Трайбализм

Трайбализм (трибализм, трайбализация, англ. tribalism, от лат. tribus — племя) — форма групповой обособленности, характеризуемая внутренней замкнутостью и исключительностью, обычно сопровождаемая враждебностью по отношению к другим группам. Изначально характеризовал систему первобытных, неразвитых обществ, позднее понятие расширилось и приобрело новые направления.

Этнополитический трайбализм

Трайбализм — форма социально-политического устройства обществ, основанная на представлении об особом, доминирующем значении своего племени, этноса, группы, его приоритетной роли в прошлом и настоящем, обычно сопровождаемая враждебностью по отношению к другим группам. Члены одного племени называют себя братьями, ревниво следуют за сохранением уз солидарности, которые их охраняют или противопоставляют другим племенам всякий раз, когда целостности племени или интересам его членов что-нибудь угрожает.

Трайбализм был характерен для большинства архаичных родоплеменных обществ и в той или иной степени продолжает существовать в современных обществах, где сохранилась племенная организация и племенная структура населения. Речь идёт, в первую очередь, о странах Африки. По некоторым оценкам, в Тропической Африке проживают свыше 3000 различных племен, каждое из которых говорит на своем языке.

Сохранение трайбализма в Африке исходит из особенностей исторического развития данного континента. Колониальный раздел Африки в конце XIX века происходил в условиях, когда племена ещё не успели сложиться в народности или нации и создать свои национальные государства, и основывался только на фантазиях европейцев. В рамках колониальных границ оказывались представители различных племен, зачастую враждующих между собой. Житель той или иной африканской страны в большинстве случаев и по сей день ощущает себя, прежде всего, представителем определенного племени, а не государства.

Нередко это приводило к обострению вражды и развязыванию конфликтов и гражданских войн. Так, в Бурунди 85 % пятимиллионного населения составляют племена хуту. Исторически власть была сосредоточена в руках значительно меньшего по численности племени тутси. Недовольство хуту этим обстоятельством вылилось в 1972 году в кровавое побоище с многотысячными жертвами с обеих сторон. По аналогичному сценарию развивались события и в 1994 году, с той лишь разницей, что жертв было намного больше. Долгое время на межплеменной основе происходят конфликты в Чаде, где сложилось противостояние между жителями севера (кочевниками — арабами) и юга (земледельцами — негроидами). Далее можно говорить о Нигерии, Эфиопии, Мали, Буркина-Фасо, Мавритании и многих других странах, где взаимная ненависть и агрессивность этнических групп периодически приводит к трагическим последствиям.

Гражданские войны в Руанде, Сомали и Либерии были в большой степени обусловлены трайбализмом.

Перспективы

Социально-экономическое развитие стран Африки будет способствовать стиранию племенных различий и формированию единой национальной общности в рамках государственных границ. Такие социальные институты, как школа, военная и гражданская службы, помогут африканцам постепенно понять, что они принадлежат к более широкой общности, чем племя. Государства проводят политику унификации, законодательными средствами стремятся смягчить соперничество племён. Так, например, возможность опознания племени по татуировке лица в последние годы запрещена во многих странах. Экономическое развитие африканских стран, рост городского населения, расширение внутренней торговли ведут к ослаблению влияния племенного фактора.

Кадровый трайбализм

Практика кадрового трайбализма заключается в предоставлении привилегий выходцам из одной родоплеменной группы при подборе и расстановке кадров в аппарате управления и, следовательно, в ущерб остальным группам населения. Основывается на принципе «Все начальники — прямые потомки родоначальника» и наблюдается, например, в государствах, где традиционные основы семейственности и клановости сохранились до наших дней. Вследствие кадрового трайбализма все так называемые «престижные» виды деятельности в обществе, уже перешедшем от родоплеменной организации к государственной, оказываются занятыми выходцами из племён и кланов, почитавшихся в прежней родоплеменной структуре «старшими». Представители «старших» родов наиболее полно выражают достоинство данного родоплеменного общества.

Последствием кадрового трайбализма является недостижимость высокого качества государственного управления, поскольку родоплеменные традиции, выражаясь в кадровой политике, препятствуют продвижению на должности в общественном объединении труда и государственном управлении людей в соответствии с их компетентностью, деловыми и личностными качествами, а предпочтение отдаётся продвижению «соплеменников».

