Трагедия на «Хиллсборо»

Траге́дия на «Хи́ллсборо» (англ. Hillsborough Disaster) — давка, произошедшая 15 апреля 1989 года на стадионе «Хиллсборо» в Шеффилде во время полуфинального матча Кубка Англии по футболу между клубами «Ноттингем Форест» и «Ливерпуль» и повлёкшая смерть 96 болельщиков «Ливерпуля». Всего же в трагедии получили ранения разной степени тяжести 766 человек.

Ход событий

Эти же команды встречались в полуфинале Кубка Англии на этом стадионе и за год до этого, и тогда тоже возникли проблемы. В обоих случаях «Ливерпулю», посещаемость домашних матчей которого была вдвое выше, чем у «Ноттингем Форест», выделили трибуну, вмещавшую меньшее количество зрителей. К тому же трибуна «Леппингз Лейн» давно не ремонтировалась и была хуже приспособлена к тому, чтобы принимать болельщиков. В 1988 году болельщики «Ливерпуля» также попали в давку, но тогда всё обошлось без жертв. В связи с этим клуб просил перенести матч 1989 года на другой стадион, но эта просьба была отклонена Футбольной ассоциацией.

Полуфинальный матч был назначен на 15:00. Многие болельщики «Ливерпуля» не успевали к матчу из-за пробок на дорогах, вызванных, в частности, ремонтными работами. Несмотря на просьбы «Ливерпуля» задержать начало матча, чтобы к началу игры успели те, кто задерживался, эта просьба была проигнорирована. В результате, когда матч уже вот-вот должен был начаться, перед турникетами скопилось большое количество народа. Появились первые признаки давки. В этот момент командующий безопасностью на стадионе шеф-суперинтендант полиции Дэвид Дакенфилд через подчиненных спросил: «У всех есть билеты?, — Поднимите их!». Когда болельщики выполнили его требование, офицер, посчитав, что безбилетников в общей массе немного, приказал своим подчинённым открыть ворота и пустить всех без проверки. Вновь прибывшие были направлены в туннель, ведущий в центральные загоны «Леппингз Лейн», которые и так были переполнены, вместо того, чтобы направить их в боковые проходы в загоны, в которых почти никого не было. Зрители, уже сидевшие на практически заполненной трибуне, оказались запертыми оградами с трех сторон и нахлынувшей толпой с четвертой. Стоявшие в первых рядах и прижатые к металлическим ограждениям люди начали задыхаться.

На 6-й минуте матч был остановлен, однако в результате неграмотных действий полиции и стюардов, которые не сразу поняли суть происходящего, принимая попытки болельщиков высвободиться из давки за хулиганское желание прорыва на поле (против пытавшихся спастись был направлен отряд полицейских с собаками), большого количества жертв избежать не удалось. На мольбы открыть одну из оград, чтобы открыть путь погибающим людям на поле, полиция ответила отказом, поскольку не могла сделать этого без приказа от Дакенфилда.

На месте трагедии погибли 93 человека, ещё двое скончались несколько дней спустя, а ещё через четыре года скончался человек, всё это время проведший в коме. Более семисот человек получили травмы. В давке погиб и двоюродный брат будущего капитана «Ливерпуля» Стивена Джеррарда. Число жертв и пострадавших могло бы быть значительно меньше, если бы на стадион были пропущены кареты скорой помощи, однако полиция не допустила их. В результате на стадионе оказалась лишь одна бригада — остальным пострадавшим помощь оказывали другие болельщики «Ливерпуля».

Спустя четыре дня после трагедии бульварная газета The Sun опубликовала на первой полосе «сенсационный» репортаж под заголовком The Truth («Правда»), в котором утверждалось, что:

1. В гибели болельщиков виноваты пьяные фанаты «Ливерпуля», прорвавшиеся в заполненный сектор;
2. Болельщики «Ливерпуля» мочились на полицейских, пожарных, а также на тела своих погибших товарищей и мародёрствовали, обчищая им карманы;
3. Фанаты избивали полицейских, делавших искусственное дыхание пострадавшим.

