Юнге, Траудль

Траудль Юнге
Род деятельности:	научный репортёр подредактора, секретарь Адольфа Гитлера
Отец:	Макс Хумпс
Мать:	Хильдегард Хумпс
Супруг:	Ганс Герман Юнге (1914-1944)

Траудль Юнге (нем. Traudl Junge), урождённая Гертрауд Хумпс (нем. Gertraud Humps; 16 марта 1920 года — 10 февраля 2002 года), известна как одна из четырёх личных секретарей Адольфа Гитлера в период с 1942 г. по апрель 1945 года.

Ранние годы

Гертрауд «Траудль» Хумпс родилась в Мюнхене в семье пивовара Löwenbrauerei и лейтенанта резервной армии Макса Хумпса и его жены Хильдегард, урождённой Цотман. У неё была младшая сестра Инге (1923—2008). Когда Гертрауд было 5 лет, отец оставил семью, переселившись в Турцию, чтобы работать там по специальности. Хильдегард отказалась последовать за мужем и потребовала развода (Макс Хумпс не давал о себе знать вплоть до 1933 года, когда Третий рейх окончательно занял место в мировой политике). Траудль вместе с сестрой выросла в доме своего деда по материнской линии генерала Максимилиана Цотмана (1852—1942). В детстве она мечтала стать танцовщицей.

В 1935 году Гертрауд, как и было положено, вступила в Союз немецких девушек. В 1936 году она не смогла пойти в гимназию из-за отсутствия у матери возможности оплаты за обучение (т. н. «шульгельда») и оставила лицей, получив неполное среднее образование. Чтобы заработать денег, она работала конторской служащей, помощником шеф-редактора газеты Rundschau-Verlag, секретарём на металлургическом предприятии. В 1937 году Гертрауд немного поработала моделью для статуи скульптора Вальтера Оберольцера, которая в тот же год была выставлена в Доме немецкого искусства в Баварии. В 1941 году Гертрауд успешно сдала экзамен для дальнейшего занятия танцами и подала заявление об увольнении, но издательство Rundschau-Verlag отказало ей в этом, так как (поскольку Германия к тому моменту уже вступила в войну с Советским Союзом) переход на другое место работы или учёбы был разрешён только с согласия работодателя. Тогда Юнге попросила о помощи Инге (которая тогда танцевала в Немецком театре в Берлине) и та, через свою лучшую подругу, вышла на Альберта Бормана, брата Бормана, который организовал Юнге официальный вызов на работу в Берлин.

Личный секретарь Гитлера

Переехав в Берлин, Юнге по рекомендации Альберта Бормана получила место в рейхсканцелярии, где сортировала почту и позже приняла участие (по совету того же Альберта Бормана) во внутрислужебном конкурсе на место секретаря для Гитлера, так как его тогдашняя секретарша Герда Кристиан должна была уйти в отпуск. Гертрауд не собиралась работать на этой должности длительное время, так как мечтала продолжить карьеру танцовщицы, но во время конкурса вела себя спокойно и сделала наименьшее количество ошибок в диктанте. В начале декабря 1942 года вместе с десятью другими девушками, прошедшими экзамен, Гертрауд была привезена на поезде в «Вольфсшанце», где в тот момент находился Гитлер, и все из них были ещё раз проверены на профессиональную годность. Её появление в обществе Гитлера вместе с Йоханной Вольф, Христой Шрёдер и Гердой Кристиан окончательно сформировало квартет личных секретарей Гитлера.

«Мне было 22 года, и я ничего не знала о политике, она не интересовала меня», — сказала Юнге спустя несколько десятилетий. Она также сказала, что чувствует за собой большую вину за «…симпатию к одному из самых великих из когда-либо живших преступников».

Признаю, я была очарована Адольфом Гитлером. Он был приятным начальником и отеческим другом. Я сознательно проигнорировала все звучащие во мне голоса предупреждения и наслаждалась временем, проведённым в его обществе почти до самого конца.

При поддержке Гитлера в июне 1943 года Гертрауд вышла замуж за офицера СС Ганса Германа Юнге (11 февраля 1914 — погиб 13 августа 1944). Юнге работала на Гитлера сначала в Берлине, потом в его резиденции Бергхоф в Берхтесгадене, затем в Волчьем логове в Восточной Пруссии и, наконец, снова в Берлине в фюрербункере.

Берлин, 1945 год

В 1945 году Юнге находилась с фюрером и его соратниками в фюрербункере до последней минуты. Она напечатала последнее политическое пожелание и завещание Гитлера за полтора дня до его смерти. По собственным словам, она играла с детьми Геббельса, когда «Внезапно […] раздаётся звук выстрела, столь громкого и так близко, что все мы затихаем. Это отзывается эхом через все комнаты. „Прямое попадание!“ кричит Хельмут [Геббельс], не подозревая, как он прав. Теперь фюрер мёртв».

1 мая 1945 года около половины девятого вечера Юнге покинула фюрербункер вместе с бригадефюрером СС Вильгельмом Монке. Также в группе были личный пилот Гитлера Ганс Баур, телохранитель Ганс Раттенхубер, секретарь Герда Кристиан, диетврач Гитлера Констанция Манциарли, секретарь Бормана Эльза Крюгер и доктор Эрнст-Гюнтер Шенк. Юнге, Крюгер и Кристиан сумели выбраться из Берлина и двинулись на Эльбу, чтобы перейти границу западного фронта, в то время как большинство остальных было схвачено советскими войсками утром 2 мая в подвале на Шёнхаузер-аллее.

