Трагедия в Майерлинге

Майерлингская трагедия — название событий, приведших к самоубийству (а по мнению некоторых исследователей, убийству) Рудольфа, кронпринца Австрии, и его любовницы, баронессы Марии Вечеры. Рудольф был единственным сыном австрийского императора Франца Иосифа I и императрицы Елизаветы (Сиси), наследником трона Австро-Венгерской империи. Тела 30-летнего эрцгерцога и 17-летней баронессы были обнаружены утром 30 января 1889 года в императорском охотничьем замке Майерлинг, в Венском Лесу, в 25 километрах к юго-западу от столицы.

Последние годы жизни кронпринца

Брак Рудольфа и Стефании Бельгийской не был счастливым. К 1889 году при дворе практически все, в том числе и императорская чета, и супруга Рудольфа Стефания, знали, что между кронпринцем и баронессой Марией Вечерой, дочерью барона Альбина Вечеры, дипломата австрийского двора, существует любовная связь. Однако кронпринцу удавалось скрыть от родителей и всего двора своё подавленное настроение, — следствие болезни, от которой он страдал с 1886 года. Он много пил, вёл беспорядочную жизнь, злоупотреблял успокоительными средствами, взял крупную сумму денег в долг. Об обстоятельствах его частной жизни знали лишь те, кто по долгу службы постоянно находился рядом с кронпринцем.

Связь с Марией Вечерой

Мария познакомилась с кронпринцем Рудольфом на скачках на ипподроме Фройденау и полюбила его с первого взгляда. Связь между Вечерой и принцем началась в первые дни ноября 1888 года, посредницей между любовниками была племянница (дочь старшего брата Людвига Вильгельма) императрицы, графиня Лариш. Эгон Корти определяет роль графини в истории с Рудольфом и Марией как «более, чем двусмысленную», Леопольд Ауэр — как «небескорыстную».

Самоубийство Рудольфа и Марии Вечеры

29 января 1889 года Франц Иосиф и Елизавета организовали семейный ужин, а 31 января собирались отбыть в Венгрию, в Офен. Рудольф отказался от ужина, сказавшись нездоровым. 30 числа он собирался охотиться в Майерлинге.

Утром 30 января в Майерлинге камердинер кронпринца Лошек постучал к нему, но Рудольф не отозвался. Граф Йозеф Хойос, компаньон Рудольфа, присоединился к камердинеру, но ответа не последовало. Дверь взломали. Рудольфа нашли сидящим (по другим данным — лежащим) без движения на краю кровати. Он склонился вперед, из его рта шла кровь. Перед ним на ночном столике стояли стакан и зеркало. Не изучая место событий более подробно (окна в комнате были закрыты ставнями), Лошек решил, что кронпринц принял яд, так как он знал, что стрихнин вызывает кровотечение. На кровати лежал труп Марии Вечеры, прибывшей в Майерлинг вечером 28 января. Некоторое время ошибочно считалось, что баронесса отравила кронпринца, а затем покончила с собой.

События в Вене

Хойос поспешно отправился в Вену, где встретился с генерал-адъютантом императора, графом Пааром, и потребовал, чтобы тот сообщил императору о смерти сына. Потрясённый новостью, Паар отказался, мотивируя это тем, что только императрица может сообщить об этом мужу. К Елизавете был послан обергофмейстер барон Нопча, который просил о помощи фрейлину императрицы, Иду Ференчи. Прервав урок императрицы (она в то время изучала греческий язык), Ида Ференчи убедила Елизавету выслушать барона.

Когда графиня вновь вошла в комнату, Елизавета рыдала, обезумев от горя. Император, подойдя к её покоям, был вынужден некоторое время ждать снаружи. Императрица, взяв себя в руки, сама всё рассказала мужу. Обстоятельства смерти Рудольфа ещё не были известны семье, поэтому было решено официально объявить, что кронпринц умер от сердечного приступа.

Возвратившись в свои комнаты, Ида Ференчи увидела там дожидавшуюся её мать Марии, баронессу Хелену фон Вечера. Мать девушки, разыскивая её, побывала у главы департамента полиции и министра-президента Тааффе. Те, зная, что к исчезновению Марии причастен кронпринц, посоветовали баронессе обратиться к самой императрице. Баронесса настояла на встрече с Елизаветой. Императрица сообщила Хелене Вечере, что её дочь, так же как и кронпринц, мертва. Уходя, Елизавета сказала: «Но помните, Рудольф умер от сердечного приступа!»

