Трансваальская народная песня

Трансваальская народная песня, Transvaalse Volkslied — национальный гимн первой Южно-Африканской республики (более известной под неофициальным названием Трансваальская республика). Гимн был написан в 1875 г. на литературном нидерландском языке, позднее переложен на африкаанс, в результате чего часть рифм и метра была утрачена.

Автором слов и музыки была известная голландская общественная деятельница-феминистка Катарина Фелиция ван Рес.

Слова

Оригинальная версия (нидерландский язык)	Официальная версия (африкаанс)	Перевод на русский язык
Kent gij dat volk vol heldenmoed En toch zo lang geknecht? Het heeft geofferd goed en bloed Voor vrijheid en voor recht Komt burgers! laat de vlaggen wapp'ren Ons lijden is voorbij Roemt in de zege onzer dapp'ren Dat vrije volk zijn wij! Dat vrije volk, dat vrije volk Dat vrije, vrije volk zijn wij! Kent gij dat land zo schaars bezocht En toch zo heerlijk schoon Waar de natuur haar wond'ren wrocht En kwistig stelt ten toon? Transvalers! laat ons feestlied schallen Daar waar ons volk hield stand Waar onze vreugdeschoten knallen Daar is ons vaderland! Dat heerlijk land, dat heerlijk land Dat is, dat is ons vaderland! Kent gij die Staat, nog maar een kind In 's werelds Statenrij Maar toch door 't machtig Brits bewind Weleer verklaard voor vrij? Transvalers! edel was uw streven En pijnlijk onze smaad Maar God die uitkomst heeft gegeven Zij lof voor d'eigen Staat! Looft onze God! looft onze God! Looft onze God voor land en Staat!	Ken jy die Volk vol heldemoed en tog so lank verkneg Hy het geoffer goed en bloed vir Vryheid en vir reg Kom burgers! laat die vlae wapper Ons lyding is verby Roem in die sege van onse dapp'res 'n Vrye volk is ons! 'n Vrye volk, 'n Vrye volk 'n Vrye, Vrye volk is ons! Ken jy die land so min bekend en tog so heerlik skoon Waar die natuur haar wonders skenk en kwistig stel ten toon Transvalers! Laat ons feeslied galm waar vas ons volk moet staan waar onse vreugdeskote g'knalt Daar is ons vaderland! 'n Heerlik land, 'n Heerlik land Dit is, Dit is ons vaderland! Ken jy die staat, nog maar 'n kind in wêrelds statery maar tog deur magtig Brits bewind weleer verklaar as vry Transvalers! edel was ons strewe en pynlik onse smaad maar God wat uitkoms het gegewe sy lof vir eie staat loof onse God! loof onse God! loof onse God vir land en staat!	Знаешь ли ты народ, полный героизма, И всё же столь долго угнетённый? Он пожертвовал своё имущество и свою кровь Ради свободы и справедливости. Давайте же, граждане, взвейте знамёна, Наши страдания прекратились; Поблагодарите за победы наших храбрецов: Мы - свободный народ! Свободный народ, свободный народ, Свободный народ - это мы! Знаешь ли ты страну, всё ещё мало исхоженную, И всё же столь прекрасную; Где природа одаряет своими чудесами И щедро проявляет их повсюду? Трансваальцы, пусть же звучит наша торжественная песнь Там, где твёрдо будет стоять наш народ, Там, где звучит наша радость, Там и есть наша родная земля! Чудесная страна, чудесная страна, Это всё, это всё наша родная страна! Знаешь ли ты государство, всё ещё ребёнка Среди других держав мира, Которое могучая Великобритания Всё же признала свободным? Трансваальцы! Благородной была наша борьба, И горькими - наши страдания, Но Бога, который дал нам добиться своего, Возблагодарим же за наше собственное государство! Возблагодарим нашего Бога, возблагодарим нашего Бога! Возблагодарим нашего Бога за землю и государство!

Отрывок, характеризующий Трансваальская народная песня

Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.