Трибунал над Саддамом Хусейном

Трибунал над Саддамом Хусейном (1 июля 2004 — наст. время) — специальный уголовный суд над бывшим иракским президентом Саддамом Хусейном и рядом его сподвижников.

Судьи

Всего штат трибунала состоит примерно из 400 человек, из которых около сотни являются судьями и адвокатами. Всем им были предоставлены телохранители, а их имена хранились в тайне. Тем не менее, участники трибунала уже неоднократно получали угрозы. [pda.lenta.ru/news/2005/03/02/brother/]

• Ризгар Амин — председатель Судебной палаты до 26 января 2006 года.
• Рауф Рашид Абдель-Рахман — председатель Судебной палаты от 26 января 2006 года. Убит повстанцами в июне 2014.
• Раид аль-Джухи — судья, ведущий следствие.
• Парвиз Мухаммед Махмуд аль-Мерани — судья, ведущий следствие, убит 2 марта 2006 года.[www.kommentator.ru/accent/2005/a0303-2.html]

Подсудимые и приговоры

Имя	Портрет	Основная должность	Приговор
Саддам Хусейн	(1937-2006)	Президент Ирака Премьер-министр Ирака	Смертная казнь
<center>Таха Ясин Рамадан	(1938-2007)	Вице-президент Ирака	Пожизненное заключение (заменён на смертную казнь)
Тарик Азиз	(1936-2015)	Вице — премьер-министр Ирака Министр иностранных дел (1983-1991)	Пожизненное заключение
Ватбан аль-Тикрити	(1952-2015)	Президентский советник Министр внутренних дел (1991-1995)	смертная казнь (ожидается)
Барзан аль-Тикрити	(1951-2007)	Президентский советник Глава разведки (1979-1983)	Смертная казнь
Абед Хамид Махмуд	(1957-2012)	Секретарь Саддама Хусейна	Смертная казнь
Сабир ад-Дури		Директор военной разведки, позже губернатор Кербелы и мэр Багдада	Пожизненное заключение
Али Хасан аль-Маджид	(1941-2010)	Президентский советник Губернатор оккупированного Кувейта, позже Министр внутренних дел (1990-1991) Министр обороны Ирака (1991-1995)	Смертная казнь + от 7 лет до пожизненного заключения
Султан Хашим Ахмад	(1944 г.р.)	Министр обороны Ирака	Смертная казнь + от 7 до 22 лет
Азиз Салих ан-Нуман		Губернатор оккупированного Кувейта
Аввад Хамид аль-Бандар	(1945-2007)	Председатель революционного суда	Смертная казнь
Мухаммед Азави Али		Функционер партии «Баас» в Эд-Дуджейле	Оправдан
Абдалла Казым Рувейд		Функционер партии «Баас» в Эд-Дуджейле	15 лет тюрьмы
Мазхар Абдалла Рувейд		<center>Функционер партии «Баас» в Эд-Дуджейле	15 лет тюрьмы
Али Дия Али		Функционер партии «Баас» в Эд-Дуджейле	15 лет тюрьмы
Хусейн Рашид Мухаммед		Заместитель командующего вооруженными силами	Смертная казнь
Фархан Мутлак аль-Джабури		Директор восточного отдела военной разведки	Пожизненное заключение
Тахир аль-Аани		Губернатор Мосула	Оправдан
Валид Хамид Тауфик аль-Нассери		Командир Республиканской гвардии
Ибрагим Абдель Саттар аль-Даан		Командир корпуса в Басре
Айад ар-Рауи		<center>Командующий Республиканской гвардии, затем подразделением «Аль-Кудс»
Сабауи Ибрагим	(1947-2013)	Директор мухабарат и директората общей безопасности Президентский советник
<center>Абдул Гафур Фулейх аль-Аани		Заместитель командующего вооруженными силами
Айад Таха Шихаб ад-Дури		Глава разведки
Латиф Мааль Хамуд аль-Сабауи		Губернатор Басры
Каис Абдель Раззак аль — Адхами		Командующий республиканской гвардии
Саади Таама Аббас		Министр обороны

Первое слушание

Подсудимые

• Саддам Хусейн
• Таха Ясин Рамадан
• Тарик Азиз
• Ватбан аль-Тикрити
• Барзан аль-Тикрити
• Абед Хамид Махмуд
• Сабир ад-Дури
• Али Хасан аль-Маджид
• Султан Хашим Ахмад
• Азиз ан-Нуман
• Мухаммед аз-Зубейди
• Джамаль ат-Тикрити

1 июля 2004 года состоялась передача бывшего президента Ирака Саддама Хусейна, а также 11 ближайших его сторонников в руки правосудия временного иракского правительства. Закованного в кандалы по рукам и ногам Саддама Хусейна двое охранников завели в зал суда в одном из помещений на территории международного аэропорта. Саддам выглядел исхудалым, мрачным, однако вел себя достаточно уверенно и даже надменно. Впервые после его ареста 14 декабря 2003 года Саддам появился на телеэкранах. Судья следственного отдела Раид аль-Джохи объявил Хусейну перечень обвинений: применение газа против курдского населения в Халабдже(1988), где в один день погибло около пяти тысяч курдов; проведение военной операции «Аль-Анфаль» в 1988 году, в результате которой были уничтожены 80 курдских деревень; подавление восстания шиитов (1991); массовые захоронения (около 250); нападение на Кувейт (1990); уничтожение шиитских духовных лиц и иракских оппозиционных политических лидеров. Саддама также обвинили в преступлениях против человечности, что включает понятие преднамеренного убийства.

