Тритемий, Иоганн

Иоганн Тритемий (лат. Iohannes Trithemius, 1 февраля 1462 — 13 декабря 1516) — аббат бенедиктинского монастыря Св. Мартина в Спонхейме, а кроме того Св. Иакова в Вюрцбурге (1506—1516). Известен своими сочинениями в сфере монашеских наставлений, мистической теологии, духовной летописи, христианского гуманизма, демонологии и магии. Считается одним из основоположников криптографии. Криптографии посвящён его незавершенный труд «Стеганография» (лат. «Steganographia») (ок. 1500), а также «Полиграфия» (лат. «Polygraphia») (1508). Его имя — латинизированная форма названия его родного города Триттенхайм.

Жизнь

Свою молодость Иоганн Хайденберг (его имя при рождении) провел в Трире и Нидерландах, а уже после поселился в Гейдельберге для завершения своего образования. Окончил Гейдельбергский университет. В Гейдельберге Иоганн Тритемий познакомился с выдающимися гуманистами своего времени. Среди них: Конрад Цельтис (1459—1508), Якоб Вимпфелинг (1450—1528), и Иоганн Рейхлин. Вместе они сформировали рейнское литературное общество. Когда в 1482 году он возвращался домой, снежная буря вынудила его укрыться в бенедиктинском аббатстве Спонхайма. Когда он был взят в Спонхеймское аббатство, то преобразовал монастырь в снискавшую известность обитель христианского знания, в коем находилось более 2000 рукописей и печатных изданий. Но из-за проблем, вызванных посетителями-чужаками и из-за приобретенной им репутации настоятеля, нагружающего монахов трудами по переписыванию рукописей, уже в то время, когда существовали технологии книгопечатания, Тритемий вступил в конфликт с спонхеймскими монахами, так что ему пришлось порвать связь с ними, и, вместе с тем, утратить свою замечательную библиотеку. В 1506 году по предложению епископа Вюрцбургского Тритемий стал аббатом в аббатстве св. Иакова в Вюрцбурге, и занимал этот пост до конца жизни. Будучи монахом, Тритемий был активным участником движения за Бурсфельдскую реформу, он написал множество проповедей, в которых говорил о важности учёной набожности и очерчивал стадии духовного восхождения, следуя по схемам, уже предложенными Жаном Жерсоном (1363—1469) и Николаем Кузанским (1401—1464). Будучи историком, он составлял хроники, летописи, каталоги, биографии, а также написал и автобиографию, в которой старался установить наследственную связь между современными немцами, древними троянцами и друидами, и, чтобы обосновать существование этой связи, он сочинил хронику Хунибальда и Мегинфрида. Будучи гуманистом, аббат Тритемий выступал за объединение ораторского искусства и знания и поэтому поощрял изучение латыни, греческого языка и иврита.

В 1499 году Тритемий приобрёл репутацию мага, чему посодействовало письмо его другу Арнольду Бостиусу(1445—1499). В этом письме говорилось об искусстве стеганографии, виде криптографии, для осуществления которой необходимо призывать ангелов для передачи им тайных сообщений. Тритемий писал Бостиусу о том, что искусство стеганографии было явлено ему чрез божественное откровение. Поскольку получатель скончался и не смог получить письмо, то настоятель его монастыря смог сам ознакомиться с ним и, ошеломлённый содержанием послания, спровоцировал появление "некромантической легенды" о Тритемии. Если это непредвиденное раскрытие письма к Бостиусу нанесло первый серьёзный удар по репутации Тритемия, то второй произошёл после 1503-го года, когда учёный Каролюс Бовиллус (ок. 1479—1553) приехал в Спонгейм и там получил доступ к частично оконченной «Стеганографии». Каролус Бовиллус осудил автора этого сочинения в своем письме, получившим большую огласку, как мага, чьё вдохновение исходит от дьявола. Можно было бы ожидать, что поступки Бостиуса и Бовиллуса должны были удержать впредь Тритемия от исследования магических тайн. Однако, напротив того, они подстегнули Иоганна Тритемия к написанию апологетических сочинений касательно магии. Тритемий защищал магию в своем биографическом сочинении «Nepiachus» (1507), в обширных предисловиях к «Стеганографии» и последовавшей за ней «Полиграфии» (в ней уже не присутствовала планетарно-ангельская система криптографического посредничества, которая и делала Тритемия фигурой подозрительной), а также в длинных объяснениях, которые Иоганн Тритемий писал своим знакомым.

