Три мушкетёра (фильм, 2013)

Три мушкетёра
Жанр	исторический, приключенческий фильм
Режиссёр	Сергей Жигунов
Продюсер	Сергей Жигунов
Автор сценария	Сергей Жигунов Андрей Житков
В главных ролях	Риналь Мухаметов Юрий Чурсин Алексей Макаров Павел Баршак
Оператор	Игорь Кожевников
Композитор	Алексей Шелыгин
Оригинальный телеканал	1+1
Студия	Продюсерский центр Сергея Жигунова
Длительность	фильм — 120 мин., сериал — 10х45 мин.
Бюджет	12 млн. долл.
Страна	Россия Россия
Язык	русский
Дата выхода	14 ноября 2013
Первый показ	16 декабря 2013 (1+1, Украина) 3 января 2014 (1 канал, Россия)
Количество эпизодов	10
IMDb	ID 3274666
Выход фильма «Три мушкетёра»

«Три мушкетёра» — исторический приключенческий российский фильм/телесериал 2013 года Сергея Жигунова по мотивам романа Александра Дюма «Три мушкетёра».
Картина не является римейком известного советского кинофильма, снятого по тому же сюжету.

Фильм выпустили одновременно в двух форматах: сериала и полнометражной ленты для широкого проката. Премьера полнометражного фильма состоялась 14 ноября 2013 года. Телефильм вышел позже, в 10 сериях: украинская премьера состоялась 16 декабря 2013 на телеканале «1+1», российская — на «Первом канале» 3 января 2014 года, белорусская — 3 января на телеканале «ОНТ».

Создание

До этого Сергей Жигунов в качестве продюсера уже экранизировал романы Дюма — «Королева Марго» (1997) и «Графиня де Монсоро» (1997). Снять «Мушкетёров» он мечтал ещё с того времени: «Давно я тянул руки к этому произведению. Меня останавливало обещание, которое, действительно, дал когда-то Мише Боярскому, он сказал „Серёга, не надо. Дай мне до конца доиграть это всё. Я хочу с жезлом маршала Франции в руке умереть в костюме д’Артаньяна на экране“. Я понял, что для него это очень серьёзно. А я его очень люблю (Мишу). И я притормозил. Недавно я его встретил в Киеве почему-то в аэропорту, мы пересеклись. Я говорю „Миш, ты доиграл?“ Он говорит „Да“. Я говорю „Я запустил“. Он говорит „Ну, хорошая книжка. Чего же её не снимать?“ Так что, в общем…»

Жигунов, выступающий и режиссёром, и продюсером, сам написал сценарий. В его намерение, судя по ранним интервью, входило сделать максимально тщательную экранизацию романа.

«Я очень уважительно отношусь к Дюма, его книги живут столетиями, поэтому не позволил себе вольно обращаться с сюжетом. Его я не трогал, но сильно поработал над диалогами, расписал поподробнее сюжетные линии, наделил персонажей новыми чертами. Получилась динамичная история, адаптированная к восприятию современного зрителя. И герои, на мой взгляд, стали ярче и выразительнее, более живыми и понятными». «Я пересмотрел всех „Трёх мушкетёров“. Удивлён был многим вещам — все пытаются как можно дальше от Дюма отскочить. У кого-то дирижабли летают, бомбёжка Парижа с воздуха в 1626 году… Зачем Дюма для этого?» «У меня был опыт работы (продюсерской, правда) с Дюма. И я видел, как очень опасно обращаться с его драматургией. Он создаёт такую конструкцию, которую разрушать очень опасно, всё пойдёт не туда сразу. Основные элементы конструкции надо сохранять»

После запуска съёмок акценты в интервью Жигунова поменялись. Отличие проекта от предыдущих экранизаций, по его словам, состоит в бережном отношении к тому, что было написано автором: «Мы сохранили основные сюжетные линии и мотивы, но поменяли структуру взаимоотношений между героями. Добавили темпа и ритма, адаптировали разные истории под сегодняшнего зрителя. Богаче станут любовные сюжеты. Мы развили линию отношений госпожи Кокнар и Портоса. Отношения Арамиса и герцогини де Шеврез тоже будут показаны с предельной точностью. Драматичнее складывается связь между Атосом и миледи. А линия Бекингема и Анны Австрийской прописана шире и подробнее, она тоже получит неожиданное продолжение. В романе много интересных сюжетных поворотов и сцен, которые режиссёры обычно обходят стороной». Жигунов не согласен с журналистским штампом о том, что это первая дословная экранизация романа: «…это не дословный Дюма. Все основные сцены, конечно, сохранены, но я добавил в них что-то, даже диалоги я переписывал, кроме совсем ключевых, канонических я бы сказал, что трогать нельзя. Потому что очень сложно это было бы смотреть. Очень давно он это писал, темп изменился, аудитория изменилась, будет непонятно, будет тянуть. Смысловой сюжет мы с соавтором моим Андреем Житковым сохранили, основные сцены, эта история начинается так, как у Дюма, и заканчивается так, как у Дюма. То, что происходит периодически между двумя островками Дюма, какие там синусоиды выписывает история, это не совсем Дюма, я бы сказал. На мой взгляд, это забавно».

Внешние изображения
	[www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=uoGTzd_gfFI Первый официальный трейлер].

Внешние изображения
	[www.youtube.com/watch?v=AdBLAp9iLGU Второй официальный трейлер].