Саддам Хусейн отказался подписывать перечень предъявленных ему обвинений в отсутствие своих адвокатов. При этом он держался вызывающе и даже пытался выдвигать контробвинения. В частности, он спросил судью: как можно судить президента Ирака в условиях оккупации страны? Он также уточнил, будут ли его судить по тем законам, которые он подписывал. Саддам обратился к судье; «Ты служишь оккупантам и в то же время пытаешься судить меня по законам, которые я утверждал». Хусейн настаивал, чтобы к нему обращались как к президенту страны, заметив, что «гордится этим званием, поскольку уважает волю иракского народа, который избрал его на этот высокий пост». В ответ на протокольный вопрос о месте проживания, бывший диктатор высокомерно выразил убеждение, что он «живёт в каждом иракском доме». Президента США он назвал «подлым преступником», отметив, что суд над ним является спектаклем, что имеет целью повысить шансы Джорджа Буша на следующих президентских выборах.

Относительно оккупации Кувейта, С. Хусейн утверждал, что эта страна является частью Ирака, поэтому речь может идти о её присоединении, а не оккупации. В ответ на вопрос о мотивах развязывания войны против Кувейта, С. Хусейн ответил, что ему «нужно было чем-то занять свою армию». Самих кувейтцев С. Хусейн обозвал «собаками». Другим мотивом оккупации Кувейта было стремление Саддама защитить… честь иракских женщин. По его утверждению, «кувейтцы угрожали, что они принудят иракских женщин пойти на панель за 10 динаров». Эти заявления вызвали волну возмущения в Кувейте как на официальном уровне, так и среди рядовых кувейтцев. Министр информации Кувейта назвал С. Хусейна военным преступником, совершившим геноцид против иракского и кувейтского народов, и потребовал смертной казни для него.[www.newsru.com/world/01Jul2004/husia.html][www.iimes.ru/rus/stat/2004/14-07-04.htm]

Ход процесса

Эд-Дуджейль

Эд-Дуджейль — селение неподалеку от Багдада, где в основном проживают шииты. 8 июля 1982 г. на трассе, проходившей рядом с селением, неизвестными боевиками было совершено неудачное покушение на президента Ирака. Это была месть местных жителей за казнь в 1980 г. шиитского духовного лидера Мухаммеда Бакр ас-Садра, выходца из этих мест. Саддам Хусейн чудом остался жив, погибли 11 его телохранителей. В результате были арестованы сотни жителей деревни, из которых 250 человек пропали без вести, 1500 попали в тюрьму, а 148 из них (все мусульмане-шииты) приговорены к расстрелу: за организацию, исполнение и недоносительство о покушении на главу государства. Арестованных лишили имущества, снесли их дома и сослали в пустынные районы на юго-западе страны. Оставшимся в живых разрешили вернуться обратно только спустя четыре года.[www.i-r-p.ru/page/stream-event/index-1174.html]

Подсудимые

• Саддам Хусейн
• Барзан Ибрагим аль-Хасан ат-Тикрити
• Таха Ясин Рамадан
• Аввад Хамид аль-Бандар
• Мухаммед Азави Али
• Абдалла Казым Рувейд
• Мазхар Абдалла Рувейд
• Али Дия Али

Первое заседание

'Судья': Назовите, пожалуйста, своё полное имя и род занятий

'Саддам': Я не собираюсь вас утомлять лишними словами. Меня вполне устраивает, как вы ведете дело. Но что касается всего остального, только Аллах ведает…

'Судья': Назовите своё имя… У вас ещё будет время высказываться по другим вопросам

'Саддам': Вы меня знаете. Вы гражданин Ирака и вы должны знать, кто я… Я сохраняю свои конституционные права как президент Ирака. Я не буду отвечать этому так называемому суду. Кто вы? Что вы? «

'Судья': Мы иракский трибунал.

'Саддам': И что, вы все — судьи?

'Судья': Нам некогда вдаваться в детали. Можете сделать заявление, какое вы хотели. (Вопрос Саддама не случаен: Амин при прежнем режиме действительно был судьей, а вот чем занимались остальные члены трибунала, неизвестно, поскольку неизвестны их имена).

'Саддам': Я нахожусь в этом здании с 2:30. В 9 часов я переоделся в этот костюм. Мне велели снять его, потом надеть и проделывали это много раз.

'Судья': Кто вы? Как вас зовут? Почему бы вам не сесть на место и не подождать, пока другие обвиняемые не назовут себя? А затем мы вернемся к вам.

'Саддам': Вы знаете меня. Вы — иракский гражданин и знаете, кто я такой. И я, знаете ли, не устал.

'Судья': Существуют формальности. Нам необходимо услышать ваше имя от вас.

'Саддам': Вы запретили мне иметь перо и бумагу, потому что бумага, похоже, способна напугать. Я не питаю злобы ни к кому из вас. Но во имя правды и уважения к воле великого иракского народа, который избрал меня, я не буду отвечать перед этим судом. Оставляю за собой свои права как президента Ирака. Вы меня знаете.

'Судья': Это процедурный вопрос. Судья не может полагаться на собственное знание.

'Саддам': Я не признаю группу, которая назначила и уполномочила вас. Агрессия — беззаконный акт, и то, что построено на беззаконии, тоже незаконно.

Саддам Хусейн все-таки садится на место и судья зачитывает его имя, назвав Хусейна свергнутым президентом.

'Саддам': Я сказал, я президент Ирака … Я не говорил „свергнутый“ …

Следующее слушание было назначено на 28 ноября с тем, чтобы дать возможность защите подробнее ознакомиться с делом, а свидетелям — прибыть к месту суда.

---

На следующий после первого заседания день Саадун аль-Джанаби, один из двух адвокатов подсудимого Авада Хамида аль-Бандара (он возглавлял „Революционный Суд“ при Саддаме и вынес 143 смертных приговора жителям Эд-Дуджейла), был похищен из собственного дома вооруженными людьми в масках и форме иракских полицейских. Несколько часов спустя его труп с двумя огнестрельными отверстиями в голове нашли в городе Ур. 8 ноября защита понесла новые потери: на багдадской улице террористы расстреляли Аделя Зубейди, адвоката бывшего вице-президента Ирака Таха Ясина Рамадана; ещё один адвокат, ехавший в том же автомобиле, был ранен. В дальнейшем этот человек, Тамер аль-Кузаи, не устоял перед угрозами, покинул Ирак и попросил убежища в Катаре.