Осмотр места происшествия

В Майерлинг была направлена комиссия с лейб-медиком Хофратом фон Виндерхофером во главе. На полу был обнаружен револьвер, который не заметили Хойос и Лошек. Врач установил, что Рудольф и Мария погибли одинаково: от огнестрельного ранения в височную часть головы. Обе пули нашли в комнате. В стоящем на ночном столике стакане не было яда.

Рудольф оставил множество писем, адресованных разным лицам, в том числе матери (в этом послании, не смея обратиться к императору напрямую, он написал несколько слов отцу), жене (в настоящее время доступен лишь оригинал письма к кронпринцессе Стефании), сестре Марии Валерии, своей любовнице Мицци Каспар. Все они, за исключением письма к Елизавете, были написаны заранее в Вене. Рудольф сообщил матери, что ему помогла Мария: без её согласия стать «спутницей в смерти», он бы не смог отказаться от жизни. На ночном столике лежала также неотправленная телеграмма настоятелю монастыря в Хайлигенкройце с просьбой прибыть в Майерлинг, чтобы помолиться у тела кронпринца. Все письма были составлены в общих выражениях, что давало повод для различных толкований действий кронпринца.

Официальное признание самоубийства кронпринца

Император был поражён, узнав, что Рудольф покончил с собой, а не был отравлен Марией. По настоянию своих министров (в стране уже никто не верил в естественную смерть наследника), Франц Иосиф решился сделать факт самоубийства достоянием гласности. 2 февраля в «Венской газете» появилось заключение медицинской комиссии, где среди прочего отмечалось, что исследование мозга погибшего «указывает на его патологические изменения, напрямую связанные с неустойчивой психикой». Причиной смерти кронпринца объявлялась его «болезненная неуравновешенность».

Медицинское заключение причинило ещё большую боль императрице, всегда опасавшейся, что череда близкородственных браков неблагоприятно отразится на здоровье её детей. Эгон Корти приводит её слова, высказанные после официальной публикации заключения: «Зачем Франц Иосиф однажды вошёл в дом моего отца, зачем я увидела его и почему должна была с ним познакомиться?»

Похороны Марии Вечеры. Эксгумация. Перезахоронение

Тело Марии Вечеры было перевезено в Хайлигенкройц в ночь с 31 января на 1 февраля двумя её дядями: Штокау и Александром Бальтацци (её посадили на заднее сиденье экипажа между двумя мужчинами), и спешно похоронено на территории монастыря. Вскрытия не производилось, о смерти Марии был составлен фиктивный акт. Попытки скрыть обстоятельства гибели Марии дали дополнительную пищу слухам о том, что в этом деле не всё ясно. По просьбе родственников 16 мая 1889 года гроб с телом Марии был извлечён из временной могилы, заключён в ещё один медный гроб и перезахоронен.

В апреле 1945 года советские батареи размещались на высоте на территории кладбища и вели оттуда обстрел Алланда. В часовне над могилой Марии была устроена кухня, сама могила, как и другие захоронения Хайлигенкройца в это время, пострадала. В поисках драгоценностей саркофаг был разбит, гроб вскрыт и оставался открытым до 1959 года.

В 1959 году молодой врач Герд Холлер, сопровождавший к месту захоронения Марии представителя семьи Вечера, осмотрел её останки. Доктор Холлер тщательно исследовал череп и другие кости в поисках пулевого отверстия, но, по его словам, не нашел доказательств, что Мария была застрелена. Холлер предположил, что Вечера умерла, возможно от последствий недавно сделанного аборта, а Рудольф из-за гибели возлюбленной покончил жизнь самоубийством. Тело Марии было захоронено в новом гробу.

Книга графини Лариш

Сын графини Лариш Георг Генрих, прочитав в 1909 году книгу о роли своей матери в событиях, приведших к самоубийству кронпринца, покончил с собой. В 1913 году графиня Лариш опубликовала в Лондоне свою книгу «Countess Marie Larisch, nee Baronesse Marie von Wallersee, My Past» — «украшенный романтикой, свободно изложенный очерк» (Корти). Сочинение племянницы императрицы, содержащее множество недостоверных сообщений, смешанных с правдой, было издано с целью оправдания, но произвело обратный эффект.