Несмотря на то, что документальными свидетельствами эти утверждения были опровергнуты, редакция отказалась приносить свои извинения. Борьба против газеты ведётся до сих пор — в Мерсисайде многие газету не покупают принципиально, несмотря на то, что это издание пользуется огромной популярностью по всей стране.

Последствия трагедии

По итогам этого происшествия был составлен так называемый доклад Тейлора, в котором анализировались причины произошедшего и давались рекомендации, как избежать этого в будущем. В числе прочего, было принято решение убрать со стадионов решётки и стоячие террасы.

В Ливерпуле был открыт мемориал памяти погибшим в давке на стадионе. Каждый год 15 апреля на «Энфилде» проводится мемориальная служба, посвящённая жертвам трагедии, в которой принимают участие игроки и руководство команды. Ежегодно клуб предпринимает все усилия для того, чтобы первой, резервной и молодёжным командам не приходилось проводить матчи в этот день.

Двадцатую годовщину трагедии почтили минутой молчания в Ливерпуле, где на стадионе «Энфилд» собралось более 30 000 человек, и на городской площади Ноттингема. Траурные мероприятия в Шеффилде не проводились по согласованию с семьями погибших. Перед собравшимися на ежегодной службе на «Энфилде» людьми выступил министр культуры Великобритании Энди Бёрнем, его речь, в которой упоминались действия властей во время трагедии, была встречена негодованием.

Кельвин Маккензи и Стив Коэн

Главный редактор газеты The Sun в 1989 году Кельвин Маккензи, позволивший, чтобы на страницах таблоида появилась ложь о трагедии, позднее был вынужден извиниться перед семьями погибших и болельщиками «Ливерпуля». Однако позднее он заявил, что сделал это (извинился) только под давлением Руперта Мердока, медиамагната, в империю которого входит и эта газета.

Американский радио- и телеведущий Стив Коэн, работающий на главном в США радиошоу о футболе World Soccer Daily, несколько раз обвинял болельщиков «Ливерпуля» в том, что именно по их вине произошла трагедия. Впервые он заявил об этом в 2006 году, но потом извинился за это. Однако в 2009 году он снова выступил с обвинениями болельщиков. В связи с этим 21 мая 2009 года футбольный клуб «Ливерпуль» выступил с официальным осуждением таких комментариев.

Работа Независимой комиссии в 2010—2012

В феврале 2010 года была создана Независимая комиссия по расследованию причин трагедии на «Хилсборо» под руководством епископа Ливерпуля Джеймса Джонса, которой было поручено изучить все имеющиеся материалы и документы, связанные с трагедией, чтобы прояснить основные вопросы. Работа продолжалась более двух лет, и лишь 12 сентября 2012 года был опубликован итоговый отчёт на 395 страницах. Отчёт вызвал настоящую сенсацию в Великобритании, поскольку он подтвердил, что болельщики «Ливерпуля» были несправедливо обвинены в случившемся, причём за этим обвинением стояла полиция Южного Йоркшира.

Основные выводы комиссии

• Полиция проверяла наличие алкоголя в крови у ещё не остывших тел, в том числе детей. В тех случаях, если алкоголя не обнаруживалось совсем, полиция искала записи в базе данных правонарушений, рассчитывая тем самым «подмочить репутацию» погибших;
• Полиция изначально выработала «стратегию», целью которой было убедить всех, что в случившемся виноваты болельщики «Ливерпуля». В числе тех, кто принимал участие в обсуждении «стратегии», и экс-шеф-констебль Мерсисайда Норман Беттисон;
• Коронер в нарушение закона отказался проводить экспертизу тел части погибших, основываясь на том, что все 95 (на тот момент) жертв умерли одинаково;
• Коронер установил «отсечку» по времени в 15:15, поскольку считал, что после этого времени никого спасти уже было невозможно. Однако последующие вскрытия тел показали, что это не так. Данные об этом были изменены или скрыты. 41 человек из 96 погибших на 15:15 имел шанс выжить;
• Полиция Южного Йоркшира «сливала» ложную информацию прессе через члена Палаты Общин от Консервативной партии Ирвайна Паттника и шеффилдское агентство новостей. Оттуда это поступало в газету The Sun Кельвину Маккензи, опубликовавшему скандальную статью;
• В 116 из 164 отчётов полиции были изменены комментарии, «неудобные» для полиции Южного Йоркшира. Аналогичные правки были внесены в отчёты медицинской службы;
• Нет ни одного подтверждения тому, что болельщики «Ливерпуля» были пьяны, вели себя агрессивно и пытались прорваться на стадион, не имея билетов;
• Нет ни одного подтверждения тому, что болельщики «Ливерпуля» дрались с полицией, мочились на трупы товарищей и обчищали их карманы;
• В трагедии и в том, каковы оказались её масштабы, виновата полиция Южного Йоркшира, которая оказалась не готова к проблемам, была неспособна осознавать последствия своих действий, коронер, служба скорой помощи, и те, кто разрешил проведение матча на «Хиллсборо», зная о проблемах с безопасностью.