На слушании 28 ноября суд заслушал показания первого свидетеля — офицера разведки Ваддаха аль-Шейха, принимавшего участие в расправе над шиитами Эд-Дуджейла. Свидетель не дождался суда — он скончался от рака; его повествование было записано на пленку. Саддам опять жаловался, что ему не дают письменных принадлежностей. Защита заявила, что ей требуется время, чтобы заменить убитых и раненого в своих рядах.

5 декабря перед судом предстал свидетель Ахмед Хассан Мохаммед, давший леденящие кровь показания о чудовищных средневековых пытках, которым саддамовская служба безопасности подвергала и врагов режима, и ни в чём не повинных людей, включая детей. По его словам, среди оборудования для пыток были гигантские машины-мясорубки, перемалывавшие живых людей. Саддам и его сводный брат Барзан Ибрагим ат-Тикрити (это его адвокат был ранен и бежал в Катар) сердито перебивали свидетеля.

6 декабря. Суду дают показания трое жертв бойни в Эд-Дуджейле. Их подлинные имена не оглашаются, из соображений безопасности они отвечают на вопросы из-за занавески, закрывающей их лица. Свидетель А. рассказывает, что сотрудники службы безопасности заставили её раздеться догола, избивали и пытали электрошоком, а затем на четыре года бросили в тюрьму Абу-Грейб. Судья спрашивает свидетеля, может ли она указать на кого-либо из обвиняемых как на непосредственного виновника её страданий. Она отвечает, что ответственность несет Саддам как бывший глава государства.

Свидетель С. говорит, что провел в застенке тюрьмы Абу-Грейб 11 месяцев вместе с родителями и сестрами, что подвергался там регулярным избиениям и издевательствам: „Они приводили мужчин в женские камеры и заставляли их лаять по-собачьи“.

Судья объявляет перерыв до следующего дня. Саддам заявляет, что устал, и посылает судью к черту.

7 декабря. Саддам отказывается присутствовать в судебном заседании — объявляет бойкот. Большая часть времени уходит на обсуждение вопроса, как быть дальше. В конце концов трибунал решает продолжать слушания в отсутствие Саддама. Показания из-за занавески дает свидетель F. Он утверждает, что при его пытке присутствовал обвиняемый Барзан Ибрагим. Однако при перекрестном допросе выясняется, что палачи завязали свидетелю глаза и о присутствии Ибрагима он знает со слов своего товарища по несчастью.

21 декабря. Саддам заявляет суду, что в заключении его избивали американские военнослужащие. Свидетель G. утверждает, что Барзан Ибрагим наблюдал, как его пытают, причем ел при этом виноград. Ибрагим выкрикивает с места: „Мои руки чисты!“ Но свидетель и не говорил, что брат Саддама пытал его собственными руками.

24 января выяснилось, что у трибунала новый председатель: Ризгар Амин вышел в отставку, заявив, что представители правительства требуют от него большей жесткости к обвиняемым. Его место за судейским столом занял Рауф Абдул Рахман, тоже курд.

И так день за днем, с отсрочками и препирательствами, кляузами обвиняемых, неявкой свидетелей и душераздирающими рассказами жертв, которые страшатся мести своих мучителей, остающихся на свободе. Саддама то силой доставляли в зал заседаний, то силой удаляли, чтобы не мешал. В феврале Саддам объявил голодовку. Но продержался без еды всего двое суток.

29 января

Новый судья Рауф Рашид Абдель Рахман в начале изменил порядок вызова обвиняемых. До сих пор Саддам Хусейн появлялся в суде последним, причем адвокаты и подельники встречали его стоя, демонстрируя уважение бывшему президенту. На новом заседании суда судья пригласил экс-президента первым. Однако затем все пошло не по сценарию судьи. С первых минут он вступил в перепалку с одним из адвокатов по процедурным вопросам. В самый разгар спора со своего места встал Барзан Ибрагим ат-Тикрити и попросил слова. Раздраженный судья посоветовал ему высказаться побыстрее и запретил делать политические заявления. Сводный брат Саддама кивнул в знак того, что понял, а затем громко и четко обозвал суд „дочерью шлюхи“. На этом телевизионная трансляция процесса прекратилась. Барзан Ибрагим аль-Тикрити попытался сделать пространное и подробное заявление о неудовлетворительном состоянии своего здоровья.

„Ещё одно слово, и я вас удалю!“ — пригрозил Рауф Рашид Абдель Рахман и приказал Барзану Ибрагиму ат-Тикрити сесть. Тот отказался. Тогда судья потребовал вывести подсудимого, что охранники и сделали. „Долой предателей! Долой Америку!“ — кричал со своего места Саддам Хусейн, пока его брата тащили к выходу. К нему присоединилась команда адвокатов. „Что это за уличная демонстрация?“ — пытался перекричать председатель суда. „В своей стране в суде вы ведете себя так же?“ — вопрошал господин Абдель Рахман иорданского юриста Салеха аль-Армути из группы защиты. „В моей стране у подсудимых есть права!“ — ответил иорданец. Судья обвинил его в подстрекательстве клиентов, пообещал выдвинуть против адвоката обвинение и удалил из зала заседаний. „Это несправедливый суд!“ — заявил тогда глава команды защиты Халиль аль-Дулейми и повел своих коллег к выходу. „Если вы уйдете, я не допущу вас на следующие сессии“,-- кричал им вслед судья, но адвокаты не вернулись. Тогда суд назначил обвиняемым новых защитников. Но тут встал Саддам Хусейн и заявил, что такие адвокаты ему не нужны, а сам он хочет уйти.

'Судья': Так уходите! Вы уйдете лишь тогда, когда я это позволю!

'Саддам': Это трагедия. Я был вашим лидером 35 лет, как вы можете теперь выгонять меня из зала суда.

'Судья': Я судья, а вы обвиняемый. Вы обязаны подчиняться мне.

