Транспортный комитет

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Транспортный комитет (англ. Transport Board, реже Board of Transport, Transport Service, или Transport Office) — отдел Британского Адмиралтейства, отвечавший за перевозки войск и грузов в интересах флота и армии. Существовал до 1756 года и с 1794 по 1817 годы.





История

Предшественником Транспортного комитета был созданный в 1689 году специально для перевозки войск в Ирландию орган, позже получивший название Комиссии по транспорту, и взявший на себя обязанности по всем военным перевозкам морем. Комиссия просуществовала до 1724 года, после чего была распущена.[1] Её обязанности поделили несколько отделов Военного кабинета. Однако такой способ зарекомендовал себя слабо, и долго не продержался.

Под другими названиями, в том числе Транспортный комитет, орган сохранял самостоятельность до 1756 года. Но с началом Семилетней войны был распущен, и обязанности снова переданы Военно-морскому комитету (англ. Navy Board).

Американская война за независимость

Понимание проблем, возникающих при транспортировке и снабжении войск, еще больше затруднялось передачей отдельных функций разным комитетам Адмиралтейства, и их отделением друг от друга и от Кабинета на Уайтхолле. К началу Американской войны за независимость четыре различных комитета конкурировали между собой за имеющийся тоннаж. Казначейство нанимало транспорты снабжения для армии; Военно-морской комитет — войсковые транспорты, а также грузовые для доставки морских припасов верфям и флотам за океаном; Комитет по вооружениям (англ. Ordnance Board) — для перевозки артиллеристов, боеприпасов и инженерного оборудования; Комитет снабжения — транспорты для снабжения флота. Только в марте 1779 года ситуация стала несколько разумнее. Казначейство не имело ни людей, ни опыта найма транспортов для армии и, отчасти благодаря решительности Чарльза Миддлтона, тогда контроллера флота, эти функции были переданы в Военно-морской комитет.[2]

Вначале от британской армии в Америке ожидалось, что она сможет отчасти обеспечивать свои нужды из местных ресурсов, но её неспособность захватить достаточные прибрежные территории, особенно по части дров и фуража для лошадей, немедленно породила кризис. К началу 1778 года Казначейство, отвечавшее за провизию и припасы, собрало флот из 115 транспортов общим тоннажом 30 052 тонны. Но в 1779 году взявший обязанности на себя Военно-морской комитет обнаружил, что помимо 38 000 регулярных войск в Америке и 7000 в Канаде, на нем лежит снабжение 10 500 напрвляющихся в Вест-Индию, 369 поставленных в Западной Африке, почти 5000 в Гибралтаре и свыше 2100 на Минорке.

К декабрю 1781 года Военно-морской комитет имел 369 наемных транспортов — 157 войсковых и 212 грузовых. Эти цифры он превосходил только в июле 1776 года, когда нанял 416 транспортов, суммарно 128 427 тонн, для первозки в Америку 27-тысячной армии. Большинство этих судов были найдены по объявлениям в лондонских газетах, после чего обмерены, обследованы, оценены и оснащены на королевских верфях, прежде всего в Дептфорде.

За океан доставляли пехоту, кавалерию, бивуачное оборудование, армейскую форму, лошадей, квартирмейстерские припасы, товары для обмена с индейцами и множество других предметов. Бивуачное оборудование, например, включало палатки с шестами и кольями, молотки, бочонки, пороховые картузы, топоры, серпы, прикетные столбы и веревки, ведра, чайники, фляги, ранцы и лагерные флажки.

Войска грузились из расчета 100 человек на 200 тонн брутто. Высокий человек не мог ни стоять в палубах во весь рост, ни сесть прямо в койке. Людей набивали по шесть человек в кубрик, рассчитанный на четверых. Спать одновременно они не могли, если только не укладывались вплотную, и тогда должны были переворачиваться тоже все вместе. Один бывалый гессенский наемник записал: «Самая тяжелая кампания не будет таким испытанием, как подобный переход.»[3] А некий гвардейский офицер высказался еще сильнее.

