Треблинка

Требли́нка (Treblinka) — два концентрационных лагеря: Треблинка-1 (так называемый «трудовой лагерь») и Треблинка-2 (лагерь смерти). Лагеря были организованы нацистами на территории оккупированной Польши недалеко от деревни Треблинка (воеводство Мазовецкое), расположенной в 80 км к северо-востоку от Варшавы. Лагерь смерти Треблинка-2 существовал с 22 июля 1942 года по октябрь 1943. По разным оценкам, всего в лагере было убито от 750 до 810 тысяч человек (большее число жертв было только в расположенном недалеко от польского города Освенцим лагере Аушвиц 2, самом известном теперь лагере смерти). Подавляющее большинство жертв (99,5 %) были евреями из Польши, около 2 тысяч — цыгане.

История лагеря

Приказ о постройке лагеря уничтожения Треблинка был отдан рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером главе СС Варшавского района Арпаду Виганду 17 апреля 1942 года. Строительство лагеря началось в конце мая 1942.

Территория лагеря составляла 24 гектара, она была окружена двойной оградой высотой 3 метра, а также рвом глубиной 3 метра. Первые 3 газовые камеры площадью 48 м² были построены по такому же принципу, как и в лагере смерти Собибор. 22 июля 1942 началось выселение евреев из Варшавского гетто и восточных районов Варшавского района в лагерь Треблинка-I.

В августе-октябре 1942 года были построены десять дополнительных газовых камер общей площадью 320 м².

Персонал лагеря состоял из 30 членов СС и около 100 вахманов — немцев, русских, украинцев, литовцев, болгар, поляков, жителей азиатских советских республик. В основном охрана состояла из пленных бывших военнослужащих Красной Армии.

В настоящее время польские историки создают список ответственных за убийства в Треблинке. Выживший в Треблинке Самуэль Вилленберг говорил в своем интервью, что охрана состояла из «эсэсовцев»(СС) и «украинцев», причем первые «держались отдельно от украинцев и тоже за ними следили», так как «их нельзя было оставлять без контроля».

От жертв до последнего момента скрывали, что их ожидает смерть. Это позволяло в большинстве случаев предотвращать акты сопротивления. Многие евреи из Западной и Центральной Европы прибывали в лагерь на обычных пассажирских поездах (по купленным ими билетам), рассчитывая, что их везут на новое место жительства. Евреев из Восточной Европы привозили в забитых товарных вагонах, под охраной, не давая воды и пищи.

После наполнения людьми, в камеры, замаскированные под душевые, подавали выхлопные газы от двигателя тяжёлого танка (другим способом было выкачивание воздуха из камер). Смерть наступала от удушья в течение получаса. Тела убитых сначала закапывали в больших коллективных могилах, но весной 1943 года, после посещения лагеря Гиммлером, в лагере были установлены кремационные печи. Гиммлер приказал все тела убитых выкопать и сжечь, а вновь убиваемых — сжигать, а не закапывать.

2 августа 1943 года в Треблинке-2 теми узниками, жизнь которых временно сохранялась для обеспечения функционирования лагеря, было поднято тщательно спланированное восстание, в результате которого часть из них сумела бежать, а 54 смогли дать свидетельские показания после перехода территории под контроль антигитлеровской коалиции. Но многие узники были пойманы и убиты. Сам лагерь, как и планировалось нацистами, был ликвидирован, остатки сооружений разобраны, территория засеяна люпином. Среди немногих выживших участников восстания были Самуэль Вилленберг, после войны написавший книгу «Восстание в Треблинке» (умерший 20 февраля 2016 года в Израиле) и Рихард Глацар, оставивший воспоминания "Ад за зеленой изгородью".

После войны

В поисках золота и драгоценностей польские крестьяне выкапывали останки евреев из братских могил рядом с Треблинкой. Историк Ян Гросс утверждает, что «мародерство в годы Второй мировой войны носило в Польше массовый характер».

В.С. Гроссман в своей книге "Треблинский ад" делает вывод о причинах, побудивших Гиммлера лично посетить Треблинку и отдать приказ о кремации тел, несмотря на сложность этой процедуры: "Причина была лишь одна - сталинградская победа Красной Армии.  Видно, ужасна была сила русского удара на Волге, если спустя несколько дней в Берлине впервые задумались об ответственности, о возмездии, о расплате,  если  сам  Гиммлер  прилетел  самолетом в Треблинку и приказал срочно заметать следы преступлений, совершаемых в шестидесяти километрах от Варшавы. Такое эхо вызвал могучий удар русских, нанесенный немцам на Волге."

