Триполис (Греция)
Город
Показать/скрыть карты
|
Три́полиc[1][2] (греч. Τρίπολη или Τρίπολις; ранее — Триполица (греч. Τριπολιτσά от итал. Tripolitza или Tripolizza)[3]) — город в Греции, центр Пелопоннесa, столица и крупнейший город нома Аркадия. Расположен вблизи развалин античных городов Тегеи и Мантинеи.
Население: около 35 000 жителей (2013 год).
История
В античные времена близ современного Триполиса развились античные города Тегея и Мантинея. Во времена раннего Средневековья, по данным находок Филологического сообщества в 1934 году, центральная Морея (Пелопоннес) была наводнена южными славянами. Долгое время здесь существовало славянское поселение Дроболица. Официальные греческие источники оспаривают этимологию корня слова. В поздневизантийский период поселение также приходит в упадок, сельская местность в округе наводняется полукочевыми племенами албанцев-арнаутов.
Современный Триполис был основан турками-османами в 1770 году, которые возвели замок с хорошо укреплённым центром города, ставший основой турецкой власти в Морее, за полный контроль над которой долго и безуспешно боролись средневековые Византия, Венеция и Латинская империя.
После возведения крепости началась интенсивная исламизация региона. Основное население города составляли турки, отуреченные мусульмане и евреи-сефарды.
Город и его окрестности трижды становились местом кровавой резни. В 1820 году резню христиан учинили мусульмане, опасавшиеся начала греческого движения за независимость, в 1821 году осада Триполицы силами греческих повстанцев закончилась массовой резнёй турок и евреев: не менее 8000—10 000 мужчин, женщин и детей были убиты. В 1825 году сотрудничавший с турками египетский генерал Ибрагим-паша, при рождении православный грек, вновь захватил город, учинив новую резню христиан, последний конфликт в истории города.
В начале ХХ века в городе проживало около 15 тысяч человек.
Известные уроженцы
- Секерис, Панайотис (1785—1846), один из двенадцати членов Верховного руководства революционной организации Филики Этерия.
- Скалистирис, Димитриос (греч. Δημητριος Σκαλιστηρης, 1815—1883), полковник, академик, мостостроитель, построил мост, связывающий остров Эвбея со Средней Грецией, директор Афинского Политехнического института.
- Коссос, Иоаннис (греч. Ιωάννης Κόσσος, 1822—1875) — один из первых и самых видных скульпторов освобождённой Греции.
- Иоаннис Георгиадис (греч. Ιωαννης Γεωργιαδης, 1876—1960), греческий фехтовальщик, чемпион первой Олимпиады современности, Афины 1896 г.
- Кариотакис, Костас (греч. Κωστας Καριωτακης, 1896—1928), известный греческий поэт, модернист.
- Александрос Папанастасиу (греч. Αλέξανδρος Παπαναστασίου, 1876—1936) — греческий социолог и политический деятель, занимавший пост премьер-министра во времена Второй Греческой республики.
- Константинос Манетас (1879-1960) – генерал-лейтенант, участник Балканских и Первой мировой войн, украинского и малоазийского походов греческой армии, был министром в трёх греческих правительствах.
- Георгиос Каратзаферис (род. 1947) — греческий политик, лидер партии Народный православный призыв.
- Курос, Янис (род.1956) — бегун на сверхмарафонские дистанции, многократный мировой рекордсмен.
Напишите отзыв о статье "Триполис (Греция)"
Примечания
- ↑ Балканские страны, юг // Атлас мира / сост. и подгот. к изд. ПКО «Картография» в 1999 г. ; отв. ред.: Т. Г. Новикова, Т. М. Воробьёва. — 3-е изд., стер., отпеч. в 2002 г. с диапоз. 1999 г. — М. : Роскартография, 2002. — С. 104—105. — ISBN 5-85120-055-3.</span>
- ↑ Словарь географических названий зарубежных стран / отв. ред. А. М. Комков. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Недра, 1986. — С. 373.</span>
- ↑ [www.tripolis.gr/Istorhia/E-Istorhia-tes-Tripholeos/To-honoma-tes-Tripolitshas История названия города на его официальном сайте] (греч.) (недоступная ссылка — история)
</ol>
|
Это заготовка статьи по географии Греции. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||
Отрывок, характеризующий Триполис (Греция)
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