Охрана попыталась силой усадить Саддама Хусейна, но тот не подчинился, и судья был вынужден удалить экс-президента из зала. Демонстрируя солидарность с бывшим лидером, к выходу направился экс-вице-президент Ирака Таха Ясин Рамадан. После ухода Саддама и его адвокатов, судья назначил бывшему иракскому диктатору новых адвокатов, взамен ушедших, и продолжил заседание без него. Помимо этого решения, которое спровоцировало протест со стороны Саддама Хусейна, новый судья в своей вступительной речи сообщить, что теперь никто не будет делать официальных сообщений от имени трибунала, а распространять заявления для прессы и информировать мировую общественность о ходе процесса суд будет посредством сообщений по электронной почте.[lenta.ru/news/2006/01/29/trial/][www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=644877]

13 февраля

Новое заседание суда по делу свергнутого президента Ирака Саддама Хусейна и его семи приближенных началось с пожелания смерти членам суда и американскому президенту. Главный подсудимый, едва успев войти в зал суда, громко воскликнул: „Смерть агентам, смерть Бушу, да здравствует народ!“ Кроме слов Хусейна, внимание публики привлекла и его одежда — вместо ставшего привычным европейского костюма, он надел традиционную арабскую джаллябийю. Правда, пиджак сверху все же накинул. Как объяснил сам подсудимый, таким образом он решил выразить протест против несправедливых, с его точки зрения, действий суда. Хусейн пожаловался, что был вынужден прийти на заседание, хотя он сам и его товарищи вообще-то намеревались в дальнейшем бойкотировать процесс. Остальные обвиняемые вели себя спокойно, кроме Барзана Ибрагима ат-Тикрити, сводного брата Хусейна, бывшего руководителя иракских спецслужб. Барзан Ибрагим не захотел добровольно зайти в зал заседаний и охрана была вынуждена применить силу. В отличие от других обвиняемых, которые были опрятно одеты, на Барзане Ибрагиме была нижняя рубаха, он был без обуви и без традиционного головного убора, в котором он был на первых заседаниях.

В зале заседания Барзан Ибрагим, как и Саддам Хусейн, принялся громко критиковать суд. Судья Рауф Рашид Абдель Рахман пытался начать заседание, но ему мешали крики Хусейна и Барзана Ибрагима. Судья прибегнул к сильному аргументу — он громко повторил несколько раз фразу из Корана „Во имя Аллаха милостивого, милосердного“, и сказал, что эта фраза сильнее всех криков обвиняемых. Саддам незамедлительно парировал, крикнув „Аллах велик!“ Вместе со сводным братом Барзаном Ат-Тикрити Саддам потребовал сменить судью-курда. Заявив, что этот суд — не суд, а игра, бывший президент Ирака сосредоточился на юридических тонкостях, касающихся прав суда назначать адвокатов и принудительно приводить подсудимых на заседание. Саддам Хусейн сказал, что действия суда нарушают права подсудимых. Судья ответил, что суд действует в рамках закона. После этого член судейской коллегии зачитал показания нескольких потерпевших — двадцати трех, которые не смогли присутствовать на заседании. Имена потерпевших вслух не назывались. Согласно показаниям, потерпевшие и их родственники были арестованы и подвергнуты репрессиям в 1982 году после попытки покушения на Саддама Хусейна в окрестностях иракской деревни Эд-Дуджейль.

Препирательства между судьей и обвиняемыми закончились тем, что судья дал им время высказаться. Барзан Ибрагим попросил у суда освободить его из-под стражи по состоянию здоровья (он болен раком). Кроме того, он заявил, что не хочет присутствовать на заседании без своих адвокатов. В дальнейшем, когда прокурор зачитывал показания потерпевших, Барзан Ибрагим сидел на полу спиной к суду. Судья Рауф Абдель Рахман заявил, что суд согласен на проведение медицинской экспертизы, после чего вернется к рассмотрению просьбы Барзана Ибрагима. [for-ua.com/world/2006/02/13/154437.html]

Затем суд вызвал в качестве свидетеля бывшего главу президентской канцелярии Ахмада Хусейна Худейра Самараи. Бывший высокопоставленный чиновник заявил, что его доставили в суд против его воли, с завязанными глазами, что ему нечего сказать, и что он не годится на роль свидетеля. Прокурор, тем не менее, настоял на том, чтобы задать Самараи несколько вопросов, подчеркнув, что считает Самараи не свидетелем обвинения или свидетелем защиты, а свидетелем случившегося. Самараи сказал, что о событиях в Эд-Дуджейле он узнал только по сообщениям Би-би-си и слухам, сам же никаких подробностей не знает и ничего не помнит, поскольку с того времени прошло уже больше 20 лет. Самараи упорно называл Саддама Хусейна президентом, а прокурор поправлял его, предлагая формулировку „обвиняемый“. Прокурор продемонстрировал суду ряд документов, где шла речь о репрессиях против жителей деревни Эд-Дуджейль. В документах была подпись Самараи, что тот и признал, однако продолжал настаивать на том, что ему нечего сказать по делу. Тем не менее, ему пришлось ответить на ряд вопросов прокурора, касающихся его работы на посту руководителя президентской канцелярии. При этом прокурор утверждал, что Самараи не мог не знать о событиях в деревне Эд-Дуджейль. Затем был вызван ещё один свидетель, который занимал крупный пост при Саддаме Хусейне — один из членов высшего офицерского состава иракских спецслужб Хасан Азбат Салидж аль-Убейди. Хасан аль-Убейди также заявил, что ему нечего сказать по делу. Как и предыдущий свидетель, Аль-Убейди был вынужден ответить на вопросы прокурора, который доказывал, что по должности Аль-Убейди, как и Самараи, должен был знать о репрессиях. Затем свидетелю задавал вопросы один из обвиняемых, Барзан Ибрагим. После этого судья объявил, что слушания продолжатся завтра.

