Тривизани, Маркантонио

Маркантонио Тривизани

Портрет дожа Маркантонио Тривизани работы Тициана.

Маркантонио Тривизани (1475 — 31 мая 1554) — 80-й венецианский дож.

Происходил из так называемых новых семей Венеции. Исполнял обязанности губернатора Кипра и Крита. Был проведитором. 4 июня 1553 года в возрасте 78 лет был избран на пост дожа, хотя и против его воли. Одни современники считают, что он был моральным и благочестивым человеком, пытался искоренять проволочки в судебной системе, реформировать религиозную жизнь, ограничивал мотовскую жизнь дворянства, запрещал негативные праздники и обычаи. Другие полагают, что во время своего правления Тривизиани стремился слишком сильно ограничить развлечения и празднества, а вместо этого заставить людей больше времени уделять духовной жизни, соблюдению религиозных обрядов, чтению священных книг. Народу это не очень нравилось, и люди старались избегать навязываемых ограничений. Тривизиани умер 31 мая 1554 года, и горожане не особенно расстроились по этому поводу. Венеция была на пике своего могущества, и люди хотели получать удовольствие, оставив навсегда в прошлом средневековье с его религиозными формами, устаревшими в эпоху Возрождения, решительно предпочитая возвышенным духовным ценностями обычные земные радости. Похоронен в церкви Сан-Франческо делла Винья. Надгробие возведено по проекту архитектора Сансовино.

Литература

• Andrea da Mosto. I Dogi di Venezia. Florenz 1983.
• Helmut Dumler. Venedig und die Dogen. Düsseldorf 2001.

Отрывок, характеризующий Тривизани, Маркантонио

– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.