Реакция на отчёт Независимой комиссии

Публикация отчёта Независимой комиссии вызвала бурное обсуждение в Палате общин, где в тот же день, 12 сентября, с речью выступил премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон. Кэмерон сообщил, что семьи погибших были правы, отстаивая свою точку зрения, и сообщил, что в отношении жертв трагедии была допущена «двойная несправедливость». По его словам, сперва государство не справилось со своей обязанностью их защитить, а потом их обвинили в том, что они сами стали причиной своей смерти. Кэмерон от имени правительства Великобритании и всей страны извинился перед семьями погибших и сказал, что возможно будет проведено новое расследование с тем, чтобы установить и наказать виновных в случившемся. Однако, заметил он, вопрос о том, проводить ли расследование, находится в прерогативе Генерального прокурора страны.

С официальными заявлениями по поводу публикации отчёта 12 сентября выступили футбольные клубы «Эвертон» (также представляющий Ливерпуль) и «Селтик», с которым «Ливерпуль» связывают узы дружбы. Утром 12 сентября, ещё до публикации отчёта, свои извинения в лице новых владельцев клуба принёс «Шеффилд Уэнсдей», на поле которого 15 апреля 1989 года должен был состояться матч. На первых полосах всех главных утренних газет Великобритании 12 сентября появились большие статьи об отчёте и выводах комиссии. Исключение составила The Telegraph.

Решение суда присяжных

26 апреля 2016 года суд решил, что трагедия произошла по вине полиции. Присяжные пришли к выводу, что полиция допустила серьезные ошибки, в результате многие болельщики погибли в давке. Присяжные также пришли к выводу, что действия полиции вызвали опасную ситуацию на турникетах и давку на трибунах.

Также суд признал командующего безопасностью на стадионе шефа полиции Дэвида Дакенфилда виновным в убийстве по неосторожности - из-за нарушений при выполнении служебных обязанностей. Теперь обвинение в его адрес будет рассматривать Королевская прокурорская служба.

По мнению суда, поведение болельщиков не было нетипичным или непредсказуемым. Кроме того, присяжные признали, что конструкция и состояние барьеров в двух секторах стадиона не полностью соответствовало нормам, а реакция служб спасения, не объявивших сразу о серьезности произошедшего, привела к задержкам в оказании медицинской помощи пострадавшим.

См. также

• Список трагедий на футбольных стадионах мира

Ссылки

• [www.liverbird.ru/hillsborough Серия статей о трагедии на «Хиллсборо» на Liverbird.ru]  (рус.)
• [www.championat.ru/football/article-20649.html Статья о трагедии на «Хиллсборо» на championat.ru]  (рус.)
• [news.bbc.co.uk/onthisday/hi/dates/stories/april/15/newsid_2491000/2491195.stm Статья о трагедии на «Хиллсборо» на сайте Би-Би-Си]  (англ.)
• [www.dailymail.co.uk/news/article-1170142/Anfield-remembers-Families-desperate-justice-Hillsborough.html Статья о трагедии на на сайте Daily Mail]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Трагедия на «Хиллсборо»

«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.