Трилогия

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Трило́гия (фр. trilogia) — совокупность трёх произведений искусства или науки, объединенных преемственностью сюжета либо общей идеей. Первоначально в греческой литературе — три трагедии, объединённые в одно целое единством фабулы или идейного содержания. Трилогии встречаются в литературе (в том числе — в научной литературе и художественной литературе), киноискусстве, изобразительном искусстве, музыке, а также в компьютерных играх.

Древнегреческая трилогия

У древних греков состояла из трёх трагедий с мифологическим или историческим сюжетом; представлялись они на поэтических состязаниях в дни празднеств Дионисий. Первоначально отдельные части трилогии обязательно воспроизводились в течение одного дня; присоединение к трилогии так называемой «драмы сатиров», контрастирующей с ней по построению и назначению, создавало «тетралогию». С V в. до н. э. это требование начинает нарушаться, а с IV в. до н. э. «драма сатиров» отделяется от трагической трилогии и ставится на особых состязаниях.

Античные трилогии дошли до нас в обломках; так из сохранившихся семи трагедий Эсхила четыре являются частями трилогий, посвящённых мифам о Данаидах, Эдипе, Прометее и историческому событию — поражению персов. Из этих трилогий только «Орестейя» сохранилась полностью; утрачена лишь «драма сатиров» — «Протей».

В дальнейшем, уже у Софокла, трагедии приобретают самостоятельную законченность и отдельную значимость; так «Эдип-царь», «Эдип в Колоне» и «Антигона», хотя и связанные единством сюжета, не объединялись поэтом в Т.

Драма Нового времени

В драматическом творчестве нового времени встречаются попытки возродить Т.; таковы трилогии Фридрих Шиллера («Валленштейн»), Франца Грильпарцера («Золотое руно»), Рихарда Вагнера («Нибелунги»), Суинберна («Мария Стюарт») и другие.

В русской литературе известность получила трилогия А. К. Толстого («Смерть Ивана Грозного», «Царь Фёдор Иоаннович», «Борис Годунов»). Примером трилогии, отдельные части которой — комедии, а не трагедии, является трилогия Бомарше («Севильский цирюльник», «Свадьба Фигаро», «Виновная мать»). Однако в целом в драме нового времени трилогия не получает широкого развития.

Проза

Принцип трилогии применяется также в строении романа и повести. Таковы трилогии романов Дюма-отца («Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон»), Г. Сенкевича («Огнём и мечом», «Потоп», «Пан Володиевский»), Э. Золя («Лурд», «Рим», «Париж»), Г. Манна («Богини»), «Космическая трилогия» К. С. Льюиса.

В русской литературе «Мёртвые души» Н. В. Гоголя были задуманы в форме трилогии. Трилогию представляют собой «Детство», «Отрочество» и «Юность» Л. Н. Толстого, «Детство», «В людях» и «Мои университеты» Максима Горького. Следует, однако, отметить, что эпическая полнота изображения, допуская расширение его за рамки отдельного романа, в то же время нередко нарушает стройность и чёткость трёхчленного строения; эпическая трилогия не представляет такого тесного единства, как трилогия драматическая, и легко перерастает в многотомный цикл романов (ср. цикл «Ругон-Маккаров» Золя, «Жан Кристоф» Р. Роллана и др.).

В лирике термин трилогия почти не применяется, несмотря на попытки некоторых поэтов ввести его (Гёте «Trilogie der Leidenschaft», Гейне «Trilogie»).

Библиография

• Hermann G., Die tragischen Tetralogien der Griechen, Lpz., 1819;
• Welcker F. G., Die Äschylische Trilogie, Darmstadt, 1824;
• Steinweg C., Studien zur Entwicklungsgechichte der Tragödie, B. VI. Halle a/s., 1924;
• Wiesmann P., Das Problem der tragischen Tetralogie, Diss., Zürich, 1929.

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Трилогия

Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…