Трекбуры

Трекбуры, нидерл. Trekboeren — белые буры, которые начиная с XVII века стали переселяться из окрестностей Капстада на территории к востоку от мыса Доброй Надежды, чтобы уйти из-под власти Голландской Ост-Индской компании.

История

Когда в 1652 г. первые белые поселенцы высадились на мысу Доброй Надежды, основная цель поселения состояла в создании торговой фактории Нидерландской Ост-Индской компании. Капская колония постепенно расширялась. При этом возникли такие поселения, как Стелленбос и Франсхук. Тем не менее, Ост-Индская компания сохраняла жёсткий контроль над территорией, ограничивая свободы буров.

В конце XVII века всё новые группы буров отправлялись на восток, чтобы избежать контроля со стороны компании. Они отличались кочевым пастушеским образом жизни. Каждые несколько лет они перемещались на новые пастбищные земли. Жили они в мазанках с деревянным каркасом. Себя они, опираясь на традиции Нидерландской республики, воспринимали как свободных бюргеров, несмотря на свой аграрный образ жизни.

С самого начала трекбуры завязали активные отношения с африканцами — именно у них, в частности, приобретался скот.

В конце XVIII века трекбуры населяли территорию нынешней Восточной Капской провинции.

Бурские республики

В результате краха Голландской Ост-Индской компании, а также под впечатлением от Великой французской и американской революций в 1795 году группа буров восстала против голландского губернатора и основала две независимых республики — сначала в городе Грааф-Рейнет, а 4 месяца спустя — в Свеллендаме. Несколько месяцев спустя голландское правительство национализировало Ост-Индскую компанию, хотя в то время сама Голландия находилась под угрозой со стороны революционной Франции.

Уже в следующем 1796 г. попытки трекбуров добиться самостоятельности были подавлены британцами, которые приобрели Капскую колонию в результате поражения Голландии, нанесённого французами.

Поколение спустя, в 1815 г., ещё одна группа буров восстала против британцев. Это событие стало известно под названием «Восстание в Слахтерс-Нек», Slagters Nek. Оно было подавлено, и британцы казнили ряд предводителей. Постоянные посягательства британцев на права буров, непрекращавшиеся пограничные войны с коса на востоке и нехватка земли привели к тому, что значительное количество бурских поселенцев на востоке Капской колонии предприняли Великий трек — массовое переселение на восток, за реку Оранжевая.

С начала XIX века буры всё больше подпадали под давление британской администрации, сменившей в Кейптауне голландцев. Принятие британцами законодательства о запрещении рабства и ряда других законов привело к разорению многих оставшихся на подвластной им территории буров, многие из которых приняли решение о переселении на север и восток. Эти буры стали известны как фуртреккеры, а их массовое переселение в 1830—1850-е гг. — как Великий трек.

Наследие

Часть трекбуров осела вдоль границы с африканскими племенами, в течение нескольких поколений перешла к оседлому образу жизни, а позднее стала фуртреккерами. Часть трекбуров продолжали существовать и в начале XX века как класс кочевых пастухов.

Многие трекбуры перешли через реку Оранжевая за несколько десятилетий до фуртреккеров; последние часто встречались с трекбурами во время Великого трека за рекой Оранжевая.

В 1815 году бур по имени Кунрад Дю Бюи (Coenraad (Du) Buys, родом из французских гугенотов) был обвинён в краже скота и бежал от британцев. Он поселился на западе будущего Трансвааля. Согласно преданию, его «женами» были более сотни женщин из местных племён, а число его потомков так велико, что они составили население будущего города Бюисплас, африк. Buysplaas в долине реки Гуриц, в 20 км к западу от Луи-Тришар, африк. Louis-Trichard в провинции Лимпопо. Покинув эту колонию, Дю Бюи продолжил свою полигамную жизнь. В конце концов, он пропал без вести, путешествуя по реке Лимпопо.

В конце XIX века как трекбуры, так и участники более поздней миграции — Великого трека — стали известны под коллективным экзонимом буры. Сами они, однако, не называли себя так, рассматривая этот термин как уничижительный.

В XX веке как буры, так и сильно отличавшиеся от них по образу жизни капские голландцы (потомки тех, кто отказался от переселения на восток и признал британскую власть) стали известны под общим наименованием африканеры. Этот термин включал всех белых носителей языка африкаанс независимо от этнического происхождения (потомков голландцев, немцев, французских гугенотов). Изредка термин включал также небелых носителей африкаанс (жителей Капской провинции, известных как «цветные»). С недавнего времени потомки трекбуров стали предпочитать называть себя «бурский народ», африк. boerevolk.

См. также

• Великий трек

Отрывок, характеризующий Трекбуры

В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.