Проблемы связи и координации между комитетами так и не были преодолены. Но даже если бы были, самая рациональная организация ничего не могла бы поделать с физической нехваткой доступных под транспорты судов. После 1780 года флот несколько раз пытался поднять этот вопрос в Кабинете, но напрасно.[2]

Методы

Все это время практика комитета, комиссии, или отделов, независимо от названия, была одинакова: они действовали «по вызову». Когда возникала очередная нужда в перевозке или снабжении войск, делался запрос, который Парламент передавал в Тайный совет королевства. Подписанные там указы (англ. Orders in Council) становились юридической основой для найма или реквизиции, а также переоборудования транспортов. Начинался отбор подходящих судов из торгового флота, их сбор на верфях для обследования и переделки, доукомплектование и организация в отряды или конвои. Когда надобность в них отпадала, их возвращали владельцам или отправляли на рейдовую службу, на продажу, на слом и т.д. Это был сравнительно медленный процесс, и не раз бывало, что нехватка готовых к выходу транспортов заставляла откладывать экспедицию на сезон.

Другим недостатком таких методов была неготовность, а часто нежелание торговых капитанов подчиняться флотской дисциплине, соблюдать ордер, принимать и передавать сигналы, и так далее, что еще больше затрудняло использование торговых судов в военных целях. Так, в 1782 году из 31 транспорта, шедшего с флотом в осажденный Гибралтар, только 4 правильно поняли инструкции и вошли в бухту сразу. Остальные пропустили поворот, и флоту пришлось еще трое суток собирать их и приводить в порт.[4]

Лично секретарь Адмиралтейства Чарльз Мидддтон еще с 1780 годов ратовал за создание флотилии не наемных, а постоянно приписанных транспортов под прямым управлением флота. По его мнению, это должно было решительно повлиять на успех будущих экспедиций, так как время, потерянное на наём, сбор и подготовку транспортов нередко означало потерю стратегический внезапности, и слабые результаты высадок.[2]

Революционные и Наполеоновские войны

Возрожденный после 1794 года Транспортный комитет испытал значительный рост. Помимо колониальной войны за океаном этот рост был обусловлен быстро меняющейся обстановкой в Европе, с десантными экспедициями на континент. Так, в 1800 году одна и та же экспедиционная армия получила приказ сделать четыре высадки — в Италии (Ливорно), в Испании (Ферроль), на Мальте и во Франции (Киберон).[5]

К тому же продолжались усилия Миддлтона, позже лорда Бархэма, по приобретению транспортов флотом. Когда такие транспорты появились (в основном путём переделки из старых двухдечных кораблей), у Комитета возник постоянный корабельный состав, организация разрослась, и её стали все чаще именовать Транспортной службой (англ. Transport Service).

Самым большим фактором в росте флота транспортов оказалась Иберийская война. Тогда Парламентом было принято политическое решение не позволять армии «кормиться с земли», то есть не фуражировать на месте, чтобы не отталкивать население. Вместо этого все снабжение решили доставлять морем — первый случай в истории войн. Расходы были огромны, но было решено, что ради успеха войны Британия может их себе позволить. Потребности Комитета

... по найму и приобретению кораблей и судов, для перевозок войск и обоза, продовольствия, оружия и боеприпасов, жилья, расходных товаров, морских и военных припасов всякого рода

к 1810 году дошли до 980 судов общим тоннажом 250 000 тонн, что составило одну десятую всего торгового тоннажа Великобритании. Транспортный комитет базировался в Лондоне и состоял из 6 членов, или комиссаров (англ. commissioners), обычно в звании полного капитана, и агентов на местах (обычно лейтенантов в возрасте) в портах Дептфорд, Дил, Портсмут, Плимут, Корк, Дублин, Ливерпуль и Лейт. В Дептфорде и Портсмуте агенты на местах были капитанами, и именно в этих двух местах транспорты как правило обследовались и нанимались, причем предпочтение отдавали обшитым медью. Другие офицеры служили «агентами на борту», действуя в качестве коммодоров, отвечавших каждый за свой отряд транспортов.

Нанятые суда, обычно в 350−600 тонн, часто специально снабжались лошадиными стойлами, либо кубриками (по четыре солдата на каждый). Пехотный батальон в 600 человек перевозили три транспорта. Из этого понятно, что армия требовала одной-двух сотен.

Военные транспорты, которых в те годы насчитывалось 40−50, использовались только для доставки припасов на заморские базы. Но главной заботой Комитета была поддержка армии на Иберийском полуострове. в 1810 году прямиком в Португалию и Испанию ходили 320 транспортов, и еще 120 в Гибралтар и Средиземное море. Из оставшихся лишь 15 были заняты поддержкой войск на Гельголанде и Балтике, и еще 19 в других местах, как Канада, Мыс Доброй Надежды, Южная Америка и Вест-Индия. Войска, посылаемые в Ост-Индию, перевозились на кораблях Компании. Еще 54 транспорта использовались у своих берегов и в Ирландском море. Стоимость найма была 25 шиллингов за тонну для обшитых медью, 21 шиллинг для обшитых деревянной рейкой, и 20 шиллингов для простых корпусов, где основная доска ничем не прикрыта.