После выхода картины Жигунову пришлось оправдываться за заметные сюжетные изменения: «Понимаете, мне хотелось усилить некоторые вещи. Я его (д’Артаньяна) сделал девственником только потому, что как артист подошёл к предлагаемым обстоятельствам. Он родился в какой-то горной деревне. Раньше городишки были, как теперь деревеньки. Я спрашивал про Гасконь людей, которые там были. Они говорили, что это резкие ребята. Представьте, что в Грузии или Чечне решили вступить во внебрачную связь. Вопрос: когда вас зарежут и с какой скоростью? С этими изменениями я приобрёл огромное количество мотивов: мотив, по которому он удрал в Париж, мотив ехать в Лондон. В книге бродил по городу пьющий молодой человек, 32 дня бухал с друзьями на королевские деньги после той дуэли (так у Дюма), неожиданно встретил девушку, она спросила: „В Лондон не съездишь?“ Он сказал: „Конечно, съезжу“. Встал и поехал. А Париж и Лондон — это примерно, как Израиль и Ирак. Или СССР и Германия в 1943 году. На грани войны. Или война уже идёт. А ты едешь в недружественную страну. Просто так, потому что какая-то мимо проходившая девушка попросила. Но, когда ты полюбил первый раз, ты можешь прыгнуть в окно. Сразу. Причём вниз головой, шесть раз, пока не убьёшься окончательно. Я получаю мотив, понимаю, о чём снимаю. Артисты понимают, что им играть. Потому что иначе романтизм выглядит так: „А давайте махнём на Северный полюс!“ — „А давайте!“ Выпили и махнули. Они не романтики, они — идиоты. Не хотелось бы, чтобы они выглядели идиотами. Мне кажется, что нам удалось этого избежать благодаря каким-то таким мотивациям, которых у Дюма не было. Хотя в книге речь не шла, был ли у него какой-то любовный опыт. Понимаю, что для него это трагедия, другой опыт, другое мироощущение. Величина события иная совсем».

В ролях

Актёр	Роль
Риналь Мухаметов	Д'Артаньян Д'Артаньян
Юрий Чурсин	Атос Атос
Алексей Макаров	Портос Портос
Павел Баршак	Арамис Арамис
Василий Лановой	Кардинал Ришелье Кардинал Ришелье
Екатерина Вилкова	Миледи Миледи
Филипп Янковский	Людовик XIII Людовик XIII
Мария Миронова	Анна Австрийская Анна Австрийская
Анна Старшенбаум	Констанция Бонасье Констанция Бонасье
Константин Лавроненко	Герцог Бекингэм Герцог Бекингэм
Владимир Зайцев	Рошфор Рошфор
Александр Лыков	Де Тревиль Де Тревиль
Виктор Раков	Бонасье Бонасье
Ксения Кутепова	Мадам Кокнар Мадам Кокнар
Алексей Воробьёв	Лорд Винтер Лорд Винтер
Владимир Этуш	Ювелир Ювелир

а также (не указаны в начальных титрах):

Актёр	Роль
Мишель Карлье	Д'Артаньян-отец (озвучивает Сергей Жигунов) Д'Артаньян-отец (озвучивает Сергей Жигунов)
Екатерина Олькина	Герцогиня де Шеврез Герцогиня де Шеврез
Агата Муцениеце	Служанка Кэт Служанка Кэт
Борис Смолкин	Господин Кокнар Господин Кокнар
Вилле Хаапасало	Швейцарец Швейцарец

Кастинг

Актёров подбирала кастинг-директор Лера Ганкина, по словам Жигунова — «замечательный кастинг-директор. Даже поставил её в начальные титры».

«Я попытался собрать ансамбль из артистов высокого уровня (у меня нет времени и сил обучать людей на площадке), известных, но не набивших оскомину у зрителей, — рассказывает Сергей Викторович. — Люди ведь очень устают от актёров, которые всё время мелькают в сериалах, „замыленные“ лица начинают вызывать раздражение».

Жигунов чрезвычайно высоко оценивает исполнителя роли д’Артаньяна: «Удивительно талантливый. Разносторонний. (…) мальчишка просто поразительный. Просто поразительный. Вот, если бы его не было, наверное, не стоило бы снимать этот фильм, я так думаю. Ну, ничего бы не получилось». «…когда Риналь Мухаметов пришёл на пробы, удивительно непосредственный, я понял, что он — несомненное открытие. Он поёт, фехтует, он акробат, замечательно играет, спортивен до неприличного состояния, очень красив… Д’Артаньяну должно быть 18 лет, и никаких Безруковых».

«Я восстановил некоторую справедливость, то есть д’Артаньян молод, это очень важно, мушкетёры старше, чем он. Потому что иначе не работает структура взаимоотношений этих персонажей. Они к нему относятся почти отечески».

