Тринадцать колоний

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Тринадцать колоний  — британские колонии в Северной Америке, которые в 1776 году подписали Декларацию независимости и официально объявили о непризнании власти Великобритании. Результатом этих шагов явилось создание Соединённых Штатов Америки и Война за независимость США.





Тринадцать колоний

Декларацию независимости подписали (в «географическом» порядке):

Остальные британские колонии в Северной и Центральной Америке (5 колоний, расположенных на территории современной Канады, 2 колонии, впоследствии ставшие штатом Флорида, 8 колоний, расположенных на островах Карибского моря и Бермудские острова) к революции не присоединились, сохранив верность британской короне.

Население

Год Население[1]
1630 4,646
1640 26,634
1650 50,368
1660 75,058
1670 111,935
1680 151,507
1690 210,372
1700 250,888
1710 331,711
1715 434,600
1720 466,185
1730 629,445
1740 905,563
1750 1,170,760
1760 1,593,625
1770 2,148,076
1775 2,418,000

На 1776 год 85 % белого населения имели британское или ирландское происхождение, 9 % — немецкое, 4 % — голландское. В течение всего XVIII века население стремительно росло благодаря большой рождаемости, относительно низкой смертности и притоку иммигрантов. Более 90 % населения составляли фермеры. Несколько небольших городов (Бостон, Нью-Йорк, Филадельфия, Чарльстон, Ньюпорт) одновременно являлись морскими портами, связывающими колонии с остальной Великобританией.

Большинство населения были протестантами, имелись также поселения английских и ирландских католиков в Мэриленде. В Чарльстоне, Ньюпорте и Нью-Йорке находились небольшие иудейские общины евреев-сефардов.

Правительство

Вплоть до 1774 года колонии были независимы друг от друга, пока Бенджамин Франклин не предпринял успешных усилий по формированию колониального союза. Колонии имели, каждая по отдельности, развитое самоуправление и систему выборов, которые были основаны на общем английском праве, и были вынуждены защищать свои права от вмешательства метрополии.

С началом массовых протестов, вызванных штемпельным актом 1765 года (Акт о гербовом сборе), американские колонисты начали отстаивать принцип «нет налогам без представительства». Они заявляли, что права колонистов, как британцев, ущемлены, так как они не имеют представительства в британском парламенте, однако облагаются им дополнительными налогами.

Парламент отверг эти протесты, и ввёл новые налоги на американцев. Налог на чай привёл к бойкоту, и Бостонскому чаепитию 1773 года. В 1774 году парламент предпринял наступление на права колоний, урезав самоуправление колонии Массачусетс-Бэй. В ответ на это колонии сформировали не предусмотренные законом выборные Провинциальные Конгрессы, и позднее в том же году двенадцать колоний созвали Первый Континентальный конгресс в Филадельфии. В том же году состоялся Второй Континентальный конгресс, к которому присоединилась тринадцатая колония, Джорджия. В 1775 году все королевские чиновники были изгнаны из тринадцати колоний.

В течение вскоре начавшейся войны за независимость Континентальный конгресс выполнял функции американского правительства. Он набирал армию, назначил её командующим Джорджа Вашингтона, заключал договоры, провозгласил независимость. Также при содействии Конгресса колонии написали свои конституции и стали независимыми штатами.

Другие британские колонии

Во время войны за независимость США, Великобритания также имела и другие колонии на атлантическом побережье Северной Америки: Ньюфаундленд, Земля Руперта (район вокруг Гудзонова залива), остров Принца Эдуарда, Восточная Флорида, Западная Флорида, провинция Квебек. В Вест-Индии также имелись и другие британские колонии. Все упомянутые колонии сохранили лояльность короне.

Ньюфаундленд сохранил лояльность без колебаний. Навигационные акты на него не распространялись, и причин для недовольства, в отличие от тринадцати колоний, у него не было. Кроме того, он контролировался королевским флотом; у этой колонии не было собственного законодательного собрания, которое могло бы озвучить жалобы, как это произошло в тринадцати колониях.

В Новой Шотландии имелось большое количество переселенцев из Новой Англии, сочувствовавших революции, однако изолированная география колонии и присутствие значительной базы королевского флота в Галифаксе сделали вооружённое сопротивление заведомо проигрышным.

Квебек был заселён французскими колонистами-католиками, присоединёнными к британской короне десятилетием ранее. Квебекский акт 1774 года предоставил им значительную культурную автономию. Многие священники опасались распространения протестантизма из Новой Англии. Жалобы тринадцати колоний на налоги не находили отклика у квебекского населения, кроме того, в Квебеке не было ни какого-либо законодательного собрания, ни вообще каких-либо выборов, через которые могло бы выразиться недовольство. Хотя американские колонисты предложили канадцам присоединиться к новому государству, и в 1775 году предприняли военную экспедицию в Канаду, большинство канадцев остались нейтральными.

Среди вест-индских британских колоний законодательные собрания имелись на Ямайке, Гренаде и Барбадосе. Они заявили о поддержке тринадцати колоний, однако присутствие здесь значительных сил королевского флота резко ограничило их возможности. Имели место случаи торговли с американскими кораблями.

На Бермудских и Багамских островах местные власти выразили поддержку тринадцати колониям, и также выражали недовольство перебоями с поставками продовольствия. Эти перебои были вызваны британской блокадой американских портов, в ответ на что власти Бермуд и Багам содействовали контрабандной торговле. В течение войны за независимость они рассматривались повстанцами как «пассивные союзники» Соединённых Штатов. Когда на Багамы прибыла американская эскадра с целью захвата запасов пороха, колония не оказала ей никакого сопротивления.

Восточная и Западная Флориды были новыми королевскими колониями, и местное самоуправление было там ещё минимальным. Кроме того, колонисты нуждались в поддержке метрополии для защиты от нападений индейцев и испанцев. Восточная Флорида во время войны стала основой базой для британских войск на юге, особенно — для вторжений в Джорджию и Южную Каролину. Однако Испания в 1781 году заняла Пенсаколу, принадлежавшую Западной Флориде, и заняла обе колонии по Парижскому договору 1783 года, закончившему войну. В 1819 году Испания окончательно передала обе колонии Соединённым Штатам.

См. также

Напишите отзыв о статье "Тринадцать колоний"

Примечания

  1. Без учёта индейских племён


Отрывок, характеризующий Тринадцать колоний

Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.