Третья Митридатова война

Третья Митридатова война
Основной конфликт: Митридатовы войны
Дата	74—63 годы до н. э.
Место	Малая Азия
Итог	победа Рима
Изменения	Сирия, Палестина, Малая Азия (превращены в римские провинции или клиентские государства)
Противники
Римская республика, Вифиния Понт, Армения, Серторианцы
Командующие
Луций Лициний Лукулл, Помпей Великий Митридат VI Евпатор, Тигран II Великий
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Тре́тья Митрида́това война́ (74—63 годы до н. э.) — военный конфликт между Римской Республикой и Понтийским царством, царём которого был Митридат VI Евпатор.

Силы противников в начале войны

При помощи римских эмигрантов, в большом количестве укрывшихся у него после победы Суллы в I Гражданской войне, Митридат VI организовал армию в 140 тыс. пехоты и 16 тыс. кавалерии (по Аппиану), а при поддержке пиратов — флот в 400 военных судов.

С римской стороны действовала состоявшая из 5 легионов армия консула Лукулла, всего 30 тыс. пехоты и 1600 всадников, получившего в управление провинции Азия и Киликия. Второй консул Котта с флотом и небольшим отрядом сухопутных войск был направлен в Вифинию, унаследованную Римом после смерти в 75 до н. э. её последнего царя Никомеда IV Филопатора (тот был бездетным и завещал своё царство Риму).

Присоединение к Риму Вифинии послужило непосредственной причиной войны.

Ход войны

Весной 74 года до н. э. понтийские силы вторглись в Каппадокию, Галатию и Вифинию, а также нанесли Котте поражение при Халкедоне, уничтожив его флот. Лукулл, направлявшийся в Понтийское царство, повернул и пошёл на помощь Котте, вынудив Митридата снять осаду Халкедона.

С главными силами Митридат подступил к крупному греческому городу Кизику, оказавшему ему упорное сопротивление. Лукуллу, в свою очередь, удалось заблокировать осаждавших Кизик понтийские войска. Понеся зимой 74/73 годов до н. э. огромные потери, Митридат весной 73 года до н. э. морем эвакуировал остатки своих войск. Летом 73 года до н. э. Лукулл уничтожил вышедшую в Эгейское море понтийскую эскадру Марка Мария, которой было поручено высадиться в Италии и разжечь там гражданскую войну, а его легаты очистили от неприятеля Вифинию.

Осенью 73 года до н. э. Лукулл вступил в Понтийское царство, где в следующем 72 году до н. э. под Кабирой нанёс Митридату сокрушительное поражение. В конце года Митридат с маленьким отрядом (около 2 тыс. всадников) вынужден был укрыться у своего союзника, царя Великой Армении Тиграна II. Но ещё в течение двух лет Лукуллу пришлось осаждать упорно сопротивлявшиеся понтийские города (Синопу, Гераклею, Амис и др.).

Окончательно подавив сопротивление в Понте, Лукулл в 70 году до н. э. потребовал от Тиграна II выдачи Митридата, вызвав таким образом войну с Арменией. Взяв инициативу в свои руки, всего лишь с двумя легионами ветеранов (приведённых на Восток Фимбрией ещё в 86 году до н. э.), Лукулл весной 69 года до н. э. перешёл Евфрат у Мелитены, прошел через армянскую провинцию Софену, форсировал Тигр у Амиды и достиг основанной Тиграном II столицы — города Тигранакерта. Громадная армия, собранная армянским царём для спасения столицы, была наголову разбита Лукуллом 6 октября 69 года до н. э. под Тигранакертом.

Римлянам не удалось взять город; однако его разноплеменное население восстало и само сдалось Лукуллу, которому в результате досталась и казна армянского царя. Это поражение подорвало значение Великой Армении как одной из великих держав того времени и привело к утрате обширных завоеваний Тиграна II.

Параллельно с военными действиями Лукулла в Передней Азии велась борьба Рима с пиратами. Первоначально она протекала без особых успехов: направленная против пиратов экспедиция римлян завершилась в 71 году до н. э. разгромом флота претора Марка Антония критянами при Кидонии. Лишь в 68/67 годах до н. э. проконсул Квинт Метелл с тремя легионами смог подчинить остров Крит. С таким же войском Марций Рекс (консул 68 года до н. э.) в начале 67 года до н. э. высадился в Киликии — центре средиземноморских пиратов. В том же 67 году до н. э. состоялась большая экспедиция римлян во главе с Гнеем Помпеем, также направленная против пиратов. При этом по закону народного трибуна Габиния Помпею были предоставлены чрезвычайные полномочия и средства: 120 тыс. войска, 500 военных судов, 144 млн сестерциев (это 6000 талантов). Помпей действовал решительно и сумел очистить море от пиратов.

