Трагикомедия (греч.) — драматическое произведение, обладающее признаками как комедии, так и трагедии. В широком смысле — любой сюжет литературы, сценического и изобразительного искусства, сочетающий комическое и трагическое (минорное).
История
Черты трагикомедии присутствовали у Еврипида; как жанр трагикомедия получила широкое распространение в Древнем Риме, была надолго забыта и возродилась только на исходе Ренессанса[1]. Поэт и теоретик Баттиста Гварини в 1601 году в своём «Компендиуме трагикомической поэзии» (итал. Compendio clella poesia tragicomico) писал:
Сочинитель трагикомедии берёт от трагедии высокопоставленных героев, но не великие события, правдоподобную, но не историческую фабулу, возбуждение чувств, но не потрясение их, наслаждение (присущее трагедии), но не её мрачность, опасность, но без гибели; от комедии он берёт смех, но не чрезмерный, скромное развлечение, вымышленные осложнения, счастливый конец, а главным образом, комический лад[2].
Жанр трагикомедии оказался созвучен эстетике барокко и в начале XVII века, помимо Италии, распространился в Испании, Франции и в Англии в яковианскую эпоху, где Джон Флетчер и Фрэнсис Бомонт ввели моду на пьесы с трагическими перипетиями, но счастливым концом. В этом ключе Уильям Шекспир написал свои последние пьесы — «Буря», «Цимбелин», «Перикл», «Зимняя сказка».
После расцвета в дореволюционной Англии трагикомедия пережила второе рождение на рубеже XIX и XX веков, когда этой форме отдавали предпочтение Генрик Ибсен, Август Стриндберг, Герхарт Гауптман и Антон Чехов.
С развитием кинематографа (начиная с Чарльза Чаплина) под трагикомедией стали подразумевать и кинематографические произведения, сочетающие комедийные приёмы с трагическим (драматическим) содержанием, меланхолическими нотами. Известны мастера создания трагикомических образов в пантомиме, цирковом искусстве (Леонид Енгибаров).
См. также
Напишите отзыв о статье "Трагикомедия"
Примечания
- ↑ Луцкер П. В., Сусидко Ирина Петровна. Итальянская опера XVIII века. — М., 1998. — Т. 1. Под знаком Аркадии. — 99 с. — ISBN 5-87334-030-7.
- ↑ Луцкер П. В., Сусидко Ирина Петровна. Итальянская опера XVIII века. — М., 1998. — Т. 1. Под знаком Аркадии. — 99—100 с.
Ссылки
- Рацкий И., Проблема трагикомедии и последние пьесы Шекспира, «Театр», 1971, № 2.
- [tlf.narod.ru/Publications/genre.htm Нагле И., Маленькое эссе о жанре]
|
---|
| Форматы | |
---|
| Поджанры | |
---|
| Разное | |
---|
| Категория •</span> Портал
</div></th></tr></table></td></tr></table>
|
Отрывок, характеризующий ТрагикомедияМало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
|