Предшественники и последователи

Учителем Тритемия называют историка Рудольфа Агриколу, в свою очередь, учеником Тритемия называл себя Агриппа Неттесгеймский, посвятивший ему первое издание своего сочинения «Оккультная Философия» (лат. «De occulta philosophia», 1510). Хотя весьма широко распространённые сведения о том, что Тритемий посвящал в тайные науки Парацельса, сложно подвергнуть проверке, всё-таки совершенно не вызывает сомнений, что последователи Парацельса, среди которых мы назовем Жака Гохори (он же Leo Suavius, † 1576) и Жерара Дорна (XVI век), разрабатывали концепции своего учителя под влиянием трудов Тритемия. Джон Ди явно признавал значимость трудов Тритемия. Случайно ему удалось отыскать рукописную копию «Стеганографии», когда он отправился с дипломатическим поручением в Антверпен в 1563 году. Это знакомство со «Стеганографией» вдохновило его на написание «Иероглифической Монады» (лат. «Monas hieroglyphica», 1564). Однако именно через свои оккультные разработки стеганографии и полиграфии Тритемий оказал наиболее сильное и продолжительное влияние на последующие поколения. Наследие это до сего дня вдохновляет людей на практику криптографии, и ещё на протяжении двух столетий у него находилось множество подражателей, которые приводили свои методы шифрования текстов.

Усложняющим фактором в создании посмертной репутации Тритемия является то, что в своих сочинениях по демонологии он приводил те же самые аргументы, которые возводили против него же многие из критиковавших его идеи. Дебаты, которые разразились вокруг личности Тритемия после его смерти, были связаны не только с тем, что он способствовал развитию охоты на ведьм, но также они велись в контексте полемики относительно Реформации и разворачивавшейся научной революции. В то время как протестантские критики старались провести связь между магией Тритемия, его «суеверными» католическими воззрениями и монастырским образом жизни, католические критики склонны были рассматривать его магию как систему, составленную из лучших побуждений, но всё же являющуюся плодом заблуждений. Всё же, из уважения к набожности Тритемия, как протестанты, так и католики равным образом считали полезными описанные им криптографические методы и даже увидели в них способ для сбережения посланий от непосвящённых. И даже когда в обществе возобладало течение философского рационализма, многие, включая восхищенных членов Английского Королевского Общества, таких как Джон Уилкинс (1614—1672) и Роберт Хук (1635—1703), были благодарны Тритемию за его методы криптографии несмотря на то, что они отрицали те оккультные принципы, на которых они были построены. Учёные склонялись к тому, чтобы воспринимать аббата как первопроходца в своей среде, создавшего универсальный криптографический язык, который дополняет язык математики и является полезным в рамках их поисков универсально действующего научного метода.

Вклад в криптографию

Наиболее серьёзное предложение Тритемия по защите информации, дошедшее до наших дней, заключается в придуманной им таблице Тритемия. Первая буква текста шифруется по первой строке, вторая буква – по второй и так далее, после использования последней строки вновь возвращаются к первой. В своём сочинении «Стеганография» Тритемий предложил шифр «Аве Мария» и шифр, построенный на основе периодически сдвигаемого ключа. В нём следовало расставлять буквы в первой строке в произвольном порядке, сохраняя в последующих строках правило циклического сдвига. Строки отмечались буквами упорядоченного алфавита. Он также осуществил оригинальную идею защиты информации, опирающуюся, по существу, на двоичное кодирование букв алфавита и использование в открытом тексте двух мало отличающихся шрифтов. Очевидный недостаток этих шифров – их слабая стойкость: если используемая «таблица Тритемия» известна, то для дешифрования достаточно опробовать первую (заранее обговоренную) букву, и шифр «раскалывается».

Важнейшие сочинения

• «Во славу переписчиков» (De Laude Scriptorum, 1492, напечатана в 1494) — труд, написанный в поддержку рукописного ремесла против книгопечатания
• «О семи вторичных интеллигенциях» (De septum secundeis, 1508). История мира, основанная на астрологии.