В 68 году до н. э. началось крупное наступление римских войск в собственно Армении. Лукулл направлялся к старой армянской столице Арташату, но партизанская война армянской конницы сильно замедляла движение. На подступах к Арарату наступление зимы и бунт солдат вынудил его повернуть и двинуться в Месопотамию, где штурмом был взят Нисибин. Тем временем Митридат вторгся в Понт, разбил здесь в 67 году до н. э. римлян в сражении при Зиеле и восстановил свою власть в Понте. Лукулл был вынужден покинуть Нисибин и Тигранакерт и вернуться в Галатию. Все его победы оказались бесплодными, завоевания утраченными, а два легиона ветеранов, завершивших срок службы, расформированы.

Недовольство действиями Лукулла выражали как армия, так и римское правительство. Наиболее сильно были настроены против Лукулла римские откупщики налогов, поскольку Лукулл, пытаясь укрепить своё положение в провинциях, пресекал злоупотребления римских должностных лиц и произвол римских финансистов по отношению к местному населению. В 66 году до н. э. народное собрание приняло закон Манилия, предложенный народным трибуном Гаем Манилием и предусматривавший отзыв Лукулла с Востока и передачу главного командования в войне с Митридатом Гнею Помпею. При этом Помпею были вновь предоставлены чрезвычайные полномочия, а также — вразрез с традицией — доверено право объявлять войну и заключать мир без санкций из Рима.

Собрав сильное войско и заключив союз с парфянами, Помпей весной 66 года до н. э. вторгся в Понтийское царство и в сражении на реке Лик нанес Митридату окончательное поражение (на месте сражения Помпеем был основан Никополь — город победы).

Мятеж в 67 году до н. э. сына армянского царя, тоже Тиграна (Тигран Младший), приходившегося внуком Митридату, расстроил понтийско-армянский союз. Парфянская армия (вместе с принцем Тиграном) вторглась в 66 году до н. э. в Армению, осадила Арташат, но взять его не смогла и вернулась на родину. Вести одновременно войну против Парфии и Рима Тигран II никак не мог, решив поэтому пожертвовать Митридатом. Тот, узнав на армянской границе, что Тигран II назначил за его голову награду в 100 талантов, направился в Колхиду, перезимовал в Диоскурии и затем двинулся в последний остаток своих владений — Боспорское царство, расположенное в Крыму и на Таманском полуострове.

Помпей, прекратив преследование Митридата, направился в Армению и достиг Арташата. Здесь к нему присоединился Тигран Младший, надеявшийся после низложения отца получить от римлян армянскую корону. Тогда Тигран II лично прибыл в римский лагерь и добился заключения мира ценой уступки почти всех своих завоеваний и уплаты 6 тыс. талантов в качестве контрибуции. По Арташатскому миру 66 года до н. э. он удержал под своей властью ядро армянских земель и часть отвоёванных у парфян территорий, но признал себя «другом и союзником римского народа» (т. e. вассалом Рима).

В 65 году до н. э. Помпей разбил на Кавказе иверов и алванцев (при этом ему даже удалось захватить акрополь Армазцихе в столице Иверии). В итоге царь Иверии Арток и царь Алвании Оройс признали вассальную зависимость от Рима — на тех же условиях, что и Тигран II. В 64 году до н. э. Помпей вернулся в Понт, где завладел последними ещё сопротивляющимися крепостями, а затем направился на юг — в Сирию, которая была обращена им в римскую провинцию.

В 63 году до н. э. Помпей, вмешавшись в междоусобицы, раздиравшие в то время Иудею, захватил Иерусалим и включил Иудею на правах автономной области в состав провинции Сирия. Первосвященником и этнархом Иудеи он назначил Гиркана II, одного из последних Хасмонеев, а фактическая власть в этом новом римском протекторате оказалась в руках идумеянина Антипатра (отца будущего царя Ирода).