Часть ответственных за убийства были преданы суду: В 1951 г. суд во Франкфурте-на-Майне приговорил И. Хитрейтера к пожизненному тюремному заключению. Два процесса происходили в Дюссельдорфе (Германия). На первом процессе (октябрь 1964 г. – август 1965 г.) судили десятерых эсэсовцев. Заместитель коменданта лагеря К. Франц и еще трое подсудимых были приговорены к пожизненному заключению, пятеро — к срокам заключения от трех до 12 лет, а один оправдан. На другом процессе (май–декабрь 1970 г.) был приговорен к пожизненному заключению бывший комендант лагеря Ф. Штангль, арестованный в Бразилии и выданный Германии.

Список некоторых известных заключённых

• Корчак, Януш (1878—1942) — польский педагог, писатель, врач и общественный деятель еврейского происхождения. Казнён вместе с воспитанниками из интерната «Дом сирот» 5 или 6 августа 1942 года.
• Пулльман, Симон (1890—1942) — польский музыкант, скрипач, дирижёр, музыкальный педагог, основатель и руководитель музыкального ансамбля и камерного оркестра.
• Заменгоф, Софья Лазаревна (1889—1942) — польская эсперантистка, дочь Лазаря Заменгофа.

Мемориал

На месте лагеря Треблинка-2 сооружён памятник-мавзолей и символическое кладбище.

В Тель-Авиве на кладбище Нахалат Ицхак сооружён мемориал в память о жертвах лагеря смерти Треблинка.

Треблинка в культуре и искусстве

• В песне рэпера Oxxxymiron'a "Afterparty" упоминается Треблинка.
• «Treblinka» — такое название носила образованная в 1988 году в Швеции музыкальная дэт-метал-группа. В 1989 группа сменила название на Tiamat.
• Поэма Александра Галича «Кадиш» посвящена «памяти великого польского писателя, врача и педагога Хенрика Гольдшмидта (Януша Корчака), казнённого вместе со своими воспитанниками из школы-интерната „Дом сирот“ в Варшаве в лагере уничтожения Треблинка».
• Также название «Treblinka» носит одна из композиций грайндкор-группы «Pig Destroyer», вышедшая в 1997 году на сплит-альбоме с группой «Orchid», а затем на сборнике 2000 года «38 Counts of Battery».
• Вадим Коростылёв написал пьесу «Варшавский набат», в основу которой легла история Януша Корчака и его воспитанников, убитых в Треблинке.
• Александр Городницкий, песня «Треблинка»
• группа Панк Фракция Красных Бригад, песня "Треблинка"
• В книге «Ад за зелёной изгородью: Записки выжившего в Треблинке» Рихарда Глацара дается подробное описание жизни в Треблинке вплоть до восстания 1943 года.
• Василий Гроссман написал рассказ «Треблинский ад», в котором описывается история Треблинки.
• В трилогии Гильермо Дель Торро «Штамм», по которой снят одноименный телесериал, еврей армянского происхождения Авраам Сетракян совершает побег из лагеря Треблинка.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/14152 Информация о лагере Треблинка]
• [www.screen.ru/school/hystory/treblinka/treblinka.htm Очерк Василия Гроссмана «Треблинский ад»]
• [www.screen.ru/school/hystory/treblinka/index.htm Информационный сайт «Треблинка»]
• [www.bards.ru/archives/part.php?id=17860 Поэма «Кадиш» Александра Галича]
• [www.v4145.org/index.php/component/content/article/3-newsflash/49-treblinka Рассказ С. Рейзмана «Комбинат смерти в Треблинке», 1945 г.]
• [www.mignews.com/news/technology/world/200112_195413_84609.html JN1: обнаружены доказательства Холокоста в Треблинке]
• [www.bbc.co.uk/russian/international/2012/01/120123_treblinka_forensic_expert.shtml Криминалист пытается раскрыть тайны концлагеря Треблинка]. BBC Russian. Проверено 25 января 2012. [www.webcitation.org/65So3fihF Архивировано из первоисточника 15 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Треблинка

«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.