По словам Жигунова, при кастинге они старались не идти на «подтасовки»: например, узнав из жёлтой прессы, что «Констанцией могла бы стать Анастасия Заворотнюк», он «чуть не упал в обморок. Дико смешно и абсурдно. Актрису поставили в неловкое положение. Д’Артаньяну по фильму 18 лет. Исполнительницу роли Констанции в Настином возрасте трудно себе представить. Максимум, на что она могла бы рассчитывать, — это роль мамы д’Артаньяна. Мы пытаемся сберечь некую букву Дюма и не идти на подтасовки. При этом роман мы не повторяем! Иначе это скучно было бы смотреть». Тем не менее, Ришелье, которому в год начала действия романа было 40 лет, играет пожилой Василий Лановой. Жигунов отмечает это отступление особо: «Мне хотелось возрастного кардинала, потому что я хотел убрать подозрения на взаимоотношения с королевой. А у меня так много любовных дополнительных линий возникло в сценарии, что ещё одну он просто не выдерживал».

Для Владимира Этуша был написан специальный эпизод, настолько Жигунову (его ученику) хотелось его снять.

В фильм не попали

Предварительно предусматривались следующие кандидатуры мушкетёров: Евгений Цыганов (Атос), Дмитрий Дюжев (Портос) и Константин Крюков (Арамис). Но из-за Цыганова, который не смог сниматься, или Крюкова, у которого началась аллергия на лошадей, эта тройка рассыпалась. Миледи могла сыграть Светлана Ходченкова (помешал ранее заключённый контракт в Голливуде — «Росомаха: Бессмертный») или Оксана Акиньшина (отказалась из-за беременности).

Существовала мысль ввести отсылку к предыдущему советскому телефильму-мюзиклу, пригласив Михаила Боярского на роль д’Артаньяна-отца, но, как рассказывает Жигунов, «потом мы решили, что это неправильно — смешивать таким образом то старое кино, которое до сих пор зрители смотрят с удовольствием, и наше, новое. Оно будет совершенно другим».

На вопрос, почему Жигунов не сыграет никого сам в фильме, он ответил, что не стал этого делать, чтобы не отягощать проект, который и так «вызывает тяжелейшие подозрения у окружающих», «я так много потратил сил как режиссёр, что если бы я ещё и в кадр вошёл, наверное, ничего бы хорошего не получилось». Однако он озвучил отца главного героя, сыгранного французским постановщиком трюков.

Съёмки

Съёмки планировалось начать 1 августа 2012 года и уложить в три месяца, чтобы выпустить фильм весной 2013 года, однако срок был сдвинут. До 18 сентября в Гатчине завершились съёмки 1-й половины фильма. К концу 2012 года съёмки закончились. Они заняли 64 дня, завершились до конца 2012 года.

Съёмки происходили в 2 этапа, в России и за рубежом, в зависимости от необходимой натуры.

1-я половина съёмок: в Выборге на берегу Финского залива — в Выборгском замке (более 10 сцен, в том числе осада Ла-Рошели). Также в Петергофе — в Большом дворце Петергофа («Лувр»), в петергофском парке «Александрия»; в Гатчине — на территории Большого Гатчинского дворца; в Мухинском училище (Санкт-Петербург) («Букингемский дворец»).

2-я половина съёмок: в Чехии (в замках Боузов и Пернштейн, в Оломоуце и живописном месте Кутна-Гора), а также в резиденции князей Лихтейнштейн Вальтице. Частично задействованы интерьеры, которые уже использовались Жигуновым при съёмке «Королевы Марго». По словам режиссёра Алексея Злобина, за границей снимали всё, что связано с натурой и архитектурой, так как она более приближена к французской.

По словам Жигунова, он принципиально не стал подхватывать модную ныне тенденцию погружаться в исторические реалии, выводя на передний план грязь и мерзость окружающего героев мироздания, средневековую бытность со всеми тамошними грязными улицами, занавоженными тупиками, копчёными домами, неуклюжим, зловонным бытом. «Мы принципиально не стали рисовать прошлое в серых тонах, в грязи, во мраке быта. (…) Если серьёзно, обшарпанные штаны, занавоженные улицы и грязные трактиры, вся эта средневековая мерзость — кому она нужна в нашей приключенческой киноленте? Вы что, хотите, чтоб мы показали благородных дам, чьи парики кишели вшами, простолюдинов с выбитыми зубами и зачумлёнными лицами? Поверьте, ни вам, ни зрителю от нашей картины подобных откровений не нужно. Они не затем пришли, они пришли за чистотой помыслов, за чистотой отношений. Грязь на улицах будет диссонировать с общим приключенческо-романтическим настроением кинокартины. По сути, таковой бытовой изнанки нет и в романе Дюма».

Костюмы

Художник по костюмам Татьяна Патрахальцева специально сконструировала исторические наряды.

Все костюмы для основных персонажей сшили на заказ из дорогих тканей, с ручным кружевом и полудрагоценными камнями, причём многие в нескольких экземплярах. К примеру, одно платье королевы стоит 78 тысяч рублей. Для массовки костюмы были взяты напрокат — в Чехии, Испании и Франции. Специально были построены кареты, подвески королевы были изготовлены на заказ в московской мастерской.

Музыка

Музыку написал композитор Алексей Шелыгин. Планируется использовать 2 старинные французские песни. Саундтрек был записан Лондонским симфоническим оркестром.

Жигунов рассказал, что «Три мушкетёра» стали одним из первых российских фильмов с новым поколением театрального звука Dolby Atmos. Сведение звука сделано в Лондоне.

Трюки и танцы

В фильме 2 погони и 17 боёв. Трюки и сцены с фехтованием поставил Мишель Карлье, которого Жигунову порекомендовал швейцарский актёр Венсан Перес: Карлье ставил трюки в его картине «Фанфан-тюльпан». (Также Карлье сыграл в эпизоде и д’Артаньяна-отца).

