Треугольник Ленне

Треугольник Ленне́ (нем. Lenné-Dreieck) — участок у Потсдамской площади в Берлине, ограниченный улицами Леннештрассе, Бельвюштрассе и Эбертштрассе. Получил название по улице Ленне, в свою очередь названной в честь ландшафного архитектора XIX века Петера Йозефа Ленне, превратившего близлежащий Большой Тиргартен в ландшафтный парк. Во времена разделённого Берлина Треугольник Ленне, хотя и находился к западу от проходившей здесь Берлинской стены, принадлежал Восточному Берлину. Помимо этой странности в оформлении границы, в 1988 году Треугольник Ленне обрёл известность в связи с его захватом западноберлинскими левыми. В современном Берлине в Треугольнике Ленне находятся Центр Байсхайма и парк Генриетты Герц.

История

До 1945 года

Треугольник образовался после переноса городской стены в 1735 году. К северу от Потсдамских ворот был заложен военный плац, ограниченный таможенной стеной, ныне Эбертштрассе, аллеей в Шарлоттенбург, ныне Бельвюштрассе, и Пушечным переулком, ныне Леннештрассе. Ещё один плац, но значительно больше по площади появился у Бранденбургских ворот — это современная площадь Республики. При Фридрихе II плац у Потсдамских ворот оказался слишком мал и в 1749 году король подарил участок под школьный сад при экономико-математической реальной школе под руководством Иоганна Юлиуса Хекера.

К 1825 году школьная ботаника уступила место развлечениям. На участке были возведены виллы. Во времена грюндерства их сменили представительские четырёхэтажные отели и торговые дома. В 1931 году на углу Бельвюштрассе и Эбертштрассе по проекту Эриха Мендельсона был возведён Колумбус-хаус, давший старт полному преображению Потсдамской площади.

Разделённый Берлин

В ходе административной реформы 1 апреля 1938 года Треугольник Ленне был передан из округа Тиргартен округу Митте. Поэтому в разделённом Берлине этот земельный участок принадлежал Восточному Берлину. В повреждённом в войну Колумбус-хаусе разместилось отделение народной полиции, которое в ходе волнений 17 июня 1953 года было взято штурмом и сожжено. Последнее здание в Треугольнике Ленне стало непригодным для эксплуатации и было снесено, а в 1956—1957 годах были разобраны все местные руины. В 1961 году вдоль Эбертштрассе была возведена Берлинская стена, оказавшийся за ней пустырь Треугольника Ленне был обнесён обычным забором, в котором жители Западного Берлина проделали несколько дыр и передвигались напрямую через восточную территорию по проложенным тропинкам.

1988 год

31 марта 1988 года Западный Берлин и ГДР заключили соглашение об обмене территорией, согласно которому за 76 млн немецких марок Западному Берлину с 1 июля 1988 года отошли площади в размере 96,7 га, в том числе, Треугольник Ленне. В Западном Берлине по Треугольнику Ленне собирались проложить улицу.

26 мая 1988 года, ещё до передачи территории, Треугольник Ленне захватили левые активисты из Западного Берлина. Там они разбили палаточный лагерь с целью якобы защиты живой природы. Захвату благоприятствовала политическая ситуация: полиция Западного Берлина не имела права внедряться на территорию Восточного Берлина, но заблокировала участок забором из металлической решётки и пыталась контролировать узкие проходы у пограничной полосы, в то время как власти ГДР не проявляли никакого интереса к происходящему. Протестующие переименовали участок в Треугольник Кубата. Норберт Кубат был арестован 2 мая 1987 года по обвинению в нарушении норм общественного порядка в ходе первомайских демонстраций 1987 года в Кройцберге. 26 мая 1987 года он покончил с собой в следственном изоляторе, получив отказ в освобождении из-под стражи.

После передачи Треугольника Ленне Западному Берлину 1 июля 1988 года он был зачищен от демонстрантов многочисленными силами западноберлинской полиции. 182 участника захвата по самодельным лестницам и решёткам забора перелезли через Берлинскую стену в Восточный Берлин, где на пограничной полосе по предварительному согласованию с властями ГДР их ожидали грузовики. Беглецы были доставлены в одну из столовых в Восточном Берлине, где их накормили завтраком. Впоследствии небольшими группами они покинули ГДР через обычные контрольно-пропускные пункты.

В объединённой Германии

После объединения Германии Треугольник Ленне был продан землёй Берлин за 1 немецкую марку торговому дому Hertie под строительство его головного офиса. В 1994 году Hertie был приобретён компанией Karstadt, и Треугольник Ленне соответственно перешёл в его собственность. Концерн Karstadt не считал себя связанным обязательствами Hertie перед Сенатом Берлина и совершил выгодную для себя сделку, продав в 2000 году тот же участок земли владельцу Metro AG Отто Байсхайму за 145 млн евро. Суд обязал концерн Karstadt выплатить компенсацию изначальному собственнику участка, семье Вертхайм.

После завершения реконструкции Потсдамской площади в 2004 году Треугольник Ленне находится в непосредственной близости от Sony Center и высотки BahnTower. В восточной части Треугольника разместился Центр Байсхайма с отелями сетей Ritz-Carlton и Marriott International, в западной части был разбит парк Генриетты Герц.

См. также

• Штайнштюккен

Ссылки

• [www.berlin.de/mauer/zahlen_fakten/gebietsaustausch/index.de.html Обмен территориями. Треугольник Ленне на официальном сайте города]
• [www.umbruch-bildarchiv.de/bildarchiv/ereignis/20jahre_kubat.html Захват Треугольника Ленне. 1988]
• [www.stadtentwicklung.berlin.de/planen/staedtebau-projekte/leipziger_platz/de/realisierung/potsdamer_platz/lenne_dreieck/index.shtml Застройка Треугольника Ленне после 1989 года]

Отрывок, характеризующий Треугольник Ленне

Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.