Митридат в 65 году до н. э. достиг Боспора, сверг правившего здесь своего непокорного сына Махара и вынудил его лишить себя жизни. На Боспоре Митридат стал энергично готовиться к продолжению войны. Набрав войско в 36 тыс. человек, он намеревался двинуться за Запад, увлечь за собой сарматов и даков и вторгнуться в Италию. Однако под тяжестью налогов и повинностей, а также римской морской блокады, началось восстание боспорских городов и войск, возглавленное любимым сыном Митридата Фарнаком. Убедившегося в безнадёжности своего положения Митридата убил его телохранитель-галл, сделав это в 63 году до н. э. по просьбе царя).

В результате войны западная половина Понтийского царства была вместе с Вифинией обращена в римскую провинцию, а восточная под названием царства Малая Армения передана римскому вассалу — галатскому царю Дейотару. Колхида была отделена от Понта и также превращена в вассальное царство во главе с неким Аристархом.

Итогом Третьей Митридатовой войны стало резкое изменение политической карты Восточного Средиземноморья, в котором утвердилась гегемония Рима. Под его власть перешла почти вся Малая Азия, где к старым римским провинциям Азия и Киликия добавилась вновь образованная провинция Вифиния и Понт, а сохранявшие ещё номинальную независимость царства Каппадокия и Коммагена находились под полным контролем Рима. На месте Селевкидского государства возникла римская провинция Сирия. Армения и Парфия стали непосредственными соседями Рима на Востоке. За счёт налогов от новых провинций на 70 % возросли доходы римской казны.

Силы Помпея в конце войны

Состав и численность войска Помпея во время его Восточного похода в источниках не указывается. Моммзен по величине выданных солдатам денежных наград оценивает его численность к моменту триумфа в 40 тыс. человек. Тем не менее возможно реконструировать число легионов Помпея.

Остаток армии Лукулла после роспуска двух легионов ветеранов Фимбрии состоял из трёх легионов (видимо, один легион был восстановлен Помпеем взамен разгромленного при Зиеле). После покорения Крита освободилось три легиона Квинта Метелла, а в Киликии находились ещё три легиона Марция Рекса, присоединившиеся уже после вторжения в Понтийское царство к главным силам Помпея. Таким образом, всего Помпей имел 9 легионов. И действительно, Цезарь в 58 г. до н. э. принял в Галлии армию из 7, 8, 9 и 10 легионов, причем последний был сформирован им самим для участия в походе на лузитанов в 61 г. до н. э. Распределение легионов по номерам было введено Помпеем в 65 г. до н. э.

Литература

• Аппиан.  [www.vehi.net/istoriya/rim/appian/mitridat.html Митридатовы войны]. — Спб.: Алетейя, 1994. — 780 с. — (Античная библиотека). — ISBN 5-85233-003-7.
• История древнего мира. 3-е изд. Кн. 2. Расцвет древних обществ / Под ред. И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. — М.: Наука, 1989. — 572 с. — ISBN 5-02-016781-9.
• История древнего мира. 3-е изд. Кн. 3. Упадок древних обществ / Под ред. И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. — М.: Наука, 1989. — 407 с. — ISBN 5-02-016977-3.
• История Древнего Рима. 3-е изд / Под ред. В. И. Кузищина. — М.: Высшая школа, 1994. — 366 с. — ISBN 5-06-000576-3.
• Молев Е. А.  [militera.1ib.ru/bio/molev_el/index.html Властитель Понта]. — Н. Новгород: Изд-во Нижегородского ун-тa, 1995. — 145 с. — ISBN 5-230-04333-4.
• Моммзен Т.  История Рима. Т. 3. От смерти Суллы до битвы при Тапсе. — М.: Госполитиздат, 1941. — 559 с.
• Наумов Л. А.  Митридатовы войны. — М.: Волшебный фонарь, 2010. — 512 с. — ISBN 978-5-903505-38-8.
• Плутарх.  [lib.ru/POEEAST/PLUTARH/plutarkh4_13.txt Кимон. Лукулл] // Сравнительные жизнеописания. 2-е изд. Т. 1. / Отв. ред. С. С. Аверинцев. — М.: Наука, 1994. — 702 с. — (Литературные памятники). — ISBN 5-02-011570-3.
• Leach J.  [books.google.ru/books?id=ASYiAwAAQBAJ&pg=PA75&lpg=PA75&source=bl&hl=ru&sa=X#v=onepage&q&f=false Pompey the Great]. — London — New York: Routledge, 1978. — 264 p. — (Routledge Revivals). — ISBN 978-0-415-74733-2.

Отрывок, характеризующий Третья Митридатова война

– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.