Юрий Чурсин («Атос») рассказал в интервью: «Постановщики боёв, французы, проставляли бой на каждого персонажа. У каждого была своя манера фехтовать. И когда мне показали, как фехтует пьяный Атос, я сразу понял, кто этот человек, и настроился: у него другое дыхание, иная, чем у меня, манера брать предметы, он обращает внимание на другие вещи».

Команду каскадёров возглавляет Игорь Новосёлов. Французский монтажёр, который работал на «Перевозчике», «Такси» и «Фанфане», монтирует драки — по словам Жигунова: «У нас, к сожалению, никто не умеет это делать. Для телевизионного кино это беспрецедентные траты». Главный хореограф — Гали Абайдулов.

Сюжет

Киноверсия

По причине сжатого хронометража (2 часа) сюжет развивается в крайне сжатом темпе, с потерей многих сюжетных линий, за что киноверсия была сильно раскритикована (см. раздел Критика).

Телеверсия

Десять 45-минутных серий позволяют аккуратно следовать сюжету книги, хотя некоторые эпизоды были Жигуновым перетасованы, переакцентированы или выброшены.

№	Сюжет	Главы книги	Премьера (Украина)	Премьера (Россия)
1	Д’Артаньян покидает Гасконь, прибывает в Париж и знакомится с мушкетёрами.	Часть 1. Главы I—V. «Три дара г-на д’Артаньяна-отца»; «Приёмная г-на де Тревиля»; «Аудиенция»; «Плечо Атоса, перевязь Портоса и платок Арамиса», «Королевские мушкетёры и гвардейцы г-на кардинала»	16.12.2013	03.01.2014
2	Д`Артаньян знакомится с Констанцией и становится участником в любовных и политических интригах королевы и герцога Бекингэма.	Часть 1. Конец главы I «Три дара г-на д`Артаньяна-отца»; глава VI «Его величество Людовик XIII»; Глава X—XVIII «Мышеловка в семнадцатом веке»; «Интрига завязывается»; «Джордж Вилльере, герцог Бегингэмский»; «Незнакомец из Менга»; немного из главы XV «Военные и судейские»; немного из главы «О том как канцлер Сегье не мог найти колокол, чтобы ударить в него, по своему обычаю»; «Супруги Бонасье»; начало главы «Любовник и муж».	16.12.2013	03.01.2014
3			17.12.2013	04.01.2014
4			17.12.2013	04.01.2014
5			18.12.2013	05.01.2014
6			18.12.2013	05.01.2014
7			18.12.2013	06.01.2014
8			19.12.2013	06.01.2014
9			19.12.2013	07.01.2014
10			19.12.2013	07.01.2014

Отличия от книги

Фильм упрекали в том, что несмотря на заявленное изначально желание тщательной экранизации книги, в сюжете много «отсебятины»:

Киноверсия:

• у мушкетёров нет слуг
• д'Артаньян становится мушкетёром меньше чем через неделю после прибытия, в книге ему понадобилось два года и он был принят в мушкетёры под Ла-Рошелью, в фильме же это произошло в Париже.
• д’Артаньян — девственник, из-за чего мушкетёры отказываются с ним драться на дуэли
• компьютерные бабочки на платье Анны Австрийской
• королева Анна Австрийская, приехавшая к мужу в Ла Рошель, д’Артаньян, пробравшийся к ней в палатку
• мёртвого Бекингема привозят к Анне под Ла Рошель, где она над ним рыдает
• прощальный ужин и последний поцелуй Миледи и Атоса
• Фельтон — давний любовник миледи и отец Мордаунта
• Констанция Бонасье, умирающая в монастыре не от яда, а от предательского удара кинжалом (впрочем, как и в фильме Бордери)

Телеверсия:

Более продолжительная по хронометражу телеверсия продемонстрировала дополнительные отступления от сюжета:

• Д’Артаньян не остаётся в трактире раненый, а сразу едет в Париж
• Вставлен эпизод драки, в которой ранен Атос
• Атос умирает от медленнодействующего яда начиная уже с 1-й серии
• Линия возчика Бетюнского монастыря
• Сотрудничество мушкетёров с лордом Винтером
• Комическая история с ослом под Ля Рошелью
• Нападение лярошельцев на короля
• Автоматическое оружие у д’Артаньяна

Показ

Жигунов вначале подчёркивал, что он намеревался снять именно длинный телевизионный сериал, а не киноблокбастер, хотя огромный бюджет вполне позволял бы снять фильм для большого экрана. Однако позже он передумал и изменил сроки показа: сначала сообщалось, что телепремьера в России состоится весной 2013 года. Однако по достижении этого срока появилась новая информация о том, что премьера состоится осенью, причём фильм будет выпущен не в одном телеформате, а одновременно в двух: сериала и полнометражной ленты для широкого кинопроката.

Кинопрокат

Прокатом фильма занимался «Каропрокат».

Премьера полнометражного фильма в формате 3D состоялась 14 ноября 2013 года. Критики восприняли его резко негативно (в частности, из 9 рецензий, тщательно собранных на «Кинопоиске» — лишь 2 положительные).