Наиболее важные труды были напечатаны лишь посмертно:

• «Полиграфия» (Polygraphia, 1518). В ней обнародован «шифр Тритемия» (англ.)
• «Стеганография» (Steganographia, написана около 1499, напечатана в 1606 году, в 1609 году занесена в «Индекс запрещённых книг»). На первый взгляд книга посвящена магии и использованию духов для общения на больших расстояниях. Однако ключ к дешифровке книги показывает, что речь в ней идёт о криптографии.
• «Хроника баварских герцогов» (Chronicon successionis ducum Bavariae et comitum Palatinorum, написана около 1500—1506).
• «Хроника монастыря Хиршау» (Annales Hirsaugiensis). Труд в 1400 страниц, завершён в 1514, опубликован в 1690.

Ряд авторов причисляет Тритемия к традиции гуманистической историографии. Против такой оценки резко возражает О. Л. Вайнштейн, считая, что представления Тритемия о методах и задаче исторических сочинений являются ещё вполне средневековыми, и что известен он как злостный фальсификатор, ссылающийся в целях обоснования глубокой древности германцев на сочинённую им самим «Франкскую хронику Хунибальда» («De origine gentis Francorum compendium»).

Из библиографических работ Иоанна наиболее значительной и обеспечившей ему прочное место в истории библиографии является «Книга о церковных писателях». Труд Иоанна Триттенгемского — значительное по объёму произведение, в нём учтено около 9000 произведений, принадлежавших 963 писателям. Он расположил их в хронологическом порядке, дал о них краткие биографические заметки и отметил их сочинения. Огромный труд Иоанна носит подытоживающий характер, он сводит воедино и продолжает до конца 15 века работы своих предшественников. «Книга о церковных писателях» первый печатный библиографический словарь, имеющий справочное назначение.

В литературе

• Имя Тритемия упоминается в повести Лавкрафта «Случай Чарльза Декстера Варда»
• Шифровальные круги Тритемия используются для иллюстраций в романе У. Эко «Маятник Фуко» (1988). О самом Тритемии и его криптосистемах речь идёт в главе 19 романа
• Тритемий и его произведение «Стеганография» фигурируют в книге «Печать Иуды» (2007) Джеймса Роллинса; шифр Третимия из «Полиграфии» является одним из ключевых элементов романа и называется «Ангельским письмом».
• Иоганн Тритемий упоминается в историческом романе «Беглая монахиня» Филиппа Ванденберга.

Исследования

• Arnold, Klaus: Johann Trithemius, 1462—1516; Schöningh, 2. ed. (d. o.e. Diss.) Herbipoli 1991; ISBN 3-87717-045-5
• Brann, Noel L.: The abbot Trithemius (1462—1516), The Renaissance of Monastic Humanism Studies in the History of Christian Thought 24); Brill, Lugduni Batavorum 1981; ISBN 90-04-06468-0
• Brann, Noel L.: Trithemius and magical theology, a chapter in the controversy over occult studies in early modern Europe; State Univ. of New York Press, Albany NY 1999; ISBN 0-7914-3962-3 (englisch)
• Kuper, Michael: Johann Trithemius, der schwarze Abt; Zerling, Berolini 1998; ISBN 3-88468-065-X
• Lehmann, Paul: Merkwürdigkeiten des Abtes Johannes Trithemius; Verlag der Bayerischen Akademie der Wissenschaften, Monaci 1961
• Симон К. Р. История иностранной библиографии.- М.: Изд-во ВКП, 1963.- 69-73.

Ссылки

• [www.esotericarchives.com/tritheim/stegano.htm Steganographia (Latin). Издание 1997 года]
• [www.dtc.umn.edu/~reedsj/trit.pdf Solved: The Ciphers in Book iii of Trithemius’s Steganographia], PDF, 208 kB
• [www.hmml.org/exhibits/Trithemius/Introduction.html Hill Monastic Manuscript Library article on Trithemius] (включает ссылки на фотографии первых изданий книг Тритемия)
• [home.att.net/~tleary/cryptolo.htm Cryptology in the 15th and 16th century — Penn Leary]
•  (итал.)[www.pazuzu.it/tritemio/ Книги по стеганографии]
• [teurgia.org/index.php?option=com_content&view=article&id=959:lr-&catid=24:2009-12-21-14-53-54&Itemid=36 Стеганография] (рус.) Иоганна Тритемия

Отрывок, характеризующий Тритемий, Иоганн

Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.