Трапезная церковь Киево-Печерской лавры

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 50°26′05″ с. ш. 30°33′28″ в. д. / 50.43472° с. ш. 30.55778° в. д. / 50.43472; 30.55778 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=50.43472&mlon=30.55778&zoom=14 (O)] (Я)

Трапезная церковь — одна из церквей Киево-Печерской лавры, возведённая в 1893-95 гг. в русско-византийском стиле по проекту академика архитектуры В. Н. Николаева на месте трапезной 1684—1694 гг., которую разобрали «за ветхостью».

Внутреннее убранство здания разработано Щусевым. Мраморные иконы выполнены в псевдорусском стиле. Над украшением храма работали живописцы Иван Ижакевич, Г. Попов и др. Сзади трапезной имеется площадка, с которой можно наблюдать панораму Ближних и Дальних пещер, Днепра и Левого берега города Киева.

У стены трапезной церкви находятся могилы В. Л. Кочубея и И. Искры, казненных Мазепой в 1708 г. и П. А. Столыпина, убитого в 1911 г. В 1911 году после убийства Петра Столыпина в трапезной проходили траурные мероприятия.

Напишите отзыв о статье "Трапезная церковь Киево-Печерской лавры"



Ссылки

Отрывок, характеризующий Трапезная церковь Киево-Печерской лавры

11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.