В прокате фильм провалился — уже спустя неделю после премьеры он остался только в утренней афише кинотеатров. За первые выходные новым «Трём мушкетёрам» не удалось отбить даже 1/20 бюджета. «Всё начиналось не так плохо — в четверг, на старте прокатных выходных, „Три мушкетёра“ Сергея Жигунова собрали $120 тыс. и заняли 5 строчку в рейтинге проката. Но даже солидный прирост сборов в субботу и воскресенье не спас новую экранизацию „Трёх мушкетёров“ Александра Дюма от провала. По предварительным данным дистрибьюторских компаний, картина заработала 19,1 млн рублей или $584 тыс. и не попала в топ-5 кинопроката». По другим указаниям, фильм занял 6-ю строчку: «при бюджете $12 млн „Три мушкетёра“ за первые четыре дня записали в свой актив 977 копиями $828 162». Самые прибыльные и убыточные российские фильмы в 2013 году поставил киноверсию на 4-е место в списке убыточных.

Однако стоит отметить, что проект изначально не был рассчитан на окупаемость путём кинопроката.

Европейская премьера фильма состоялась в Праге 28 ноября в рамках Дней российского кино.

Телепоказ

На 91-м «Кинорынке» в начале 2013 года, представив свой проект, Жигунов сообщил, что его фильму будет оказана полнообъёмная поддержка со стороны Первого канала. В ноябре 2013 года сообщалось, что «уже заинтересовались порядка 30 стран, которые намерены приобрести его для своих зрителей», в декабре сообщалось о том, что его купили в 21 стране.

С 16 декабря 2013 года сериал начали показывать на украинском телеканале «1+1» на русском языке (вечером, в течение недели, по несколько серий в день). 25 декабря 2013 года — премьера на израильском русскоязычном «9 канале». 3 января 2014 года премьера состоялась в РФ на «Первом канале».

Критика

Сравнение с фильмом 1979 года

Накануне выхода фильма его неоднократно причисляли к модной в 2010-е гг. тенденции делать ремейки золотых советских фильмов и критиковали за это. Однако это связано с недостаточным пониманием термина «ремейк», поскольку фильм Жигунова не является производным от предыдущего, и в своей основе не опирается ни на его сценарий, ни на персонажей, ни на музыку. Обе киноленты просто являются равнозначными экранизациями одной и той же книги, которая и закладывает сюжетные линии и характеры. (В отличие от ситуации, например, с фильмом «Служебный роман» (1977), который является экранизацией пьесы «Сослуживцы», однако фильм «Служебный роман. Наше время» (2011) при этом является не экранизацией пьесы, а ремейком фильма). Кроме того, нельзя не учитывать, что основой сценария фильма 1979 г. в значительной мере стало особое произведение — либретто к музыкальному спектаклю, чем в немалой мере были определены ритм изложения сюжета, существенные расхождения с литературной первоосновой и заложенные в язык экранизации условности.

Позиция создателей

Накануне начала съёмок Жигунов сказал, что внутренне готов к тому, что новых «Трёх мушкетёров» непременно будут сравнивать с фильмом Георгия Юнгвальд-Хилькевича: «Понятно, что критики избежать не удастся. Но сразу хочу сказать, что не ставил перед собой цели с кем-то соревноваться. Я собираюсь экранизировать роман Дюма, а не снимать ремейк». «Если бы мы взяли сценарий Марка Розовского и снимали по нему, это был бы ремейк». «Ремейк — когда взяли сценарий и ещё раз сняли слово в слово. А у меня — ещё одна экранизация Дюма. Лучше пусть люди Дюма снимают каждую неделю, чем „Пса-вампира“».

«В конце концов, у каждого поколения должен быть свой д'Артаньян. У нас был Михаил Боярский, у юного поколения пусть будет кто-то другой», — говорит Сергей Жигунов.

По словам Жигунова, он пересмотрел все экранизации романа, и фильм Юнгвальд-Хилькевича сам по себе тоже вторичен, причём так, что это не понятно для представителей нового поколения. «Есть старый французский фильм 60-х годов [абсолютный лидер советского проката 1962—1963 годов], где очень хорошие кастинговые вещи по актёрам, довольно ловко сюжет экранизирован. (…) Фильм Хилькевича вызывает положительные эмоции, но это фильм, [изначально] снятый для тех, кто видел те [старые] картины, о которых я говорю». По мнению Жигунова, неправильно говорить, что есть один роман Дюма и только одна правильная экранизация этого романа — экранизация Хилькевича. Он считает, что невозможно сделать фильм в жанре водевиль или мюзикл по мотивам непосредственно приключенческой детской книжки — такой лёгкий жанр возможен лишь как переработка более серьёзного кинопродукта, а не изначального текста. «Сначала надо снять это как приключения, а потом снять из этого трагедию, потом комедию, потом мультфильм, а потом уже снимать мюзикл. Когда всё это посмотрел, то почему [бы] и не [сделать дальше] мюзикл. Сюжет выдерживает переложение в любой жанр. И Хилькевич сделал это переложение».