14 февраля

Начало заседания ознаменовалось очередным демаршем подсудимых. „Аллах Акбар, да здравствует арабская нация!“ — закричал бывший диктатор, войдя в зал, и вскоре объявил, что он и другие обвиняемые три дня назад объявили голодовку протеста против манеры ведения суда Рауфом Абдель Рахимом и намерены её продолжить. Двоюродный брат бывшего президента Барзан ат-Тикрити, как и в предыдущий раз, снова появился в расстегнутой на груди белой пижаме и тут же разразился пронзительным криком: „Я пожертвую кровь моих отца и матери за партию Баас!“ Несколько раз подсудимые вступали в перепалку с судьей. Когда в очередной раз Рауф Абдель Рахман попытался призвать Саддама Хусейна к порядку, стуча по столу деревянным молотком, бывший диктатор посоветовал ему „постучать самому себе по голове“. Бывший вице-президент Таха Ясин Рамадан вновь выразил протест против отсутствия на процессе их адвокатов и заявил о неприятии назначенной судом группы государственных защитников. В ответ председатель суда заявил, что „адвокаты сами отставили своих подзащитных и уехали за рубеж“, напомнив, что назначение государственных адвокатов было осуществлено в соответствии с законом, принятым в 1971 году.

В ходе этих слушаний выступили несколько свидетелей, в том числе — бывший сотрудник иракских спецслужб, имя которого не называлось, а голос был изменен модулятором; бывший заместитель руководителя иракской разведки, некоторое время работавший послом в Москве Фадель аль-Аззауи и бывший министр культуры Хамед Хаммади. Председатель суда над Саддамом Хусейном и членами его окружения Рауф Абдель Рахим объявил, что следующее заседание состоится 28 февраля.

15 марта

После взрыва золотой мечети в городе Самарре в феврале 2006 г. Саддам Хусейн решил поднять данную тему на следующем заседании суда 15 марта.

'Саддам': Моя совесть мне говорит, что великий народ Ирака не имеет никакого отношения к этим подозрительным и страшным преступлениям, к взрыву гробницы имама Али аль-Хади и Хасана аль-Аскари… приведшим к сожжению мечетей в Багдаде, к сожжению храмов и других мечетей в городах Ирака.

Судья потребовал от него не превращать суд в политическую трибуну.

'Саддам': Я глава государства.

'Судья': Вы были главой государства. Теперь вы обвиняемый.

'Саддам': Кровопролитие, которое они (американские оккупационные власти) принесли народу Ирака, лишь укрепило его решимость изгнать чужестранцев со своей земли и освободить страну… Иракцы должны сопротивляться оккупации и тем, кто эту оккупацию поддерживает, а не убивать друг друга… Иракцы, мужчины и женщины… те, кто взрывает храмы, являются преступниками, они покрыли себя позором.

'Судья в истерике кричит': Прекратите политические речи! Это уголовный суд, мы не имеем никакого отношения к политике или к чему-либо подобному. Вы должны давать показания.

'Саддам': Мы с Вами тут находимся именно из-за политики.

Хусейн продолжал своё заранее подготовленное выступление, которое временами прерывалось, так как судья несколько раз отключал ему микрофон. С.Хусейн назвал правительство США „преступниками, которые пришли под предлогом поиска оружия массового поражения и установления демократии“.

'Судья': Вы являетесь обвиняемым в важном уголовном деле об убийстве ни в чём не повинных людей. Извольте отвечать на это обвинение.

'Саддам': А кого сейчас убивают в Багдаде? Разве эти люди в чём-либо повинны? Разве они не иракцы?.. Только вчера в Багдаде нашли 80 убитых иракцев. Ведь они тоже невинные люди!

'Судья': Суд объявляет заседание тайным и закрытым.

После этого журналисты удалились из зала заседания.[www.wsws.org/ru/2006/mar2006/huss-m21.shtml]

5 апреля

Бывший президент Ирака вновь вступил в перепалку с судьей.

'Саддам Хусейн': Вы боитесь министра внутренних дел, но его не боится даже моя собака. Да, господин Рауф.

'Судья': Я не господин! Я судья!

'Саддам Хусейн': Не знаю, в этом ещё надо убедиться.

'Судья': Я, между прочим, дипломированный юрист, я учился. Вам что, показать мой диплом?

'Саддам Хусейн': И что? Вы думаете, что можете учить меня тому, что я должен говорить. Вы были никем. Юристом вас сделал я, Саддам, о котором народ теперь слагает легенды.

После этого Хусейн начал читать стихи о себе. Стихотворение целиком смогли услышать только присутствующие в зале, так как судья сразу же отключил звук трансляции. По крайней мере, заседателей творчество Саддама заставило рассмеяться. [www.1tv.ru/owa/win/ort6_main.main?p_news_title_id=87763&p_news_razdel_id=9]

24 мая

24 мая бывший вице-премьер Ирака Тарик Азиз дал показания в защиту Саддама. Президент невиновен, как и другие чиновники правительства, потому что они наказали тех, кто пытался убить главу государства», — заявил Азиз. Азиз напомнил, что в 1980 году сам пережил покушение. Он получил ранения, когда в университете Багдада были взорваны несколько ручных гранат. Азиз назвал этот теракт массовым убийством, заявив, что в результате взрывов погибли десятки студентов. Бывший вице-премьер отметил, что представители шиитской партии «Аль-Дава», организовавшей покушение, сегодня входят в правительство Ирака. Помимо Азиза, на судебном заседании 24 мая выступили ещё пять свидетелей. Затем председательствующий на процессе судья объявил перерыв до 29 мая.[www.russianamerica.com/common/arc/story.php?id_cat=24&id=272295]

---

Линия защиты сводилась к тому, что на главу государства было совершено покушение и ответ государства был правомерным и оправданным. Возможно, некоторые подчиненные и перестарались, но первое лицо не может нести ответственность за допущенные ими эксцессы насилия. «Мне больно слышать, что кому-то из иракцев сделали больно», — сказал на одном из заседаний Саддам.

