Требониан Галл

Гай Вибий Требониан Галл лат. Gaius Vibius Trebonianus Gallus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Требониана Галла, бронза, III век</td></tr>
Римский император
251 — 253
Соправители:	Гостилиан (251 — 251), Гай Вибий Волузиан (251 — 253)
Предшественник:	Деций Траян и Геренний Этруск
Преемник:	Марк Эмилий Эмилиан
Вероисповедание:	Древнеримская религия
Рождение:	около 206 Перузий
Смерть:	август 253 Интерамна
Супруга:	Афиния Гемина Бебиана
Дети:	1) Волузиан 2) Вибия Галла

Гай Ви́бий Требо́ниан Галл (лат. Gaius Vibius Trebonianus Gallus), более известный в римской историографии как Требониан Галл, — римский император в 251—253 годах.

Требониан Галл происходил из старинного рода. В конце правления императора Деция Траяна он занимал должность наместника Верхней и Нижней Мёзии. Галл принимал участие в войне с готами. После гибели Деция в бою Требониан был провозглашён армией императором. Он заключил мир с готами, однако те его вскоре нарушили. Кроме того, его правление отмечено войной с персами на Востоке.

В 253 году победитель готов военачальник Марк Эмилий Эмилиан восстал, провозгласив себя императором, и со своим войском дошёл до Интерамны. Галл не успел набрать крупную армию для сражения. После сражения его воины взбунтовались и убили его.

Происхождение, карьера и приход к власти

Будущий император Гай Вибий Требониан Галл родился около 206 года в италийском городе Перузии. Он происходил из древнего местного этрусского рода. Возможно, его предком был Вибий Велдумниан, упомянутый в надписях около 205 года, а родственником консул 272 года Юний Велдумниан. Галл был женат на Афинии Гемине Бебиане, в браке с которой у него родился сын Гай Вибий Волузиан и дочь Вибия Галла.

Требониан Галл сделал, по всей видимости, традиционную для тех времён политическую карьеру. Он был включён в состав римского сената, а около 245 года занимал должность консула-суффекта. В 250 году Галл был назначен наместником Верхней Мезии (предположительно, под его управление была вверена также и Нижняя Мезия). На этом посту он принимал участие в войне императора Деция с готами, в том числе и в успешной обороне города Новы, в результате которой вынудил отступить готского короля Книву и его армию на юг.

Освободивший между тем Дакию от карпов, император Деций и его сын Геренний Этруск решили разбить готов, которые грабили Мезию и Фракию. Однако он потерпел поражение, отступил к Эску, где соединился с Галлом.

Лишь в 251 году Деций смог продолжить кампанию. Он поставил отряды под начальством Галла у устья Дуная, чтобы тот помешал Книве отступить. Затем, согласно Зосиму:

«Всё шло в соответствии с планом, пока Галл не решил восстать и не отправил послов к варварам, побуждая их вступить в союз с ним и поддержать его заговор против Деция. Варвары охотно согласились <…> они разделили своё войско на три части, которые заняли передовую линию после похода. Когда Деций расстроил большую часть этой передовой пинии, вторая армия пала под его мощью. Третью часть, уже появлявшуюся на марше, он также разгромил. Следуя сигналу Галла напасть на врагов, варвары полностью загнали римлян в болото».

В июне 251 года римская и готская армии столкнулись в сражении при Абритте. В сражении погиб сначала Геренний Этруск, а потом и сам Деций, римская армия же была окружена и разгромлена. Из сообщения Зосима видно, что существовала версия о сговоре между Галлом и готами против Деция. Однако другие доказательства, подтверждающие его версию, науке неизвестны. В пользу невиновности Галла говорит также и тот факт, что военные вряд ли бы провозгласили императором человека, чьи действия привели к уничтожению армии и гибели многих солдат.

Выжившие после катастрофы легионеры провозгласили сорокапятилетнего Требониана Галла императором.

Правление

Непродолжительное правление Требониана Галла было отмечено неисчислимыми бедствиями, которые нанесли Римской империи непоправимый ущерб.

Первое действие Требониана в качестве императора было крайне непопулярным. Он заключил с готами мирный договор, который был для них весьма благоприятным и удачным. Император не только позволил варварам безнаказанно возвратиться домой с награбленной добычей, но и обещал выплачивать им определённую сумму денег каждый год. Кроме того, Галл также разрешил готам забрать пленников знатного происхождения, которые были захвачены ими при штурме Филиппополя во Фракии. По свидетельству Зосима, Требониан гордился этим миром. Одной из причин столь поспешного достижения соглашения с готами была слабость римской армии, сильно потрёпанной в последних сражениях. Другой причиной было стремление императора поскорее добраться до столицы империи — Рима, чтобы укрепить свою власть и получить признание со стороны сената. Таким образом, Галлу пришлось заплатить большую цену для закрепления за собой трона.

