Тришна

Тришна (санскр. तृष्णा), также Танха (пали: तण्हा) — понятие индийской философии, обозначающее тягу к жизни как фундаментальное свойство психики всех живых существ. Термин «тришна» используется в индуизме, буддизме и джайнизме для обозначения жажды существования, обусловливающей сансарическое бытие. Тришна тесно связана со страстью (кама). Обычно употребление слова «тришна» несёт в себе негативные коннотации, поскольку им обозначают качество, которое, в соответствии с традиционным индийским мировоззрением, следует преодолеть.

В индуизме

Статья по тематике Индуизм
История · Пантеон
Направления Вайшнавизм  · Шиваизм  · Шактизм  · Смартизм
Верования и практики Дхарма · Артха · Кама Мокша · Карма · Сансара Йога · Бхакти · Майя Пуджа · Мандир · Киртан
Священные писания Веды · Упанишады Рамаяна · Махабхарата Бхагавадгита · Пураны другие
Родственные темы Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша
Портал «Индуизм»

Слово «тришна» часто встречается в священных писаниях индуизма и употребляется современными индийскими мыслителями.

В Бхагавад-гите Кришна называет тришну одной из причин возникновения гуны раджас наряду с вожделением (рага).

В Мокшадхарме тришна указывается в качестве источника страдания.

Согласно Мокшадхарме, тришна приравнивается к тяжёлой болезни, от которой необходимо излечиться:

«Худоумным трудно покинуть жажду (тришну): до старости она не стареет,

И только с жизнью она кончается; покинувшему этот недуг — благо».

Б. Л. Смирнов в комментарии к 18 шлоке 174 главы Мокшадхармы указывает на то, что тришна стала «настоящим техническим термином для обозначения того первичного свойства всех живых существ, которое европейская психофизиология называет инстинктом самосохранения. В нём индийские философы видели главного врага, препятствующего Освобождению … Тришна и Кама — одно, но первое слово больше подчёркивает инстинкт самосохранения, а второе — половой инстинкт. Слово „тришна“ не употребляется для обозначения физической жажды, это понятие выражается словом „пипаса“ (желание пить)».

В более широком смысле тришна выступает синонимом чувственного желания и зачастую употребляется во множественном числе.

Свами Шивананда даёт следующие разъяснения:

Тришна означает сильное желание или чувственное влечение. Через постоянное повторение наслаждения объектом привязанность к этому объекту становится очень сильной и острой. Это есть Тришна.

Легко стать крупным учёным-исследователем в Оксфордском или Кембриджском университете и получить учёную степень магистра гуманитарных наук или доктора философии. Но чрезвычайно трудно искоренить эти Тришны. Именно по этой причине Шри Васиштха говорит Шри Раме: „Можно вырвать с корнем Гималаи. Можно выпить целый океан. Можно проглотить огонь. Но трудно уничтожить Тришны. Желания вызывают непрестанное бедствие разными способами. Эти желания — семена сансары“(Йога Васиштха)».

В буддизме

В рамках Четырёх Благородных Истин Вторая Благородная Истина определяет танху как источник (самудая (санскр. समुदाय)) страданий (духкха). Детально эта концепция разработана в доктрине двенадцати нидан взаимозависимого происхождения (пратитьясамутпада), в которой танха является восьмым звеном.

В палийском каноне рассматриваются три типа жажды:

• жажда чувственных удовольствий (кама-танха)
• жажда существования (бхава-танха)
• жажда несуществования или уничтожения (вибхава-танха)

Буддистские учения описывают жажду чувственных удовольствий как стремление обладать желаемым объектом. Она также может иметь негативный характер — стремление избегать неприятных ощущений.

Танха охватывает не только жажду материальных объектов или чувственных удовольствий. Она также включает жажду жизни (или смерти для желающих совершить самоубийство), жажду славы (или её противоположности — бесчестия), жажду психических или эмоциональных состояний (например, счастья, радости, восторга, любви).

Согласно буддистским учениям, танха возникает из представления о возможности достижения счастья или благополучия путём исполнения желаний. Такая вера ведёт к умножению желаний и повторяющимся попыткам удовлетворить их. Графически данный процесс представлен Бхавачакрой (колесом бытия) — циклическим повторением психических состояний, вызванных желаниями и привязанностями (упадана). Дальнейший анализ танхи раскрывает, что вследствие непостоянства всех вещей в этом мире наслаждение ими не может быть достигнуто.

Более того, танха ведёт не только к собственным страданииям (духкха) испытывающего её, но и к чужим страданиям.

Буддистское решение проблемы танхи дано в Третьей Благородной Истине — истине о прекращении (ниродха) страданий. Прекращение страданий достигается путём подавления (ниббута) танхи. Проблема состоит в том, что желания непрактикующих Дхарму людей сводятся к чувственным удовольствиям, существованию и несуществованию. Когда же они начинают практиковать Дхарму и предпринимают Правильное Усилие, то их желания направляются к просветлению и освобождению, и в этом случае танха превращается из препятствия в средство достижения просветления.

