Триенс

Триенс (лат. triens) — первоначально древнеримская бронзовая монета, равная ¹⁄₃ асса или 4 унциям (отсюда название и символ римского триенса — четыре точки; ••••). Затем это древнеримская и византийская золотая монета, равная соответственно ¹⁄₃ ауреуса или солида (в Древнем Риме её второе название — тремисс, в Византии она обычно называлась тремиссисом), а также название средневековых золотых варварских подражаний античным монетам.

Триенсы в Древнем Риме

Триенс республиканской эпохи отличался изображением Минервы на аверсе и носа корабля на реверсе.

Золотые триенсы в 1/3 ауреуса чеканились в Риме со времён Гордиана III (238—244) до Карина (282—285). При Константине Великом (306—337) чеканились триенсы в 1/3 солида весом ок. 1,52 г. Золотые триенсы чеканились также при Валентиниане I (364—375) и Феодосии Великом (379—395).

Триенс в раннесредневековой Европе

Триенс был почти единственной золотой монетой у древних германцев. На реверсе обычно изображалась Виктория, позже — крест в обрамлении венка. Германцы эпохи Великого переселения народов неоднократно чеканили подражания триенса. Вандалы и остготы придерживались римского прототипа; на монетах франков, бургундов, вестготов и лангобардов погрудный портрет императора на аверсе и изображение Виктории на реверсе передавались в искажённом виде, а круговая легенда превратилась в ряд штрихов. Королевские триенсы (например, чеканившиеся франкскими королями) встречаются довольно редко; хотя их чеканку и осуществляли ок. 800 монетных дворов, однако все они принадлежали не государству.

Триенсы в Вестготском королевстве

Внешнее оформление триенсов (как и солидов) в германских королевствах становилось все более примитивным. Попытку реформирования монетного дела вестготов осуществил король Леовигильд (572—586), который покорил большую часть Пиренейского полуострова. Он первым из вестготских королей поместил своё полное имя на аверсе золотых монет. Испытало изменения внешнее оформление. При этом же короле место Виктории на монетах занял голгофский (ступенчатый) крест. Кроме того, Леовигильд ввел новый монетный тип с одинаковыми погрудными изображениями правителя (анфас) на обеих сторонах. Леовигильд, если не считать сепаратиста Герменгильда (579—585), был последним вестготским королём, при котором чеканились триенсы с Викторией на реверсе. При Леовигильде изображения на триенсах превратились в примитивные схематичные рисунки, выдержанные в своеобразном графическом стиле.

Преемники Леовигильда сохранили приверженность к графическому стилю вплоть до самого падения королевства. На лицевых сторонах триенсов Реккареда I (586—601) и большинства последующих королей помещались бюст правителя анфас и круговая легенда, а на реверсах разнообразные кресты, монограммы мест чеканки, но чаще всего такой же, как на аверсе, бюст короля анфас. В годы совместного царствования Эгики и Витицы (696—701) были выпущены триенсы с двумя обращенными друг к другу головами и монограммами денежных дворов на обороте.

Триенсы во Франкском государстве

Золотые триенсы являлись основной монетой во Франкском государстве. Несмотря на то, что главной денежной единицей франков до середины VII века был золотой солид, до наших дней и в значительном количестве дошли именно триенсы, что характеризует их как номиналы, наиболее приспособленные для исполнения денежных функций в указанную эпоху.

Примерно до 584 года почти на всей территории Франкского государства чеканился солид стоимостью в 24 силиквы, весивший 4,55 г. Соответственно, триенс приравнивался к 8 силиквам и весил 1,52 г. В 584 г. на юго-востоке королевства произошло снижение цены солида и триенса до 21 и 7 силикв. Теперь они весили 3,88 и 1,3 г.

Впервые имя короля на франкских солидах и триенсах появилось при Теодеберте I (534—548). Иногда на реверсе вмещались буквы и монограммы монетных дворов и обозначения стоимости в византийских силиквах.

При франкском короле Хлотаре II (613—629) стоимость солида была официально понижена до 20 силикв, а вес — до 3,18 г. Этот облегченный солид, известный под названием solidus gallicus, чеканился до середины VII в. В дальнейшем чеканился лишь один золотой номинал — сумевший сохранить свой вес триенс.

Триенсы в Лангобардском королевстве

Основной продукцией лангобардских монетных дворов, располагавщихся в Виченце, Кастель Сеприо, Лукке, Милане, Павии, Пизе, Пьяченце, Тревизо и т. д., были главным образом золотые триенсы. Последними собственно лангобардскими монетами были низкопробные триенсы с именем Карла Великого, которые чеканились с 774 по 781 гг.

Изображение лангобардского короля и его имя впервые появились на триенсах Ариперта I (654—661), то есть примерно через 90 лет после образования Лангобардского королевства (566 г.). На их лицевых сторонах, кроме портрета правителя вправо, помещалась буква М (Mediolanum — Милан), на оборотных — фигура Виктории.

Триенсы в последующие эпохи

Золотые триенсы имели широкое хождение в Европе спустя несколько столетий после распада Западной Римской империи и варварских королевств. Их названия встречаются ещё в XII — XIII веках в записях фризских законов под названием «denarii».

В Византийской империи триенс выступал в основном под названием тремисс (tremissis).

В ознаменование монетной реформы Леовигильда в 2011 году монетный двор Испании выпустил золотую монету номиналом 20 евро, посвященную золотому триенсу, чеканившемуся в испанском Королевстве вестготов при Леовигильде.

Литература

• Roma Æ Aes Grave. Testa di cavallo dx; quattro globuli sotto. / Testa di cavallo sin., quattro globuli sotto. *Crawford 18/3.Roma. ca 225—217 a.C.. Æ Aes grave Triente. Testa di Minerva sin. / Prua di nave, quattro globuli. Crawford 35/3a; Haeberlin pl. 17, 6-19.

См. также

• Монетная система Древнего Рима
• Символы древнеримских денежных и весовых единиц

Отрывок, характеризующий Триенс

С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.