Прощальные письма Марии фон Вечера

В 2015 году, во время ревизии архива находящегося в Вене банка Schoellerbank в одном из сейфов был обнаружен альбом с фотографиями и документами баронов фон Вечера, анонимно сданный на хранение в 1926 году. Среди документов были обнаружены письма Марии фон Вечера, написанные незадолго до смерти. В них она обращается к матери, сестре и брату. Письма косвенно подтверждают версию о том, что инициатором двойного самоубийства был Рудольф, а не Мария. В данное время все документы находятся в Австрийской национальной библиотеке (Österreichische Nationalbibliothek).

В искусстве

Трагедии в Майерлинге посвящены многочисленные кино- и телефильмы и произведения для сцены:

• Фильм «Трагедия в доме Габсбургов» (1924); режиссёр — Александр Корда;
• Фильм «Майерлинг» (1936); режиссёр — Анатоль Литвак; в главных ролях: Даниэль Дарьё — Мария и Шарль Буайе — Рудольф;
• Фильм «От Майерлинга до Сараево» (1940), режиссёр Макс Офюльс;
• Оперетта «Маринка» (1945); либретто Джорджа Мариона-младшего и Карла Фаркаша; композитор — Имре Кальман;
• Фильм «Тайна Майерлинга» (1949); режиссёр — Жан Деланнуа
• Телефильм «Майерлинг» (1957); режиссёр — Анатоль Литвак; в главных ролях: Одри Хепбёрн — Мария и Мел Феррер — Рудольф;
• Фильм «Майерлинг» (1968); режиссёр — Теренс Янг; в главных ролях: Омар Шариф, Катрин Денёв, Джеймс Мэйсон и Ава Гарднер;
• Один из эпизодов британского телесериала «Fall of Eagles» (1974) — «Реквием по кронпринцу»;
• Фильм «Частные грехи, публичные добродетели» (1975); режиссёр — Миклош Янчо;
• Балет Кеннета Макмиллана на музыку произведений Ференца Листа «Майерлинг» (1978);
• Радиопостановка на BBC Radio 4 в драматическом цикле «Субботний ночной театр» от 8 февраля 1986 «Pure Angel» Эрика Доэрти с Энн Купер и Бенджамином Уитроу;
• Мюзикл «Элизабет» (1992), либретто Михаэля Кунце, композитор — Сильвестр Левай; двойное самоубийство воплощено в танцевальном эпизоде Майерлинг-Вальс;
• Манга «Angel’s Coffin (Ave Maria/Tenshi no Hitsugi)» (2000) Ю Хигури;
• Опера-кроссовер «Майерлинг — Реквием любви» (2006) стихи Зигфрида Карла, музыка Рикардо Урбеча;
• Мюзикл «Рудольф» Фрэнка Уайлдхорна, либретто Джека Мёрфи и Фиби Хванг. Премьера состоялась в Будапештском театре оперетты 26 мая 2006 года, представления давались до 2009 года, чередуясь со спектаклями на открытом воздухе в Сегеде;
• Мюзикл Utakata no Koi, поставленный японской театральной труппой Takarazuka Revue и периодически исполняемый с 1983 года (2013 год — седьмая постановка);
• «Кронпринц Рудольф» — австралийский телефильм 2006 года; режиссёр Роберт Дорнхелм, в главных ролях Макс фон Тун и Виттория Пуччини, в эпизоде — Омар Шариф; в США фильм вышел в 2010 году под названием The Crown Prince>;
• Фильм «Иллюзионист» (2006); режиссёр — Нил Бергер, в главных ролях — Эдвард Нортон, Руфус Сьюэлл, Джессика Бил. В сюжете фильма реальные события 1889 года получили другую трактовку.

В балладе Велимира Хлебникова «Мария Вечора» (1909) Мария, девушка-славянка, похищенная Габсбургом, убивает его.

Примечания

Комментарии

Использованная литература и источники

Литература

• Э. Ц. К. Корти. Елизавета I Австрийская. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. — (След в истории). — ISBN 5-222-00196-2.
• Baron Oskar von Mitis, Das Leben des Kronprinzen Rudolf, Leipzig 1928.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20100828082558/www.archiv-verlag.at/inhalte/loseblatt/austriaedition2.html Leopold Auer. Die Affäre Mayerling] (нем.). Internet Archive. Проверено 24 июня 2013.
• [www.vetsera.info/ Das Archiv Vetsera-Baltazzi] (нем.). Die Familien Vetsera und Baltazzi. Проверено 29 июня 2013. [www.webcitation.org/6HpZImYTk Архивировано из первоисточника 3 июля 2013].

Отрывок, характеризующий Трагедия в Майерлинге

– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.