На вопрос, трудно было ли абстрагироваться от советского фильма, Жигунов ответил, что в принципе почти ни разу не столкнулся с такой проблемой, за исключением единственного случая — сцены с передачей королевой перстня д’Артаньяну: «И вдруг я понял, у Дюма написано, что из-за занавески высунулась… (…) И вот начали мостить эту занавеску, и я понимаю, что д’Артаньян должен бродить по комнате. И вдруг я вспоминаю блестящие пальцы Фрейндлих, которая щёлкала ему. И понимаю, что, в общем, это единственно верное решение, и я не могу его использовать, потому что это уже было. И тут я так разозлился, знаете? В первый раз я налетел на тень Хилькевича, потому что это было очень хорошо решено. Он реагировал. И вдруг я понял, что вот эту сцену я проигрываю, потому что я не могу себе позволить повторяться». Мария Миронова («Анна Австрийская») рассказывает: «Сравнивать [меня с Алисой Фрейндлих], конечно, будут. Однако могу рассказать — история королевы проработана Жигуновым. Если в той интерпретации это была немножко певческая, лёгкая линия, и вся история с Бэкингемом была практически песней, а у него был яркий акцент, из-за чего оттенок комедийности получался ещё сильнее. Теперь же любовь Анны и герцога получилась по-настоящему драматической, серьёзной. Это ведь было сильное чувство между двумя людьми, которое связывало их на расстоянии, несмотря на то, что встреч было немного. Несколько финальных сцен посвящено его убийству. Так что это ответвление сюжета ушло у нас в настоящую драму, даже в трагедию».

Впрочем, на первом этапе работы действительно существовала возможность создания ремейка. Жигунов рассказывает: «Я вначале, признаюсь, собирался делать ремейк — взять песни, сделать поярче бои, получше погони. Но понял, что это не то. И так возникла другая история, никакого отношения не имеющая к музыкальной картине Юнгвальд-Хилькевича» «Я давно собирался это снимать. Но я не мог придумать, как это сделать. Вначале мне казалось, что надо снять ремейк. Но это давно было, ещё до того, как начали ремейки делать. Я хотел взять песни по крайней мере и улучшить просто какую-то часть постановочную, сделать поярче бои, получше погони, поточнее по возрасту персонажей, может быть. Я много говорил об этом с Анатолием Григорьевичем Лысенко, он как-то не реагировал. На нём всегда было хорошо проверять идеи, потому что на что-то он реагировал, на что-то — нет. И я понял, что как-то не сложилось, не получается. Шло время, и возникла совсем другая история, никакого отношения не имеющая к этой музыкальной картине Хилькевича».

Мнения актёров

• Владимир Этуш («ювелир»): «Думаю, фильм получится во многом неожиданным — с лихо закрученным сюжетом, но при этом серьёзным, психологически глубоким, не „эстрадным“. Во всяком случае, именно так мы с режиссёром Жигуновым выстраивали мою роль ювелира Жертье».
• Юрий Чурсин («Атос»): «Мне был очень интересен материал и сама работа с Сергеем Жигуновым. Но судить о том, каким получился Атос, пока не могу. В полнометражной картине и сериале у этого персонажа может быть разная, непредсказуемая динамика. Думаю, в полном метре мой герой оставит больше вопросов, чем ответов. И, может быть, полный метр и сериал будут совершенно разными, самостоятельными произведениями».

Высказывания создателей фильма 1978 года

• Валентин Смирнитский («Портос»): «„Трём мушкетёрам“ Жигунова не переплюнуть советский фильм — у них нет музыки Дунаевского (…) Открою вам небольшой секрет: снять „Трёх мушкетёров“ была идея фикс Жигунова. (…) У него к Дюма особое отношение. Он поэтому-то и начал продюсерскую деятельность, помните, с „Графини де Монсоро“. И вот дорвался до „Трёх мушкетёров“. Он пытается предложить своё решение, позиционирует фильм как боевик. Актёры у него снимаются хорошие, бюджет приличный. Ну а что получится — бог его знает, посмотрим. Мы все знаем это произведение с детства, сделать из него боевик не так сложно. Многие уже и делали, экранизаций было под сорок — разных. Но, конечно, картине Жигунова будет трудно соревноваться с советским хитом, потому что 40, если не 50 процентов нашего фильма сделали песни Максима Дунаевского. А тут этого не будет — это уже большой минус. Наши-то хиты пела вся страна в течение многих лет, да и сейчас поют. В этом смысле им трудно. Но я думаю, Жигунов сделает достаточно качественный продукт, будем надеяться».
• Георгий Юнгвальд-Хилькевич (режиссёр): «Мне даже смотреть не надо фильм Жигунова — и так понятно, что это будет ещё один банальный пересказ изнасилованного тысячу раз произведения Дюма. (…) Не понимаю, зачем Жигунову этот позор?! Чтобы сделать что-то, человеку нужен мотив — так же, как и в преступлении; то же самое в искусстве: важен мотив. Своё кино я делал потому, что любил и обожал, а Сергей [Жигунов] сделал это из-за зависти, — так что результат его работы предопределён… (…) Да и актёров таких в наше время нет, — которые могут играть романтику: „последним из могикан“ был Боярский».
• Вениамин Смехов («Атос»): «Мне хочется поддержать режиссёра и актёров, поскольку новая версия „Трёх мушкетёров“ делалась с любовью к роману Дюма-отца и его героям. А эта духовная пища куда полезнее для молодого человека, чем ужастики и прочие кровопускания. У Жигунова, по-моему, получилась душевная картина. Хорошо, что он не стал на путь соперничества с нашим фильмом в том, что касается песенного материала, а пошёл своей дорогой. Что для меня состоялось эмоционально и безусловно — это Д’Артаньян в испол­нении Риналя Мухаметова, он очаровал меня молодостью, лёгкостью, мастерством».
• Михаил Боярский («д’Артаньян»): нейтрально воспринял новодел. «Дюма есть Дюма, — пояснил нам актёр свою позицию. — Это такой богатый материал, который всегда будут снимать. Каждый режиссёр имеет право на свою версию, мы не можем никому запретить к роману прикасаться».