Большинством транспортов командовали прежние торговые капитаны, с командой из расчета пять человек и один бой (юнга) на каждые 100 тонн. Однако укомплектованные флотом, специально переделанные «вооруженные транспорты» были под командованием сверхсписочных лейтенантов, и либо служили охранением для групп обычных транспортов, либо делали переходы самостоятельно. Они были либо из «купцов», нанятых пустыми, без команды, либо бывшие фрегаты или малые двухдечные, вооруженные en flûte, с сильно сокращенным вооружением, дабы освободить место под войска и грузы. В общем служба на них считалась на флоте вторым сортом, уделом неудачливых или выстаревших офицеров. Однако из них выходили и такие, как Джеймс Боуэн, поднявшийся от мастера до адмирала.

В 1806 году, с упразднением Комитета по больным и раненым (англ. Sick and Hurt Board), его обязанности и часть персонала перешли к Транспортному комитету.[7]

Роспуск и последователи

Окончание Наполеоновских войн подтолкнуло Адмиралтейство к экономии. В частности, появились сторонники мнения, что коллективная ответственность Комитета ведет к неэффективности и растрате средств. В 1817 году Комитет был упразднен, а его функции разделили Военно-морской комитет и Комитет снабжения (англ. Victualling Board), с одновременным сокращением числа членов до 8.[7]

Во время Крымской войны Комитет возродился как смешанная служба флота и армии, а в 1861 году, по рекомендации комиссии Палаты общин, его заменил Транспортный кабинет (англ. Transport Office), подчинявшийся только лордам. Через год он был преобразован в Транспортный отдел Адмиралтейства (англ. Transport Department of the Admiralty).

Напишите отзыв о статье "Транспортный комитет"

Примечания

  1. Morriss, Naval Power… p. 60.
  2. 1 2 3 Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 102.
  3. Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 103.
  4. Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 178−179.
  5. Nelson Against Napoleon / R. Gardiner, ed. — P. 134.
  6. Reports of the Commissioners Appointed by Parliament to Enquire into the Fees, Gratuities, and Emoluments,... 1806: 9. Цит. по: The Victory of Seapower / R. Gardiner, ed. — P. 158.
  7. 1 2 Morriss, Naval Power… p. 195.

Литература

  • Navies and the American Revolution, 1775−1783 / Robert Gardiner, ed. — Chatham Publishing, 1997. — ISBN 1-55750-623-X.
  • Nelson Against Napoleon: From the Nile to Copenhagen, 1798−1801 / Robert Gardiner, ed. — London: Chatham Publishing, 1997. — 192 p. — ISBN 1-86176-026-4.
  • The Victory of Seapower. Winning the Napoleonic War 1806−1814 / Robert Gardiner, ed. — London: Chatham Publishing, 1998. — 192 p. — ISBN 1-86176-038-8.
  • Morriss, Roger. Naval power and British culture, 1760-1850: public trust and government ideology. Hants: Ashgate Publishing, 2004. ISBN 0-7546-3031-5

Отрывок, характеризующий Транспортный комитет

– Oui, et le vin, [Да, и вино,] – сказал капитан.


Французский офицер вместе с Пьером вошли в дом. Пьер счел своим долгом опять уверить капитана, что он был не француз, и хотел уйти, но французский офицер и слышать не хотел об этом. Он был до такой степени учтив, любезен, добродушен и истинно благодарен за спасение своей жизни, что Пьер не имел духа отказать ему и присел вместе с ним в зале, в первой комнате, в которую они вошли. На утверждение Пьера, что он не француз, капитан, очевидно не понимая, как можно было отказываться от такого лестного звания, пожал плечами и сказал, что ежели он непременно хочет слыть за русского, то пускай это так будет, но что он, несмотря на то, все так же навеки связан с ним чувством благодарности за спасение жизни.
Ежели бы этот человек был одарен хоть сколько нибудь способностью понимать чувства других и догадывался бы об ощущениях Пьера, Пьер, вероятно, ушел бы от него; но оживленная непроницаемость этого человека ко всему тому, что не было он сам, победила Пьера.
– Francais ou prince russe incognito, [Француз или русский князь инкогнито,] – сказал француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на руке. – Je vous dois la vie je vous offre mon amitie. Un Francais n'oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitie. Je ne vous dis que ca. [Я обязан вам жизнью, и я предлагаю вам дружбу. Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]