По прибытии в Рим он усыновил единственного оставшегося в живых сына Деция Гостилиана, который в то время находился в столице и был ещё слишком молод, чтобы стать преемником своего отца. Ещё Гостилиан был провозглашён соправителем Галла. Кроме того, Гостилиан мог служить для укрепления авторитета Требониана. Родного сына Волузиана Галл назначил цезарем и предводителем молодежи. Для того, чтобы не покушаться на привилегии вдовы Деция, Гереннии Этрусциллы, Галл не стал присваивать своей жене Афинии Бебиане титул августы. Приблизительно во второй половине июня Деций и Геренний Этруск были обожествлены по приказу Требониана Галла, который отнёсся к их памяти с должным почтением. Однако вскоре после смерти Гостилиана от чумы в 251 году они были преданы проклятию памяти. Однако, судя по тому, что многие надписи, с которых были стёрты их имена, были практически сразу восстановлены, можно сделать вывод о ненадлежащем исполнении указа Галла. Первые следы уничтожения имён Деция и Этруска появляются не ранее 15 июля 251 года. Это означает, что к тому времени Гостилиан был уже мёртв. По свидетельству Зосима, Требониан готовил убийство Гостилиана, вероятно потому, что боялся переворота в его пользу, ведь тот был сыном очень популярного императора. Поэтому Галл в качестве средства защиты своей власти использовал уничтожение всякой памяти о предыдущем императоре и его сыновьях. Дэвид Поттер считает, что первые уничтожения надписей с именами Деция и Этруска были произведены сразу после битвы при Абритте по указу Галла. Вскоре после смерти Гостилиана Требониан Галл назначает своего сына Волузиана соправителем и августом.

Наибольшие разрушения принесла страшная эпидемия чумы. Она свирепствовала на территории страны в течение практически полутора десятилетий, нанеся невозвратимые потери и приведя к значительному ослаблению римской армии. В Италии чума появилась приблизительно в 248 году, а пик её активности пришёлся на 251 год. Когда чума начала опустошать столицу, Требониан Галл обеспечил надлежащее захоронение для всех жертв этой болезни, даже самым бедным слоям населения, получив в народе поддержку и признание. В то время как император действовал решительно в отношении чумы в Риме, во всех других вопросах, касающихся как внутренней, так и внешней политики, он либо проявлял медлительность, либо вообще не предпринимал никаких серьёзных действий. Хотя военная ситуация на границах была чрезвычайно опасной для государства, была отчеканена партия монет с проникнутой оптимизмом надписью «Вечный Мир» (англ. PAX AETERNA).

Наиболее тяжёлое положение сложилось на восточных границах. Отмечено, что в это время монетный двор в Антиохии отчеканил огромное количество антонинианов. Это косвенно указывает на то, что, вероятно, Требониан Галл готовил поход против государства Сасанидов. В 251 году персидский царь Шапур I завоевал Армению и присоединил её к своим владениям, а римский император даже не смог помешать ему это сделать. Армянский царь Хосров II был убит, а его сын, малолетний Трдат, был поспешно вывезен в Рим. Шапур воспользовался этим как поводом для возобновления военных действий и напал на римскую провинцию Сирию. Уже к концу 251 — началу 252 года был захвачен Нисибис. В 252 году персы пересекли реку Евфрат и овладели крепостями Дура-Европос и Цирцессиум, а также нанесли римской армии чувствительное поражение в сражении при Барбалиссе. В то же время сын персидского царя Ормизд напал на Каппадокию. Стремительное наступление и внутреннее замешательство позволили Шапуру занять Антиохию — крупнейший город на всём Востоке. Между 252 и 253 годами персы разграбили город и прилегающие к нему области, чем вызвали хаос в регионе. Они перебили множество местных жителей и захватили огромное количество пленных, после чего вернулись обратно через Каппадокию. Согласно надписи Шапура I «Res Gestae Divi Saporis» («Деяния Божественного Шапура») во время этого похода было взято 37 городов с окружающими территориями.