После войны

Спустя месяц Юнге, не добравшись до Эльбы, вернулась в Берлин и, прожив там приблизительно неделю под именем Герда Альт (нем. Gerda Alt), попыталась сесть на поезд и уехать в западную часть Германии, но 9 июня 1945 года была арестована советскими контрразведчиками. Оказавшись в тюрьме, Юнге от русских охранников узнала достаточно, чтобы понять, что все доходившие до неё сведения о действиях немцев на востоке были откровенной нацистской пропагандой.

Юнге часто переводили из одной тюрьмы в другую и допрашивали относительно её роли в окружении Гитлера и обстоятельств его самоубийства. В декабре 1945 года Юнге была выпущена из тюрьмы, но ей разрешалось передвигаться только по советскому сектору Берлина. В канун нового 1946 года она заболела дифтерией и была госпитализирована в британский сектор, где в течение двух месяцев пролежала в больнице. За это время её мать предприняла различные меры, чтобы Юнге 2 февраля 1946 года получила необходимые бумаги и могла перебраться из советского сектора в британский, а там она отправилась на юг к американскому сектору — в Баварию. Там Юнге в течение краткого периода снова была допрошена, на этот раз американцами, после чего окончательно отпущена.

Дальнейшая жизнь

Хотя после войны имя Юнге упоминалось в прессе и различных бумагах и текстах в связи с Адольфом Гитлером, о её послевоенной жизни известно лишь то, что она продолжала работать секретарём в различных организациях и предприятиях. Дважды она ездила в Австралию, где жила её сестра (под именем Инге Кайе), и ходатайствовала о разрешении на постоянное жительство там, но просьба была отклонена из-за её нацистского прошлого.

Траудль Юнге является автором книги воспоминаний «До последней минуты», на основе которой был снят художественный фильм «Бункер» (2004) (роль Юнге сыграла Александра Мария Лара).

Умерла от рака в одной из клиник Мюнхена 10 февраля 2002 года.

Интересные факты из интервью

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=B7lkZBsQhlQ Интервью с Юнге Траудль]

• Гитлер не любил тепла.
• Первое впечатление о Гитлере: «Обаятельный, тихий, импозантный господин».
• Гитлер был очень чистоплотен, каждый раз после общения со своей горячо любимой собакой Блонди мыл руки.
• Когда она вошла в комнату для прохождения диктанта, Гитлер предложил ей электронагреватель, заметив, что ей холодно.
• Во время проверки у неё поначалу дрожали пальцы, и она стала делать много ошибок, но в этот момент позвонил Риббентроп. Гитлер отвлёкся, Юнге успокоилась и в конце концов хорошо справилась со своим заданием.
• Его личные секретари никогда не печатали или оформляли военную информацию, только частную или государственную.
• После Сталинграда Гитлер прекратил обедать и ужинать со своими офицерами в офицерской столовой, теперь он стал принимать пищу попеременно со своими секретарями, не любя при этом «разговоры о политике».
• В частной сфере Гитлер никогда не кричал и не говорил громко, часто и с удовольствием употреблял австрийские диалектизмы.
• Из-за постоянных проблем с желудком фюрер был очень зависим от своего врача Морелля, его назначений.
• При секретарях Гитлер никогда не говорил «о евреях» и только единственный раз в Бергхофе упомянул в нейтральной форме о концентрационных лагерях.
• Юнге упоминает о случае (свидетель — её муж) с женой фон Шираха, которая, будучи приглашена в Бергхоф, стала неожиданно рассказывать Гитлеру об «ужасных, нечеловеческих случаях обращения с евреями в Амстердаме». Гитлер был очень раздражён и ответил: «Вы не должны вмешиваться в вещи, которых Вы не понимаете», встал и вышел из комнаты и больше никогда её не приглашал в Бергхоф.

Книги

• Юнге, Траудль. Воспоминания секретаря Гитлера. До последнего часа. — М.: АСТ, 2005. — 224 с. — ISBN 5-17-029165-5.

Фильмография

• х/ф «Бункер» (2004, Германия) — полная TV-версия 178 мин. Реж. Оливер Хиршбигель. В роли Траудль Юнге Александра Мария Лара.
• док. фильм «В мертвом углу. Секретарша Гитлера» (ориг. назв. «Im toten Winkel – Hitlers Sekretärin», 2002, Австрия) — 90 мин. реж. Отмар Шмидерер. Фильм демонстрировался: на 52-ом Берлинале, на Междунар. кинофестивале в Чикаго. Номинация: Премия Европейской киноакадемии 2002 в категории Лучший док.фильм года.

Ссылки

• [www.peoples.ru/state/statesmen/yunge/ Траудль Юнге]
• [www.hrono.info/biograf/bio_yu/junge_g.html Траудль Юнге]
• [web.archive.org/web/20080229214655/www.gzt.ru/politics/2002/02/15/120005.html Сообщение о смерти Траудль Юнге](недоступная ссылка)

Отрывок, характеризующий Юнге, Траудль

– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…