Мнения критиков

Кинофильм:

После выхода на широкий экран сокращённой версии критики отмечали, что решение о киноформате было ошибочным, и было бы правильнее оставить фильм телесериалом, а также осуждают вольные добавки в сюжет книги.

• Борис Иванов (Empire): «Двухчасовой конспект десятисерийного сериала. Актёрская игра слабее, чем в советских „Трёх мушкетёрах“, а сюжет слишком стремителен, чтобы быть внятным»
• Вячеслав Суриков («Эксперт»): «Фильм „Три мушкетёра“, по словам Сергея Жигунова (это его режиссёрский дебют), адресован в первую очередь тем, кто незнаком с текстом романа Александра Дюма. Произошло то, что рано или поздно должно было произойти: мушкетёры, какими мы все их знали, навсегда остались в прошлом веке. Время, когда Львов второй половины XX века мог преобразиться в Париж середины XVII, ушло безвозвратно. Новому поколению зрителей нужны новые герои „с перьями на шляпах“. (…) Сергей Жигунов следом за Фёдором Бондарчуком радикально пересматривает жанр исторического кино. Мотивация поступков героев предельно упрощается. Лишние сюжетные линии отсекаются. Действие ускоряется. Достоверность отходит на второй план. Даже речевые характеристики героев и те перестают иметь какое-то значение. Актёры могут говорить так, как они привыкли это делать, играя своих современников. Главное условие успеха — узнаваемость, моментальная идентификация зрителя с экранным персонажем. И ничего не поделаешь с тем, что этот зритель принадлежит к категории от 14 до 24.»

• Константин Ананьев («Известия»): «Энергия в новой экранизации бьёт через край — все как-то подозрительно бодры и веселы. То ли имя Дюма вызвало такой подъём искреннего энтузиазма, то ли дело в сумасшедшем ритме: полнометражную версию Жигунов „клеил“ из 10-серийного фильма, а это, прямо скажем, работа для большого виртуоза (…) Компьютерные бабочки, экзотичные па Марлезонского балета на трёх квадратных метрах, по-детски наивные мизансцены — в „Трёх мушкетёрах“ чувствуется старая школа советского приключенческого фильма и нерастраченная фантазия советского пионера. Временами даже кажется, что добавь Жигунов чуть-чуть маскараду — и „Мушкетёры“ взорвут аудиторию, заставят вспомнить советское детство и Боярского с „гардемаринами“. Но этого самого „чуть-чуть“, что отделяет обычный мусор от трэша, режиссёру новой экранизации как раз и не хватает — по части художественного экстремизма Жигунов вчистую проигрывает Юнгвальду-Хилькевичу. К тому же детство далеко не у всех нынешних зрителей „Мушкетёров“ было советским, а кто такие „гардемарины“, многим, увы, и вовсе неизвестно».

Критиковали вольное обращение Жигунова с оригинальным текстом, изменение некоторых сюжетных линий:

• Дарья Серебряная («Time Out»): «Очередная российская экранизация приключений д’Артаньяна и трёх мушкетёров получилась слегка нелепым, хотя и неплохо снятым трагифарсом. (…) беспощадные изменения, которые внёс безжалостный Жигунов-сценарист в историю Александра Дюма (к ней у бывшего гардемарина, по его собственным словам, „есть много претензий“), делают новых „Мушкетёров“ совсем не драматичнее, а, наоборот, смешнее.».
• Лидия Маслова («Коммерсантъ»): «…авторы экранизации, декларирующие максимальную близость к драматургической структуре романа, отыгрываются на том, что придают персонажам какие-то новые психологические оттенки, немыслимые для знающих первоисточник наизусть (…) Кроме этого налёта скабрёзности жигуновская экранизация отличается некоторым пренебрежением к диалогам из романа — даже когда кинематографисты берут оригинальные реплики, они словно специально стараются исковеркать их хотя бы по мельчайшим пустякам.»
• Максим Эйдис («Москва-24»): «Ненужные, а порой и откровенно лишние изменения, разумеется, не пошли сюжету на пользу: как справедливо заметил когда-то сам Жигунов, с тщательно продуманной драматургией Александра Дюма играть опасно. Хуже того — благодаря неудачным изменениям сюжета, к сожалению, могут остаться вовсе незамеченными и достоинства новой экранизации, которых не так уж мало. Здесь и прекрасная работа художников по костюмам и декораторов; и лихая съёмка оператора Игоря Кожевникова; и виртуозный, филигранный монтаж француза Николя Трембасьевича (прежде работавшего над „Перевозчиком“ и ремейком „Фанфана-Тюльпана“); и замечательная игра актёров (начиная от опытного Василия Ланового, блестяще сыгравшего роль кардинала, и заканчивая молодым и обаятельным Риналем Мухаметовым — актёром театра Кирилла Серебренникова, исполнившего роль д’Артаньяна). Впрочем, недостатков в постановке Жигунова хватает и без пустившейся во все тяжкие сценарной фантазии. Чего только стоят одни „компьютерные“ бабочки, которыми украсила свой бальный костюм Анна Австрийская»

Хвалили нового главного героя:

• Эльфия Гарипова («Аргументы и факты»): «Наконец-то нам не надо притворяться, будто бы мы верим, что перед нами восемнадцатилетний юнец из Гаскони. Усы Боярского и его пение оставили неизгладимый след в сердцах нескольких поколений зрительниц, но всё же принять взрослого мужчину за наивного гасконца можно было, только понимая условия игры».

