Третья поправка к Конституции США
Третья поправка к Конституции США запрещает размещать солдат в частных домах без согласия владельцев в мирное время.
Поправка входит в Билль о правах. Как и другие поправки, составляющие Билль о правах, она была внесена в конгресс 5 сентября 1789 года и ратифицирована необходимым количеством штатов 15 декабря 1791 года.
Причиной принятия поправки была существовавшая во времена колониального господства практика принуждать колонистов размещать в своих домах британских солдат, закреплённая Актом о постое (англ. en:Quartering Act) 1765 года.
Текст
Ни один солдат не должен в мирное время размещаться на постой в каком-либо доме без согласия владельца; в военное время это возможно, но лишь в порядке, установленном законом.Оригинальный текст (англ.)No Soldier shall, in time of peace be quartered in any house, without the consent of the Owner, nor in time of war, but in a manner to be prescribed by law.
История
Текст этой поправки сходен с текстом Английского Билля о правах 1689 года, в котором введен запрет на мобилизацию армии в мирное время без согласия парламента, а также размещение солдат «на постой» вопреки закону.
В 1765 году Британский парламент принял первый Акт о размещении войск (Quartering Act of 1765), которым обязал американские колонии оплачивать службу британских солдат, служащих в них. Кроме того, в случае нехватки места в казармах колонисты обязаны были предоставлять место для солдат в частных отелях и тавернах. После Бостонского чаепития был принят новых Акт, ставший одной из причин последующей революции. Согласно Акту 1774 года солдаты могли размещаться в частных домах граждан.[1]
В Декларации Независимости США размещение войск «на постой» было указано как одна из причин провозглашения независимости.
В 1788 году, во время обсуждения вопроса о ратификации Конституции США конвентом штата Вирджиния, Патрик Генри высказал следующее: «Одна из главнейших жалоб на наше бывшее правительство состоит в том, что войска расквартировывались прямо в наших домах. Это была одна из важнейших причин для разрыва связи с Великобританией. Согласно этой Конституции войска могут находиться у нас и в мирное время, что позволяет использовать их для тирании по отношению к нам». Генри возражал против ратификации Конституции, указывая на отсутствие в ней адекватных гарантий гражданских свобод.[2] Позднее, учитывая рекомендации конвента, третья поправка вошла в состав Билля о правах, предложенного Конгрессом 25 сентября 1789 года.[3] К данной поправке было предложено несколько изменений, в основном касающихся определениях войны и мира (например, в случае массовых волнений, которые не являются войной, но и не относятся к миру) и того, кто именно имеет право разрешать размещение войск «на постой».[4]
- ↑ In Our Defense, Ellen Alderman and Caroline Kennedy, pp. 107—108, published by Avon Books, 1991.
- ↑ Mount, Steve [www.usconstitution.net/consttop_ccon.html#brights Constitutional Topic: The Constitutional Convention]. Проверено 4 апреля 2011. [www.webcitation.org/667aJQuNX Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
- ↑ [www.history.com/this-day-in-history/bill-of-rights-is-finally-ratified Declaration of Independence]. The History Channel website. Проверено 4 апреля 2011. [www.webcitation.org/667aK8CUf Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
- ↑ Tom W. Bell, [www.tomwbell.com/writings/3rd.html The Third Amendment: Forgotten but Not Gone], 2 William & Mary Bill of Rights J. 117 (1993)
| ||||||||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Третья поправка к Конституции США"
Отрывок, характеризующий Третья поправка к Конституции США
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