В конце концов обвинение представило трибуналу расстрельный список, утвержденный подписью Саддама, и заключение почерковедческой экспертизы, подтверждающее аутентичность подписи. Кроме того, были представлены документы, подтверждающие, что 28 казненным не исполнилось 18 лет и по иракскому закону их нельзя было казнить. Защита тотчас засомневалась в независимости экспертов и заявила, что свидетельства о рождении можно и подделать.

В июне прокуроры потребовали для Саддама позорной смертной казни — через повешение. Бывший президент Ирака выслушал это обвинительное заключение с улыбкой, и в очередной раз потребовал от суда уважения: «Помните, что Саддам Хусейн — военный. Я предпочитаю смерть от пули, а не от виселицы. Такой казни заслуживает лишь обыкновенный преступник».

27 июля состоялось последнее судебное слушание. Саддам на нём не присутствовал. Накануне он появился в суде заметно осунувшимся после очередной кратковременной голодовки и заявил, что его насильно подняли с одра болезни. Он сказал также, что если уж ему суждено умереть, то приговорить его следует к расстрелу, а не к повешению. Обращаясь к судье, он сказал: «Я вам хочу сказать, что если вам как иракцу придется приговорить Саддама Хусейна к смерти, то вы должны помнить, что Саддам Хусейн — военный. — Следовательно, казнь должна быть осуществлена путём расстрела, а не повешения — как поступают со всеми другими преступниками. Как иракец, вы обязаны выполнить это требование».[www.klerk.ru/more/?54337]

Приговор

Накануне оглашения приговора в Багдаде были введены жесткие меры безопасности. В самой столице и окружающих город провинциях (в том числе провинции Салахуддин, в которой находится Тикрит, родной город экс-диктатора) был введен 12-часовой комендантский час, международный аэропорт иракской столицы закрылся на неопределенное время, правительство отменило отпуска военнослужащих и полицейских и объявила о приведении всех подразделений в состояние повышенной боеготовности. Меры безопасности были усилены на всех контрольных пунктах вдоль основных магистралей. Власти увеличили численность полицейских и американских военнослужащих, занятых в патрулировании городских улиц. МВД Ирака заявило, что любые проявления насилия будут решительно пресекаться. Выражающие поддержку Хусейну сунниты пообещали устроить кровопролитие в случае вынесения их экс-лидеру смертного приговора. В то же время, если приговор окажется более мягким, активное недовольство могут проявить шииты, которые подвергались гонениям во время правления Хусейна и занимают ключевые позиции в правительстве после его свержения.[news.bbc.co.uk/hi/russian/international/newsid_6119000/6119956.stm]

Трансляцию судебного заседания, на котором был объявлен приговор, с задержкой в 20 минут вели арабские спутниковые телеканалы. В самом начале заседания Высшего уголовного суда Ирака судья удалил из зала бывшего министра юстиции и генерального прокурора США Рамси Кларка, возглавляющего международную группу адвокатов Саддама, после того как он предъявил судье меморандум, в котором назвал суд пародией.[www.akm1917.org/obzor/index31.htm]

Мухаммед Аззави Али

Функционер партии Баас в Эд-Дуджейле Мухамед Азави Али был оправдан трибуналом из-за недостаточности улик и освобожден из зала суда.

Абдалла Казым Рувейд, Мазхар Абдалла Рувейд и Али Дия Али

Бывшие партийные чиновники Абдалла Рувейд и Али Дия Али признаны виновными в умышленных убийствах и приговорены к 15 годам лишения свободы. Бывший ветеран партии Баас, Мазхар Рувейд приговорен к 15 годам лишения свободы за умышленное убийство и к семи годам лишения свободы за применение пыток.

Таха Ясин Рамадан

Признан виновным в совершении умышленного убийства, депортации, пытки и других бесчеловечных актах. Он был приговорен к пожизненному тюремному заключению, а также к трем другим срокам лишения свободы от семи до десяти лет. Обвинение опротестовало этот приговор и потребовало для бывшего вице-президента смертной казни. 12 февраля Рамадана приговорили к повешению за преступления против человечества, а 15 марта иракский апелляционный суд оставил в силе смертный приговор, вынесенный Рамадану. Ещё на суде Рамадан, услышав приговор, закричал: «Бог свидетель, я невиновен! пусть Бог поможет мне! Пусть Бог отомстит тем, кто отдал меня в руки несправедливого суда!» Новый приговор вызвал возмущение правозащитной организации Human Rights Watch, утверждающей, что обвинение не представило достаточно доказательств вины Рамадана.

Аввад Хамид аль-Бандар

Суд вызвал Аввада Хамида аль-Бандара. Бывший глава революционного суда вошёл в зал заседания и уселся в кресло. Председатель трибунала попросил его встать, что тот и сделал. Суд признал его виновным в совершении умышленного убийства и приговорил к смертной казни через повешение.

Саддам Хусейн

Наступила очередь бывшего президента Ирака. При вызове в суд, Саддам Хусейн, одетый в свой темный костюм и белую рубашку, держа при себе Коран, вошёл в зал суда и сел на своё место.

'Судья': Встаньте пожалуйста, слушайте приговор стоя.

'Саддам': Я его выслушаю.

'Судья': Стоя.

'Саддам': Нет, нет, сидя. Я не встану.

'Судья охранникам': Заставьте его встать.

'Саддам охраннику': Не трогай меня.

'Председатель суда начал зачитывать приговор': Суд решил приговорить Саддама Хусейна аль-Маджида к смертной казни через повешение…

'Саддам, прерывая судью': Да здравствует иракский народ. Да здравствует великая нация. Смерть её врагам! Аллах велик!

'Судья, ударяя молотком': … за преступления против человечности, признан виновным в соответствии со статьями … Иракский Верховный трибунал …

'Саддам, продолжая выкрикивать': Долой захватчиков. Аллах велик! Аллах велик! Аллах велик! Аллах велик! Аллах велик! Аллах велик! К черту ваши статьи и положения …Вы слуги оккупантов! Да здравствует иракский народ и смерть его врагам!