Упрекали фильм за излишнюю серьёзность, однако хвалили за качество костюмов и декораций:

• Роман Носиков («Однако»): «…В фильме нет ни намёка на любимый нами жанр „государственной бюджетерии“. То есть следов воровства. Сделано всё на совесть — костюмы, боевые сцены, спецэффекты. Всё качественное и добротное. Нет ни следа неуважения к зрителю, к которому мы, увы, уже настолько привыкли. Сказать, что Жигунов где-то недоработал, схалтурил, итаксойдётничал, — оскорбительно солгать. Фильм сделан со всем уважением. Серьёзно так сделан. И вот тут-то и начинаются странные чудеса. Дело в том, что Сергей Викторович — серьёзный и честный мужчина, который снимал серьёзный и честный фильм про трёх мушкетёров. А так к именно этому конкретному произведению Дюма относиться никак нельзя. Это самое несерьёзное, самое хулиганское его произведение, в котором он перевернул всё с ног на голову — чёрное и белое, правду и ложь, вывернул наизнанку историю Франции, но не со зла, как какой-нибудь Резун-Суворов, или Марк Солонин, или Борис Соколов, а просто по приколу, из авантюризма и веселья, которым он так щедро наделил и своего героя — Д’Артаньяна. И вот из-за серьёзного отношения Сергея Викторовича на экран прямо сквозь Дюма начала прорываться историческая правда с вкраплениями дежавю из современной московской жизни. (…) Начнём с самого Д’Артаньяна. Скажите, вам нравятся замечательные эти смуглые орлиноносые парни в красных мокасинах и бейсболках с надписью FBI на московских улицах? (…) Если не нравятся, то вам и этот Д’Артаньян не понравится точно. Потому что у него полный набор, включая бессмысленную лыбу и исключая мокасины и бейсболку. (…) Вообще весь фильм не оставляет ощущение, что режиссёр с огромным удивлением смотрит на то, что у него выходит из предполагаемого приключенческого фильма. А выходит совершенно случайно получившийся рассказ о нас, попавших во Францию времён Д’Артаньяна. Это — единственное, что может быть интересно в этом фильме человеку, созревшему интеллектуально. Фильм может быть рекомендован к просмотру людям, которые хотят понять, насколько они повзрослели.»

Телеверсия

После показа продолжительной телеверсии был снят упрёк к сумбурности изложения.

• Владимир Тихомиров («Огонёк»): «12 миллионов долларов, согласитесь, не та сумма, с которой можно снять сколько-нибудь заметный исторический телесериал о похождениях мушкетеров. (…) Но Сергею Жигунову, чей режиссерский дебют российские зрители смогли оценить во время новогодних каникул, удалось почти невозможное: он снял за этот „мизерный“ бюджет вполне себе смотрибельную 10-серийную костюмированную драму, которая, правда, была больше похожа на „Гардемаринов“, но все же смогла зацепить придирчивого российского зрителя. Всю минувшую неделю в интернете бушевали страсти: поклонники новой версии „Трёх мушкетеров“ спорили с противниками, выясняя, похож д’Артаньян в исполнении мхатовца Риналя Мухаметова на задиру-гасконца, милого сердцу Дюма-отца, или нет. Может ли миледи ругаться как хабалка, а Рошфор (как-никак граф) адресоваться к ней со словами: „Вы сегодня офигенно выглядите“? Или, скажем, король Франции — обращаться к своей королеве Анне Австрийской со сногсшибательной репликой: „Мадам, я не вижу на вас подвесков“? А почему, собственно, нет, раз даже в рекламу фильма Первый канал ставит ролик с этой очевидной грамматической ошибкой? У нас ведь „Три мушкетера“ — не исторически-приключенческий роман с экскурсом в психологию, а так, новогоднее блюдо, при приготовлении которого гардемарин запросто может стать даже капитаном мушкетеров. Правда, употреблять это блюдо лучше всего под новогодний салат оливье — тот самый, который французы всегда называли русским салатом».
• Евгений Ткачёв (kino-teatr.ru): «Если инсценировка Жигунова (а для него эта работа — режиссёрский дебют) в чём-то и проигрывает, так это музыкальное сопровождение. (…) Пожалуй, играющий Атоса Юрий Чурсин — один из самых запоминающихся образов этого сериала. (…) Но один из самых интересных персонажей этой истории — кардинал Ришелье (Василий Лановой)».

Ссылки

• [www.youtube.com/user/PZMosf?feature=watch Канал на YouTube]
• [mediananny.com/raznoe/20506 Фотопробы, кадры]
• [www.m24.ru/videos/33848 Сергей Жигунов о съёмках фильма «Три мушкетера» (интервью 2013 года ]Евгению Додолеву, канал «Москва 24»)

Отрывок, характеризующий Три мушкетёра (фильм, 2013)

Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.