Треффенберг, Курри Габриель

Курри Габриель Треффенберг
Curry Gabriel Treffenberg
Род деятельности:	Полковник, изобретатель почтовой марки
Дата рождения:	6 марта 1791(1791-03-06)
Место рождения:	Гётеборг, Швеция
Подданство:	Швеция
Дата смерти:	28 октября 1875(1875-10-28) (84 года)
Место смерти:	Стокгольм, Швеция
Отец:	Андерс Леонард (Леннарт) Треффенберг
Мать:	Эмеренция Клементина Штрём
Супруга:	Ева Мария Альберг (первая жена)
Дети:	Юлиана, Агнес, Курри, Андерс (от первого брака), три дочери (от второго брака)

Ку́рри Габрие́ль Треффенбе́рг (швед. Curry Gabriel Treffenberg; 6 марта 1791, Гётеборг — 28 октября 1875, Стокгольм) — шведский лейтенант, позднее полковник, один из ранних и непризнанных изобретателей почтовой марки. Член Королевского клуба (англ. The Royal Bachelors' Club) в Гётеборге.

Биография

Родился в 1791 году в семье полковника шведской армии, командира артиллерийского полка Андерса Леонарда (Леннарта) Треффенберга (швед. Anders Leonard (Lennart) Treffenberg, 1739—1809), родителями которого, в свою очередь, были Йохан Треффенберг (Johan Treffenberg) и Хелена Элисабет Брунберг (Helena Elisabeth Brunberg). Мать Курри Треффенберга — Эмеренция Клементина Штрём (Emerentia Clementina Ström), родителями которой были Габриель Штрём (Gabriel Ström) и Лона Клементина Мауле (Lona Clementina Maule). Братья — Карл Леонард (Carl Leonard Treffenberg, 1793—1870) и Адольф Отто (Adolf Otto Treffenberg, 1794—1880).

Участвовал в военных кампаниях 1808—1809 и 1813—1814 годов. В дальнейшем обучался военному делу, получил звание лейтенанта пехоты в 1819 году и продолжал состоять на военной службе до 1823 года.

Затем находился на государственной службе в качестве регистратора ломбарда Риксдага (Riksens ständers lånekontor registrator). Однако в 1827 году из-за банкротства был уволен из ломбарда и, опасаясь развернувшегося судебного преследования, переселился в том же году в Копенгаген.

Треффенберг вернулся в Стокгольм в 1874 году и умер 28 октября следующего года.

Семья

Курри Габриель Треффенберг был дважды женат. Первый его брак с Евой Марией Альберг (Eva Maria Ahlberg) был заключён 17 октября 1819 года в Швеции, и от него он имел двух дочерей, Юлиану (Juliana Maria Charlotta Treffenberg) и Агнес (Agnes Eva Clementina Treffenberg), и двух сыновей, Курри (Nils Curry Engelbrekt Treffenberg) и Андерса (Anders Leonard Curry Otto Treffenberg). Однако первая жена отказалась ехать с Треффенбергом в Данию. Один из его сыновей, Курри Треффенберг (1825—1892), стал известным государственным и политическим деятелем.

Во второй раз Треффенберг женился в 1839 году в Дании, где у него родились три дочери, которые не последовали за отцом при переезде в Стокгольм.

Проект почтовой марки

Желая усовершенствовать существовавшую в Швеции почтовую систему пересылки писем, Треффенберг обратил своё внимание на штемпельные листы почтовой бумаги, имевшие в то время хождение в Сардинии, которые из-за использовавшегося на них рисунка назывались cavallini («маленькие лошадки»).

23 марта 1823 года лейтенант Треффенберг предложил Риксдагу Швеции проект почтовой реформы, включавший идею выпуска бумажного купона-марки. Проект предусматривал использование «Porto-Charte» — специальных листов бумаги с напечатанной на них маркой предварительной оплаты, которые складывались для отправления по почте в виде конвертов. Знак оплаты на них предполагалось наносить в виде рельефного бескрасочного тиснения или красочного аллегорического рисунка, который было бы сложно подделать.

Этот проект не был утверждён. Центральный почтамт Стокгольма также отклонил это предложение как «нелепое». Однако идея Треффенберга была несомненно использована в 1824 году в качестве основы для введения газетных налоговых печатей, которые не изготавливались в виде отдельных марок, а наносились непосредственно на газеты. Для их дизайна использовался предложенный Треффенбергом для своего проекта рисунок «Три короны» (герб Швеции). Первая настоящая почтовая марка Швеции, с изображением герба Швеции, появилась лишь в 1855 году.

Память

С середины XX века в Стокгольме существовал Клуб почтовой марки имени Курри Габриеля Треффенберга (Frimärksklubben C. G. T.). Он был организован в 1944 году. К десятилетнему юбилею клуба, 5—10 октября 1954 года, проводилась филателистическая выставка, по случаю которой была сделана частная надпечатка на шведских стандартных марках 1911 года (Скотт #96): «FRIMÄRKEN / VÅR HOBBY / C G T / 10 ÅR / STOCKHOLM / 5 — 10 okt. 1954» («Почтовые марки — наше хобби. К. Г. Т. 10 лет. Стокгольм. 5—10 окт. 1954»).

См. также

• История почты и почтовых марок Швеции
• Почтовая марка

Литература

• Кисин Б. М. [www.ozon.ru/context/detail/id/3223180/ Страна Филателия] / Ред. В. Нездвецкий. — М.: Просвещение, 1969. — 240 с. — 100 000 экз. (Проверено 15 июля 2016) [webcitation.org/6eDwKqKmf Архивировано] из первоисточника 2 января 2016.
• Heurgren P. G. Curry Gabriel Treffenberg och hans portostämplade papper // Frimärkets Dags årsbok 1944. (швед.)
• Norby R. Swede’s Idea in 1823 had beat U K’s Hill. — Scandinavian Collectors Club, 1982. — 2 p. (англ.)
• Sylwan B. Posten i svensk dagspress 1855—1856. — Stockholm: Postryttaren, 2005. (швед.)

Ссылки

• [www.phila-lexikon.de/phila_t.html#Treffenberg Treffenberg, Curry Gabriel] (нем.). Lexikon — Buchstabe "T". Kamp-Lintfort, Germany: Phila-Lexikon; Gert W. F. Murmann. — Статья в словаре «Phila-Lexikon» Герта Мурманна (Германия). Проверено 25 января 2016. [www.webcitation.org/6enevzg0L Архивировано из первоисточника 25 января 2016].
• [hem2.passagen.se/andersom/frim/historia/hist1.htm History of Swedish stamps. Before the stamps] (англ.). The Swedish stamps and their history. Frimärken på Internet; Anders Martinson; Passagen. — Страница по истории шведских марок на сайте Андерса Мартинсона (Швеция). Проверено 30 августа 2010. [www.webcitation.org/665Q9yTJB Архивировано из первоисточника 11 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Треффенберг, Курри Габриель

– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.