Когда судья зачитывал вердикт, руки экс-президента, в которых он держал Коран, заметно дрожали.

Барзан ат-Тикрити

Последним вердикт и приговор выслушал двоюродный брат Саддама Хусейна Барзан ат-Тикрити, экс-глава разведслужб. Он также был приговорен к смертной казни через повешение и к 10 годам тюрьмы. На этом процесс Эд-Дуджейль закончился.

Анфаль

«Аль-Анфаль» — войсковая спецоперация по зачистке северных районов Ирака от курдских повстанческих отрядов «Пешмерга» (в переводе «Идущие насмерть») с февраля по сентябрь 1988 г. Операция была проведена после получения информации о том, что курды и иранская армия сражались рука об руку на севере Ирака против иракской армии. Она состояла из восьми плановых рейдов, каждый из которых длился две недели. В ходе этих рейдов армия уничтожила 3 тыс. курдских поселений. Тогда погибли от 100 до 180 тыс. человек, 80 тыс. курдов стали беженцами. Тысячи человек были арестованы и до сих пор считаются пропавшими без вести. Многие были брошены в концлагеря. Населенные пункты подверглись ковровым бомбардировкам. Многие города и деревни были обстреляны химическими снарядами и нервно-паралитическим газом.

Подсудимые

• Саддам Хусейн
• Али Хасан аль-Маджид
• Султан Хашим Ахмад
• Хусейн Рашид Мухаммед
• Сабер ад-Дури
• Фархан Мутлак аль-Джабури
• Тахир аль-Аани

---

12 сентября

Бывший президент Ирака Саддам Хусейн на возобновившемся суде оправдал действия своего режима в отношении курдов «необходимостью борьбы с повстанцами, посягнувшими на целостность и устои государства». Экс-глава государства предложил трибуналу привлечь к судопроизводству «независимых международных экспертов, например, из Швейцарии, но только не из США» для беспристрастного изучения останков погибших, а также документов, касающихся «дела Аль-Анфаль». Хусейн подчеркнул, что «вещи надо называть своими именами». «Пешмерга на самом деле являлись повстанцами. Разве бывали в истории случаи, когда государство не реагировало бы на попытки заговора против него», — сказал Хусейн.

Бывший руководитель военной разведки Ирака Сабер ад-Дури, занявший место на скамье подсудимых вместе с Саддамом Хусейном, в свою очередь, отметил, что на стороне государства в те годы сражались 250 тыс. бойцов курдского народного ополчения. В то же время число пешмерга не превышало 15 тыс. боевиков. При таком соотношении вряд ли можно говорить, что они представляли интересы курдского народа, отметил ад-Дури. [iraq.itar-tass.com/?page=article&categID=6&part=41&aid=26621]

26 сентября

На заседании суда Хусейн стал перебивать выступление других участников процесса, заявив, в частности, что ему «надоело сидеть в этой клетке». Несколько минут судья пытался заставить Хусейна «уважать процедуры и не перебивать выступающих», а затем дал указание охране вывести подсудимого. «Саддам Хусейн все время напоминает суду, что он доктор юриспруденции, а сам не уважает закон», — сказал судья.

28 января

На возобновившихся в Багдаде слушаниях по делу «Аль-Анфаль» Химический Али вновь подчеркнул, что является единственным, кто несет ответственность за «зачистки» в курдских деревнях. Однако, по словам аль-Маджида все действия против курдских мятежников были абсолютно легитимными, поскольку курды встали на сторону Ирана во время ирано-иракской войны. По сути, Али Хасан аль-Маджид повторил свою позицию в отношении выдвинутых против него обвинений. На двух предыдущих заседаниях он уже заявлял, что операция была направлена на то, чтобы положить конец мятежам курдов на севере Ирака, которые действовали против правительства. Химический Али сказал: «Если я совершил какое-либо преступление против кого-либо из иракцев, то готов извиниться перед ним. Однако я не защищаю себя и не собираюсь приносить извинения, поскольку не допустил ни одной ошибки, за которую должен просить прощения».

На слушаниях обвинение представило около 30 документов, датируемых летом 1987 года, в которых приводятся новые свидетельства уничтожения курдских деревень и их жителей, которых насильственно выдворяли из домов. В частности, в одном из них, содержаться направленные армейскому руководству приказы казнить всех проникших в «запретные зоны» курдов в возрасте от 15 до 70 лет «без суда, после проведения расследования для сбора информации». «Все приказы были отданы мною лично», — сказал Химический Али, отметив, что подобные распоряжения давались, поскольку этот район был заполнен иранскими агентами. Он также отметил, что ряд курдских представителей сотрудничали с ним в их выполнении. [iraq.itar-tass.com/?page=article&aid=27975&categID=6]

Приговор

Тахир аль-Аани

Высший уголовный трибунал Ирака снял обвинения с бывшего губернатора города Мосул Тахира Тауфика аль-Ани из-за недостаточности улик.

Али Хасан аль-Маджид

Али аль-Маджид, сильно ослабленный диабетом, с трудом стоял в течение 18 минут, пока судья зачитывал заключение о признании его виновным в геноциде, военных преступлениях и преступлениях против человечности.

'Судья': «У вас у всех была гражданская и военная власть в Северном Ираке.

'Судья, обращаясь к химическому Али': Вы подвергали их (курдов) систематическим масштабным нападениям с применением химического оружия и артиллерии. Вы возглавили убийства иракских сельских жителей. Вы их осадили в их собственных деревнях и селах, вы сожгли их сады, убили их животных. Вы совершили геноцид».

'Судья зачитывает приговор': Подсудимый Али Хасан аль-Маджид приговаривается к смертной казни через повешение за преднамеренное убийство и причинение серьёзного физического и морального вреда членам определенной группы, а также создание условий жизни, которые ставили целью частичное или полное уничтожение этой группы, что является геноцидом. Приговор вынесен с согласия судей и в их присутствии, он может быть обжалован в установленные сроки. Оглашение приговора состоялось 24 июня 2007 года.[www.svobodanews.ru/Transcript/2007/06/26/20070626111129987.html]

Когда судья зачитывал приговоры, Химический Али стоял неподвижно, не реагируя, в то время как остальные, услышав вердикт, начали протестовать.