Однако, начав в 253 году новую кампанию, персы встретили ожесточённое сопротивление. Верховный жрец Ваала Самсигерам (или Ураний Антонин) был провозглашён императором в своём родном городе Эмесе, после чего он нанёс персам поражение. Возможно, в то же время местный пальмирский аристократ Септимий Оденат также боролся против захватчиков. После ряда неудач персы отступили. Историк Зосим в «Новой истории» пишет следующее касательно войны с персами: «в самом деле, персы могли легко захватить власть над всей Азией, но они были слишком довольны своими богатыми трофеями и успешным возвращением». Кроме того, племенной союз готов, боранов, уругундов (возможно, бургундов) и карпов разграбил Малую Азию от Пессинунта до Эфеса.

По всей видимости, для того чтобы отвлечь внимание народа от всех насущных проблем государства, Требониан Галл устроил гонение на христиан. Христиан считали виновниками эпидемии чумы. В Риме был арестован папа Корнелий, однако его отправили в ссылку в расположенный неподалёку от столицы приморский город Центумцеллы, где он и скончался в 253 году. Его преемник Луций I сразу же после избрания был изгнан римскими властями из города, но в следующем году ему удалось получить разрешение вернуться. По мнению историка Р. Скотта Мура, всё перечисленное выше не является доказательством существования гонений на христиан во времена правления Требониана Галла.

Восстание Эмилиана и гибель Требониана Галла

Значительных военных успехов смог добиться только преемник Требониана Галла на посту наместника Верхней Мезии Марк Эмилий Эмилиан. Он отказался платить ежегодную дань готам, которая являлась одним из условий соглашения с ними в 251 году. В отместку за нарушение римлянами мирного договора готы вновь вторглись в пределы Нижнего Дуная. Сначала Эмилиан неожиданно напал на варваров на территории вверенной ему провинции, а затем, разгромив их, переправился на вражескую территорию, совершив поход к северу от Дуная. Ободрённые победой легионеры провозгласили Эмилиана императором. Он собрал армию и двинулся на Рим.

Для того чтобы предотвратить вторжение Эмилиана в Италию, застигнутые врасплох Галл и Волузиан начали спешно собирать войско и объявили Эмилиана врагом народа. Император также отправил Публия Лициния Валериана за подкреплением к галльским и германским легионам. Армия Галла двигалась медленно и достигла Интерамны лишь к августу 253 года. В то время Требониану пришла весть, что Эмилиан уже вступил в Италию и быстро приближается с крупными силами. Узнав об этом и опасаясь поражения, войска взбунтовались и убили двух императоров-соправителей. По другой версии, состоялась битва, которая окончилась для Галла поражением. Он бежал с немногочисленными сторонниками и сыном на север, к городу Форум Фламиния, где и был убит.

Подводя итоги правления Требониана Галла и Волузиана, готский историк Иордан пишет следующее:

«за это двухлетие, что они здесь находились, повсюду водворили мир, повсюду правили милостиво. Одно только ставилось в упрек их фортуне, а именно — всеобщий мор, но и то лишь со стороны непонимающих и клеветников, привыкших рвать злобным клыком чужую жизнь».

Даже если Требониан Галл и не предавал Деция, он показал себя нерешительным и бездарным правителем.

Источники и литература

Источники

1. Иордан. [www.krotov.info/acts/06/iordan/iordan04.html Гетика].
2. Аврелий Виктор. Галл и Гостилиан // [www.ancientrome.ru/antlitr/aur-vict/caesar-f.htm О цезарях].
3. Евтропий. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Evtr/index.php Бревиарий от основания Города].
4. Зосим. Новая История // [www.vostlit.info/Texts/rus17/Zosim/frametext1.htm Книга I].

Литература

1. Грант, М. [ancientrome.ru/imp/trebgal1.htm Римские императоры. Требониан Галл]. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998.
2. Southern P. The Roman Empire from Severus to Constantine. — London, New York: Routledge, 2001.
3. R. Scott Moore. [www.roman-emperors.org/trebgall.htm Trebonianus Gallus (251—253 A.D.) and Gaius Vibius Volusianus (251—253 A.D.)] (англ.). An Online Encyclopedia of Roman Emperors. 2002. [www.webcitation.org/6Gue585Mc Архивировано из первоисточника 27 мая 2013].
4. Bowman A. K. The Cambridge Ancient History: The Crisis of Empire, A.D. 193—337. — Cambridge University Press, 2004.
5. Potter D. S. The Roman Empire at Bay, AD 180—395. — Routledge, 2004.

Ссылки

• [wildwinds.com/coins/ric/trebonianus_gallus/i.html Монеты Требониана Галла] (англ.). Проверено 26 мая 2013.

Персоналии   Древний Рим

Отрывок, характеризующий Требониан Галл

Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.