Ярким примером кадрового трайбализма является семейственно-клановая система и корпоративная сплоченность мафий.

Трайбализм в условиях глобализации (Новый трайбализм)

В ходе такого сложного и противоречивого процесса, как глобализация, сближение, взаимопроникновение и взаимозависимость культур спровоцировало множество проблем, связанных с идентичностью индивида. В контексте глобализации под трайбализмом понимается стремление индивидов объединяться в локальные группы по территориальному, культурному, политическому, религиозному, этическому принципам, оказывая порой неосознанное сопротивление общемировым тенденциям индивидуализма и гомогенизации.

Присущее всем членам такой группы чувство принадлежности к ней превращает её в живую общественную реальность нового трайбализма. Такая фрагментация приводит к трансформации общества до сообществ, малых групп, «трайбов» (племён), в которых индивиды создают новые формы утраченной солидарности.

Здесь очевидна перекличка с концепцией «племенной культуры» Ж. Делёза и Ф. Гваттари, которые в ходе своих исследований также приходят к выводу о наличии тенденции к дроблению современного общества на более мелкие локальные образования.

Анализируя социальную действительность, французский социолог Мишель Маффесоли приходит к выводу, что постмодерное общество вообще нельзя назвать обществом в традиционном понимании, так как сегодня оно представляет собой мозаику социальностей и отдельных практик интеракции. Он также подчеркивает, что поскольку трайбы создаются на основе общих эмоциональных чувств (без рефлексии, иррационально), то солидарность внутри них нестабильна и зависима от обстоятельств. Стремление сосуществовать вместе (коллективное бессознательное) активизируется тогда, когда общество чувствует нестабильность и стремится поддерживать картинку реальности. Стремление к утраченной солидарности заметно в современной дегуманизированной культуре города (отсюда возникновение различных субкультур и т. п.).

Сосуществование многочисленных коллективных идентичностей (трайбализм, фундаментализм, национализм, фашизм, социализм, коммунизм, феминизм), отличающихся по степени радикализма, порождает ситуацию культурного плюрализма, постоянно нарушаемую притязаниями на исключительность отдельных форм социальной идентификации, то есть войнами.

Австралийский философ и футуролог Ричард Уотсон в своей книге «Файлы будущего: история следующих 50 лет» пишет, что новый трайбализм приведет к образованию городов-государств, производству специфической местной продукции и экономическому протекционизму. Глобализация в сочетании с общим чувством беспомощности и неуверенности повлекут за собой значительный рост не только индивидуальных, но и коллективных религиозных настроений. В результате мы станем свидетелями взлета трайбализма, национализма и ксенофобии, и их крайними проявлениями могут стать какие-то разновидности исламского фундаментализма и христианского фанатизма.

Критика

Рассматривая феномен нового трайбализма, британский социолог Зигмунт Бауман отмечает, что «локальность» в глобализирующемся мире — это знак социальной обездоленности и деградации. Неудобство «локализованного существования усиливается тем, что в условиях, когда общественные пространства отодвинулись далеко за рамки локальной жизни, понятие „локальность“ теряет свой смыслообразующий потенциал, все больше попадая в зависимость от направляющих и объясняющих действий, которые на локальном уровне не поддаются контролю».

В своей поздней научной деятельности, канадский философ Маршалл Маклюэн говорил о формировании нового прообраза мировой цивилизации — электронного трайбализма, исходящего из развития электронных технологий, в котором он видел средство разрешения культурных и идеологических разногласий и противоречий.

Выделяют также и концепцию сетевого трайбализма, как системы организации террористических группировок, основывающейся на родственно-клановых отношениях.

См. также

• Племя
• Этноцентризм
• Глокализация
• Непотизм

Литература

• Paul James. Globalism, Nationalism, Tribalism: Bringing Theory Back In. — London: SAGE Publications, 2006.
• Hywel Williams [www.theguardian.com/world/2006/aug/23/syria.commentisfree The descent into tribalism] // The Guardian.
• Национальная идентичность России и демографический кризис. — Материалы II Всероссийской научной конференции (15 ноября 2007 г.). — Москва: Научный эксперт, 2008. — 860 с. — ISBN 978-5-91290-018-1.

Отрывок, характеризующий Трайбализм

– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.