Параллели в европейской философии

Боэций

Один из Отцов Церкви Боэций в самом нехристианском из своих произведений, озаглавленном «Утешение философией», указывал на присущую всем растениям и животным жажду существования, называя источником этой жажды природу: «Природа наделяет каждый вид тем, что ему необходимо, и она заботится, чтобы всё, пока сохраняет силу жизни, не погибло».

Боэций не только сделал очень точное психологическое наблюдение, сравнив подсознательное стремление к бытию у живых существ с действием законов природы в отношении неодушевлённых вещей, но и сформулировал по-своему за 1300 лет до Шопенгауэра идею отрицания воли к жизни:

«Столь велика забота природы, что с помощью рассеивания семени она дала растениям не только временное бытие, но и как бы одарила их вечным существованием посредством какого-то [таинственного] механизма. Кто этого не знает? То же можно сказать и о вещах неодушевленных, ведь они так же устремляются к тому, что соответствует их природе. Разве поднималось бы легкое пламя вверх, а тяжесть не увлекала бы землю вниз, если бы такие движения не были им свойственны? Далее, если одно соответствует другому, то оба эти явления сохраняют единство, тогда как то, что недружественно, распадается. В соответствии с этим законом такие твердые тела, как, например, камни, в которых составляющие их частицы соединены наитеснейшим образом, при попытке разрушить их, оказывают сопротивление. То же наблюдается и в жидкостях, равно как в воздухе и воде, ибо, хотя они легко поддаются силам, их разделяющим, но быстро возвращаются в прежнее состояние. Огонь же избегает всякого расчленения. А ведь в этих случаях мы имеем дело не с волевыми движениями сознающей души, а с природными побуждениями, которые сродни проглатыванию пищи, свершению чего не вызывает в нас раздумий, или дыханию во сне, когда мы дышим, не задумываясь над этим. Так и у животных любовь к бытию проистекает не из желания души, но из законов природы. Однако часто случается, что смерть, которой страшится природа, избирает воля, и она заставляет также отрекаться иногда от продолжения рода, дара, которым природа наградила всех смертных для поддержания непрерывности их существования, и исполнения чего она неукоснительно требует. Итак, любовь к жизни проистекает не из осознанного желания живого существа, но из природного стремления. К тому же Провидение вложило в созданную им великую основу бытия — стремление жить до тех пор, пока это возможно».

Артур Шопенгауэр

Немецкий философ Артур Шопенгауэр, не скрывавший своих симпатий к индуизму и буддизму, в центр своей философии поставил понятие «воля к жизни» (Wille zum Leben), которое чрезвычайно близко к понятию «тришна», хотя и имеет ряд отличительных особенностей.

Обосновывая преимущество своего философского подхода, Шопенгауэр утверждает:

«Каждый взгляд на мир, объяснить который есть задача философии, подтверждает и свидетельствует, что воля к жизни отнюдь не произвольный гипостаз или даже пустое слово, а единственное истинное выражение внутренней сущности. Всё рвётся и тяготеет к существованию, если возможно, к органическому, то есть к жизни, а затем к возможному её усилению; в животной природе становится очевидно, что воля к жизни — это основной тон её сущности, единственно неизменное и безусловное её свойство».

Подобно индуизму и буддизму, Шопенгауэр отмечает тесную связь воли к жизни с половым инстинктом.

«Если бы воля к жизни проявлялась только в инстинкте самосохранения, это было бы лишь утверждением индивидуального явления на время его естественного существования. Труды и заботы такой жизни не были бы велики, и она протекала бы легко и радостно. Поскольку же воля к жизни хочет жизни вообще и на все времена, она выступает и как половой инстинкт, который охватывает бесконечный ряд поколений. Этот инстинкт уничтожает ту беззаботность, весёлость и невинность, которые сопутствовали бы индивидуальному существованию, и привносит в сознание беспокойство и меланхолию, а в жизнь — неприятности, заботу и нужду. Если же этот инстинкт, как бывает в редких случаях, добровольно подавляется, то это — поворот воли, которая сходит со своего пути».

Путь к спасению немецкий мыслитель видит через отрицание воли к жизни, которое достигается двумя способами:

• искупление через многочисленные страдания — путь грешников, которым следует большинство;
• путь познания и добровольного аскетизма — удел избранных.

Следует подчеркнуть, что Шопенгауэр не заимствовал свои основные идеи из буддийской религии, о чём он сам написал следующее:

«Если бы я избрал критерием истины выводы моей философии, то я должен был бы признать преимущество буддизма перед всеми другими религиями… И это совпадение тем отраднее, что я в своём философствовании не находился под её влиянием. Ведь до 1818 года, когда вышла моя книга, о буддизме были в Европе только очень несовершенные и скудные сведения».

Также нужно отметить, что отрицание воли к жизни в философии Шопенгауэра и сопутствующие ему состояния сознания отличаются от буддистского понятия «нирвана».

Отрывок, характеризующий Тришна

Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.