Трагическая неделя (Аргентина)
Восстание в Аргентине 1919 года | |||
Дата | |||
---|---|---|---|
Место |
Средняя Аргентина | ||
Итог |
Подавление | ||
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Общие потери | |||
| |||
Восстание в Аргентине 1919 года или Трагическая неделя (исп. Semana Trágica) — серия вооружённых выступлений анархистов и рабочих в январе-феврале 1919 года, в период так называемой «социальной революции», в Средней Аргентине, приведшая к кровопролитным столкновениям. 2 декабря 1918 года забастовали работники металлургических заводов «Васена»[1]. 3 января 1919 года произошли столкновения между бастующими и репрессивными силами. 7 января полиция напала на группу трудящихся; около 6 рабочих было убито и 30 ранено[1]. Так началась «Трагическая неделя». ФОРА V конгресса объявила 8 января всеобщую стачку; забастовка распространилась на Мар-дель-Плату, Росарио, Санта-Фе и другие города. ФОРА IX конгресса вынуждена была присоединиться к выступлению. В ходе похорон рабочих, убитых полицией, последовали новые репрессии, число жертв росло. Манифестация участников похорон прошла до кладбища Чакарита, собрав 200 тысяч человек[1]; разгоряченная масса принялась штурмовать церкви, склады оружия и полицейские комиссариаты. Мастерские «Васена» подверглись нападению и были сожжены. Столкновения происходили по всему городу.
11 января ФОРА IX конгресса договорилась с правительством о прекращении забастовки и призвала вернуться на работу, но анархистская ФОРА продолжала борьбу, в одиночку противостоя репрессиям со стороны армии, полиции и полуполицейских формирований, созданных молодыми буржуа из Аргентинской патриотической лиги. Конфликт завершился в середине января. Анархистская ФОРА и все анархистские издания были запрещены. В 1919 году произошло 367 забастовок — рекордное число в истории Аргентины.
20 июня 1920 года ФОРА V конгресса договорилась о совместных действиях с Аргентинской аграрной федерацией. В сентябре анархистская ФОРА провела внеочередной конгресс с участием более 400 рабочих обществ. В последующие годы их число увеличилось до 600.
Содержание
История
В то время в регионе Ла-Платы распространились идеологии марксизма и анархизма, частично из-за значительной иммиграции из Европы; кроме того, недавние Мексиканская и Великая Октябрьская социалистическая революции рассматривались как стимул для рабочего класса к активным действиям. В то же время в Аргентине началась активная индустриализация, параллельно модели страны-экспортёра продовольствия, из-за чего в стране сформировался обширный класс пролетариата.
События Трагической недели начались 7 января 1919 года с забастовки рабочих металлургических предприятий в Буэнос-Айресе, которые вышли на площадь Мартина Фьерро (округ Сан-Кристобаль). Забастовщики требовали сокращения рабочего дня с 11 до 8 часов, лучших условий работы, увеличения срока отпуска, увеличения заработной платы и возвращения уволенных. Компании попытались продолжить производство с помощью штрейкбрехеров, которых им предоставила Ассоциация труда. Вражда рабочих и этих временных работников привела к жестоким столкновениям между ними, для подавления которых полиция использовала тяжёлое вооружение против рабочих. Столкновения распространились и на другие районы города, где протестующие били окна и бросали камни с мостовых. При этом четыре работника погибли, а 30 были тяжело ранены, несколько из них погибли позже.
Действия полиции вызвали протест рабочих организаций страны, таких как Региональная рабочая организация Аргентины IX Конгресса (исп. FORA del IX º) и V конгресса (исп. FORA del V º), социалистов, коммунистов, революционных синдикалистов и анархистов, которые 8 января призвали к забастовке по всей стране, которая должна была начаться 9 января. В тот же день многие рабочие собрались для захоронения убитых 7 января. В 17 часов они прибыли к кладбищу Чакарита в Буэнос-Айресе, где из-за обвинений в адрес депутатов со стороны митингующих полиция открыла огонь по процессии. Согласно проправительственной газете «Ла Пренса», погибло 8 человек, тогда как социалистические газеты указывали число в более чем 50 убитых. Это событие вызвало начало широкомасштабных и хаотичных боев рабочих с полицией.
Правящими классами были сформированы группы ополчения «Патриотической лиги Аргентины» с целью охраны консервативных ценностей, традиций, а главное — собственности богатого класса. Эти группы преследовали и убивали лидеров рабочего движения, однако они стали нападать и на иностранцев и их имущество. Ими были избиты и убиты многие евреи, русские, поляки, немцы и других. Согласно газете «La Vanguardia» от 14 января, в городе погибло около 700 рабочих и около 4000 были ранены.
Рабочие имели преимущество перед полицией и патриотической лигой, «Ла Пренса» писала об угрозе «революционной войны». Однако президент Иполито Иригойен передал город под военное командование полковника Луиса Дельепиане, который мобилизовал войска для наведения порядка, столкновения с которыми увеличили число убитых до около 1000 человек. В результате репрессивных действий полиции, правительственных войск (среди которых был и полковник Хуан Перон) и «Патриотической лиги» и действий правительства, которое заставило владельцев предприятий согласиться на условия забастовщиков и освободило лидеров FORA, насилие прекратилось до 17 января 1919 года.
См. также
Напишите отзыв о статье "Трагическая неделя (Аргентина)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Ермолаев, 1961, с. 310.
Литература
- Ермолаев В. И. Очерки истории Аргентины. — М.: Соцэкгиз, 1961. — 588 с.
Ссылки
- Дамье, В. В. [aitrus.info/node/155 90-летие «трагической недели» в Аргентине]
Отрывок, характеризующий Трагическая неделя (Аргентина)
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»