 16 лет 19 Ермаков Анатолий 43 года 20 Жидецкий Владимир 45 лет 21 Завертяев Владимир 23 лет 22 Заев Алексей 17 лет

№ Имя Возраст 23 Зарембо Владимир 28 лет 24 Зисман Евгений 16 лет 25 Зозуленко Вячеслав 18 лет 26 Калайджян Вартан ? 27 Калинин Николай ? 28 Карпасов Максим 17 лет 29 Кербс Эгберт 23 года 30 Киселёв Владимир 40 лет 31 Клименко Александр 18 лет 32 Королёва Елена 16 лет 33 Костылёв Алексей 18 лет 34 Кустиков Владислав 16 лет 35 Куцев Николай 27 лет 36 Ларионов Юрий 19 лет 37 Лебедь Сергей 16 лет 38 Лисаев Владимир 24 года 39 Личкун Николай 30 лет 40 Лузанова Светлана 15 лет 41 Мартынов Александр 22 года 42 Мильков Алексей 17 лет 43 Мосичкин Олег 17 лет 44 Муратов Александр 39 лет

№ Имя Возраст 45 Новоструев Михаил 15 лет 46 Панес Михаил 37 лет 47 Политико Сергей 14 лет 48 Попков Александр 15 лет 49 Пятницын Николай 23 года 50 Радионов Константин 16 лет 51 Родин Сергей 16 лет 52 Самоварова Елена 15 лет 53 Сергованцев Валерий 19 лет 54 Скотников Станислав 16 лет 55 Сударкина Зинаида 37 лет 56 Тамамян Левон 19 лет 57 Уваров Михаил 14 лет 58 Усманов Дмитрий 17 лет 59 Усов Сергей 17 лет 60 Федин Константин 16 лет 61 Фунтиков Владимир 24 года 62 Хлевчук Игорь 18 лет 63 Чеботарёв Олег 20 лет 64 Чернышёв Виктор 42 года 65 Шабашов Игорь 19 лет 66 Шагин Игорь 19 лет

Источник: «Мемориал памяти погибших» и «Официальный список жертв матча „Спартак“ — „Хаарлем“».

Мемориалы и память

• Ещё до газетной полемики июля 1989 г., в № 1-3 журнала "Пионер" была опубликована повесть Лии Симоновой "Круг", с кратким упоминанием трагедии на стадионе: "…Сергей отправился с мальчишками-«фанатами» на матч «Спартака». «Спартак» в тот день играл неудачно, но перед финальным свистком неожиданно забил гол. Все, кто уже устремился с трибун к выходу, задержались, остановились, образовалась давка. Мальчишки пытались прорваться к своей команде на поле и прыгали через ряды сидений, расталкивая возбужденных победой болельщиков. Кто-то отпихнул Сергея, кто-то наступил на его длинный, размотавшийся в толчее красно-белый шарф. Сергей не удержался, упал под ноги мечущихся людей…". Действие повести в журнальном варианте происходит осенью 1983 г. (в книжном издании 1990 г. дата снята), на время действия приходится годовщина гибели упомянутого Сергея Судакова. Ничего не говорится о других погибших, место трагедии перенесено на трибуну, приводится ходившая в слухах версия о давке из-за неожиданно забитого "спартаковцем" мяча.
• 22 октября 1992 года, к десятилетию со дня трагедии, у западных трибун «Лужников» был установлен памятник «Погибшим на стадионах мира».
• 20 марта 2007 года телекомпанией НТВ был показан документальный фильм «Роковой гол» из цикла «Победившие смерть», рассказывающий о трагедии в «Лужниках».
• 20 октября 2007 года, в день двадцатипятилетия трагедии, в «Лужниках» состоялся матч памяти погибших между ветеранами московского «Спартака» и голландского «Хаарлема».
• В октябре 2007 года в Голландии была опубликована единственная книга об этой трагедии — «Drama in het Lenin-stadion».
• К двадцатипятилетию трагедии Андрей Алексин, Сергей Фисун и Антон Хабибулин записали песню под названием «Двадцатое число».
• В 2008 году телеканал ESPN Classic показал в Европе документальный фильм «Русская ночь, скрытая футбольная трагедия» (Russian Night, the Hidden Football Disaster).

См. также

• Список трагедий на футбольных стадионах мира
• Памятник погибшим 20 октября 1982 года в «Лужниках»
• Трагедия на «Айброксе» (1971)

Ссылки

• [october20.ru/ Двадцатое число] — проект памяти погибших в «Лужниках» 20 октября 1982 года. Содержит список погибших с фотографиями, архив прессы и видеоархив о трагедии.

Отрывок, характеризующий Трагедия в «Лужниках»

Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».