Тринадцатилетняя война в Венгрии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тринадцатилетняя война
Основной конфликт: Австро-турецкие войны

Керестецкая битва
Дата

1593-1606

Место

Балканский полуостров

Итог

Житваторокский мир

Изменения

Эгер и Надьканижа перешли Османской империи

Противники
Габсбургская Австрия
Священная Римская империя
Королевство Венгрия
Королевство Хорватия
Королевство Богемия

Княжество Трансильвания
Княжество Валахия
Молдавское княжество
Войско Запорожское
Испания
Сербские повстанцы
Папская область
Венецианская республика
Саксония
Тоскана
Болгарские повстанцы
Герцогство Феррара
Мантуанское герцогство
Дубровницкая республика
Савойское герцогство
Османская империя
Крымское ханство
Ногайская Орда
Командующие
Рудольф II
Иштван Бочкаи
Михай Храбрый
Мехмед III
Ахмед I
Коджа Синан-паша
Дамад Ибрагим-паша
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
  Тринадцатилетняя война в Венгрии

Тринадцатилетняя война в Венгрии (также называемая «Пятнадцатилетней войной» — в зависимости от того, какой год считать началом) — одна из многочисленных войн между Габсбургской монархией и Османской империей.





Предыстория

В 1568 году Австрийская империя и Османская империя заключили мирный договор, который продлевался в 1574 и 1583 годах. После подписания договора австрийцы и их союзники выстроили на линии границы цепь опорных пунктов, предназначенных для защиты внутренних районов от вторжений противника; османская сторона сделала то же самое.

Однако, несмотря на формальный мир, на отдельных участках протяжённой хорватско-боснийской границы по-прежнему имели место ограниченные военные действия и стычки. В 1591 году османский губернатор Боснии Хасан-паша взял несколько фортов на западном (хорватском) участке границы, а на реке Купа, возле Петриньи, построил новый форт. Габсбурги, зная о плохом состоянии обороны своих границ, сочли это враждебным актом, но попытались избежать обострения ситуации с помощью дипломатии. В 1593 году Хасан-паша, форсировав реку Купа, взял в осаду форт Сисак. Тот, кто владел Сисаком, держал под контролем проходившие по берегам Савы дороги, которые вели к Загребу и далее в Австрию, поэтому австрийцы были вынуждены отреагировать. Спешно собранные для оказания поддержки гарнизону форта австрийские силы наголову разгромили в битве при Сисаке нарушителей границы, многие из которых были убиты (в том числе и сам Хасан-паша). Коджа Синан-паша, в очередной раз ставший великим визирем Османской империи, посчитал это достаточным поводом для начала войны.

Боевые действия

1593—1596 годы

В июле 1593 года Коджа Синан-паша лично повёл армию в поход на запад. Сначала небольшие силы осадили Сисак, затем основные силы в октябре атаковали Веспрем и Варпалота. Габсбургские силы подошли лишь после того, как турецкая армия ушла на зимние квартиры.

В марте 1594 года габсбургская армия под номинальным руководством эрцгерцога Маттиаса (реальным командующим был Миклош Пальфи) взяла Ноград и двинулась на Эстергом. Осада Эстергома началась в мае, но в июне её пришлось снять из-за приближения основных османских сил. В середине июля турецкая армия взяла город Тата и осадила Эстергом. 29 сентября Эстергом капитулировал на условиях свободного выхода гарнизона (в 1595 году командир гарнизона Эстергома был казнён по обвинению в предательстве). После этого Коджа Синан-паша осадил Комарно, но три недели осады показали, что сил для взятия города у турок недостаточно.

В начале 1595 года умер султан Мурад III. Его сын Мехмед III унаследовал государство, находившееся в полном расстройстве. Противники турок тоже не сидели сложа руки, император Священной Римской империи Рудольф II и правитель Трансильвании Жигмонд Батори подписали соглашение о совместных действиях против турок, к которому впоследствии присоединились господарь Валахии Михай Храбрый и правитель Молдавии Арон Тиран. На некоторое время основным полем битвы стали районы, прилегающие к Восточному Дунаю. В августе 1595 года Михай разбил турок в сражении у деревни Кэлугэрени, а затем, объединившись с трансильванским войском, которым командовал Иштван Бочкаи, взял Тырговиште, Бухарест и Брэилу. На некоторое время Валахия оказалась освобождённой от турок.

