Траугутт, Ромуальд

Ромуальд Траугутт
Принадлежность	Российская империя Литовский провинциальный комитет
Годы службы	1842—1862</br> 1863—1864
Звание	(в русской армии) генерал (в армии повстанцев)
Сражения/войны	Революция 1848—1849 годов в Венгрии, Крымская война, Польское восстание 1863 года.
Награды и премии

Ромуальд Траугутт (польск. Romuald Traugutt; 16 января 1826, Шестаково, Гродненская губерния — 5 августа 1864, Варшава) — польский революционер, генерал.

Биография

Родился в деревне Шостаково в Гродненской губернии в семье Людвика Траугутта и Алоизии из Блоцких. В 1836 поступил в гимназию в Свислочь, которую окончил в 1842 году с серебряной медалью. Поступил на службу в российскую армию. Участвовал в венгерской кампании 1848 года. Был награждён орденом св. Анны 2-й степени.

25 июля 1852 женился в Варшаве на Анне Пикел. Во время Крымской войны участвовал в осаде Силистрии и обороне Севастополя. 26 июня 1857 произведен в штабс-капитаны и назначен адъютантом штаба армии.

В 1860 году умерли жена, младшая дочь и младший сын Ромуальда. 14 июня 1862 года вышел в отставку в чине подполковника.

Когда в январе 1863 началось польское восстание, Траугутт поначалу оставался в стороне от борьбы. Только в мае 1863 принял командование партизанским отрядом в лесу около Кобрина. В июле 1863 прибыл в Варшаву. Постепенно взял под контроль подпольные структуры и был провозглашен диктатором. Ночью 10/11 апреля 1864 был арестован вместе с несколькими помощниками. Находился в заключении под судом в Варшавской цитадели. Приговорён к смертной казни через повешение, и повешен вместе с другими членами польского подпольного правительства: Романом Жулиньским, Рафалом Краевским, Яном Езëранским и Юзефом Точинским. До сих пор неизвестно, где он захоронен. Высказывались предложения о его беатификации.

Легенда Траугутта

Сразу же после смерти диктатора, начал формироваться его культ личности. Многие свидетели его казни приравнивали эту смерть Страстям Христовым. В сентябре 1864 года в письме Отчизна, опубликованном в Швейцарии, впервые появились некрологи Траугутту, указывалось, что он жил по-настоящему святой жизнью. В воспоминаниях Юлиана Лукашевского (1870) Ромуальд описывался как человек, стойкий и делаюший сверхчеловеческие усилия. Легенду Траугутта продолжала обширная биография пера близкого диктатору Марьяна Дубецкого, опубликованная в 1894 году в Галиции. У легенды Траугутта были ещё новые последователи также в ХХ веке. Одним из них был, в частности, Юзеф Пилсудский.

Литература

• Игнат Михаевич. Мятежный генерал. — Минск: Конфидо, 2007, −48 с. ISBN 985-6777-07-0.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Траугутт, Ромуальд

Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.