'Химический Али': Спасибо тебе Аллах, теперь я пойду.

После этого, повернувшись, Али Хасан аль-Маджид направился к выходу из зала суда. Однако после вынесения приговоров представители иракских судов сообщили, что процессы будут продолжаться.

Интифада Шаабания

Шиитское восстание в Ираке 1991 г. или «Интифада Шаабания» — это массовое вооруженное выступление мусульман-шиитов с марта по апрель 1991 г. с целью свержения режима С.Хусейна. После того, как иракская армия была выбита из Кувейта президент США Джордж Буш-старший призвал иракцев восстать против своего лидера и шииты юга Ирака взялись за оружие. Восстание охватило Басру, Кербелу, Эн-Наджаф, Эд-Диванию, Эль-Хиллу, Ханекин и даже багдадские районы Мадинат-ас-Саура, Казымия, Шуула, Атайфия, Каррада-Шаркийя (из 18 провинций страны Саддам контролировал только четыре). Шииты просили американцев их поддержать. Но тогда администрация Джорджа Буша-старшего не стала вмешиваться во внутрииракский конфликт. И позволила Али аль-Маджиду, возглавлявшему карательную операцию, утопить восстание в крови. На подавление восстания правительство бросило отборные армейские части, авиацию, артиллерию, танки, применил напалмовые и фосфорные бомбы и снаряды. В ходе восстания армия обстреливала святые для мусульман-шиитов гробницы и мечети из артиллерийских орудий. В результате боевых действий 130 тыс. шиитов погибли и 500 тыс. человек вынуждены были бежать в Иран. После свержения Саддама Хусейна по стране были найдены более 250 массовых захоронений. Документальных свидетельств этих событий, за исключением некоторых аудиоматериалов, почти не осталось — большинство имеющих отношение к делу записей были уничтожены по личному распоряжению Хусейна.

Подсудимые

• Али Хасан аль-Маджид
• Султан Хашим Ахмад
• Хусейн Рашид Мухаммед
• Абед Хамид Махмуд
• Валид Хамид аль-Нассери
• Ибрагим Абдель Саттар аль-Даан
• Айад ар-Рауи
• Сабауи Ибрагим
• Сабер ад-Дури
• Абдул Гафур Фулейх аль-Аани
• Айад Таха Шихаб ад-Дури
• Латиф Мааль Хамуд аль-Сабауи
• Каис Абдель Раззак аль — Адхами
• Саади аль-Джабури

22 августа

На возобновившихся слушаниях главный судья Мухаммед аль-Урейби выгнал бывшего командующего элитной Республиканской гвардией Айяда ар-Рауи за «нарушение порядка в суде». Спустя полчаса по этой же причине за ним последовал экс- министр обороны Султан Хашим Ахмед ат-Таи. Досталось и другим подсудимым, которых аль-Урейби, возглавлявший процесс по делу «Аль-Анфаль» и известный своей жесткой позицией в отношении бывшего режима, настоятельно попросил не переговариваться и не сидеть, скрестив ноги.

24 августа

Трибунал заслушал показания нескольких свидетелей, рассказавших о личном участии в расправах над шиитами одного из обвиняемых — двоюродного брата Хусейна Али Хасана аль-Маджида, известного также как «Химический Али». По словам очевидцев, на счету бывшего главы МВД — расстрелы около 20 арестованных в Басре по показаниям доносчиков и другие подобные инциденты, в том числе приказы сбросить допрашиваемых с вертолета в воды Персидского залива.

25 сентября

На заседании Высшего иракского уголовного трибунала по делу о жестоком подавлении «антиправительственного» восстания шиитов в 1991 году сегодня продолжилось заслушивание показаний свидетелей обвинения. Один из них рассказал, что на его глазах солдаты застрелили его двоюродного брата, а самого отвезли в Багдад и бросили в тюрьму, где долго пытали. Другой поведал о том, как военнослужащие элитной Революционной гвардии врывались в дома жителей города, хватали их и издевались над ними, хотя они не совершили ничего противоправного против властей страны. Показания давались из-за ширмы. «Химический Али» постоянно перебивал со своего места свидетелей, утверждая, что все это — «ложь и клевета».

Ссылки

• [etc.lawrence.com/galleries/hussein/ Фото заседания суда 1 июля 2004 года]

Статьи

• [www.iimes.ru/rus/stat/2004/14-07-04.htm Последняя линия обороны Саддама]
• [sovsekretno.ru/magazines/article/1663 Кто заплатит за кровь?]

Видеоматериалы

• [www.youtube.com/watch?v=2X7VtLvZVhQ Саддам Хусейн в деревне Эд-Дуджейль во время покушение (8 июля 1982)]
• [www.youtube.com/watch?v=L3qstfYiyJI&feature=related Приговор по делу Эд-Дуджейль (Мухаммед Аззави Али)]
• [www.youtube.com/watch?v=2oxcY4q06ck&feature=related Приговор по делу Эд-Дуджейль (Трое функционеров партии "Баас")]
• [www.youtube.com/watch?v=rrcNzlX759k&feature=related Приговор по делу Эд-Дуджейль (Саддам Хусейн)]
• [www.youtube.com/watch?v=2hYSx1nVzRE&feature=related Приговор по делу Эд-Дуджейль (Барзан ат-Тикрити)]
• [www.youtube.com/watch?v=_n2sVNC2wyA&feature=related Приговор по делу Анфаль (Химический Али)]
• [www.youtube.com/watch?v=nhBS4aCWoS4&feature=related Приговор по делу Анфаль (Султан Хашим)]

Отрывок, характеризующий Трибунал над Саддамом Хусейном

– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.