Тем временем на западном фронте силы Габсбургов, которыми руководил Карл фон Мансфельд, взяли Дьёр, Эстергом и Вишеград, но не позаботились осадить ключевую турецкую крепость в Венгрии — Буду. Османская армия начала осаду Эгера.

Стало очевидно, что существовала крайняя необходимость в принятии новой стратегии, которая подняла бы престиж султана и империи. На совещании, проведённом великим визирем, было решено, что новый, ещё неопытный султан, должен встать во главе своей армии (такого не делал ни один султан начиная с 1566 года). В апреле 1596 года Коджа Синан-паша умер, и новым великим визирем стал Дамад Ибрагим-паша. В июне османская армия выступила в поход, чтобы соединиться с войсками, находившимися на линии крепостей, и 13 октября Эгер, который был ключом к горной Венгрии, наконец пал.

25 октября 1596 года усиленная татарскими подкреплениями османская армия столкнулась возле равнины Мезе-Керестеш с трансильванцами и основными силами австрийской армии. Последовало единственное за всю войну крупное столкновение между основными силами враждующих сторон, из которого турки вышли победителями. После этого султан, которого не слишком привлекала роль главнокомандующего, предложил занять этот пост великому визирю, а сам вернулся в Стамбул.

Позиционная борьба (1597—1604)

1597—1598 годы прошли в стычках среднего размера по линии соприкосновения враждующих сторон; крепости периодически переходили из рук в руки, но серьёзных изменений не происходило. К 1599 году противники истощили силы, и осенью начались мирные переговоры, но текущее состояние не устраивало ни одну из враждующих сторон, и потому переговоры успеха не имели.

В 1600 году турки прорвали оборонительную линию Габсбургов, взяв стратегически важную крепость Надьканижа. Над Веной вновь нависла угроза осады, и в 1601 году Габсбурги попытались вернуть Надьканижу, но безуспешно, однако им удалось взять Секешфехервар, который турки вернули в 1602 году. 1603—1604 год прошли в борьбе обеих сторон за Буду и Пешт.

Восстание Бочкаи и конец войны

Политика Габсбургов, направленная на борьбу с Реформацией, лишила их поддержки протестантских государств, которые были их потенциальными союзниками. Более того, их притеснения протестантов в Трансильвании привели к тому, что в 1604 году дворянин Иштван Бочкаи поднял там антигабсбургское восстание, предпочтя покровительство мусульман-турок власти христиан-Габсбургов. Воспользовавшись отвлечением австрийских сил на борьбу с Бочкаи, турки в 1605 году вернули Эстергом.

Однако у Османской империи также хватало проблем. После смерти в 1603 году султана Мехмеда III его преемником стал тринадцатилетний Ахмед I. К этому времени Малая Азия была охвачена беспорядками, в других районах империи также было неспокойно, а в 1603 году началась очередная война с Персией. В этих условиях обе стороны начали искать мира.

Итоги

11 ноября 1606 года в пограничной деревне Житваторок был подписан мирный договор. Помимо множества других положений, договор закреплял за каждой из сторон те территории, которые она в тот момент удерживала, что дало Османской империи весьма скудный выигрыш в виде всего двух новых крепостей — Эгера и Надьканижи. В обмен на разовую выплату 200 тысяч флоринов отменялась ежегодная «дань», которую император Священной Римской империи платил султану.

Источники

  • Кэролайн Финкель «История Османской империи: Видение Османа» — Москва: АСТ, 2010. ISBN 978-5-17-043651-4

Напишите отзыв о статье "Тринадцатилетняя война в Венгрии"

Отрывок, характеризующий Тринадцатилетняя война в Венгрии

Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.