Три толстяка

Три толстяка
Обложка книги
Жанр:	роман-сказка
Автор:	Юрий Олеша
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1924
Дата первой публикации:	1928

«Три толстяка» — сказка Юрия Олеши, написанная в 1924 году. В книге рассказывается о революции, поднятой бедняками под предводительством оружейника Просперо и гимнаста Тибула против богачей (толстяков) в выдуманной стране.

Место действия

В мире романа нет магии как таковой, но некоторые фантастические элементы всё же присутствуют. Например, учёный по имени Туб отказался делать наследнику Тутти железное сердце вместо человеческого (железное сердце требовалось Толстякам для того, чтобы мальчик вырос жестоким и безжалостным). Проведя в клетке зверинца восемь лет, Туб превратился в существо, напоминающее волка, — полностью оброс шерстью, у него удлинились клыки.

Страной правят Три Толстяка — магнаты-монополисты, не имеющие ни титулов, ни формальных должностей. Кто правил страной до них, неизвестно; они — правители, имеющие несовершеннолетнего наследника Тутти, которому и собираются передать власть. Население страны делится на «народ» и «толстяков» и им сочувствующих, хотя чётких критериев такого деления не даётся.

Толстяки в общем представлены как богачи, обжоры и бездельники, народ — как бедняки, голодающие, рабочий люд, но среди героев романа немало исключений — хотя бы доктор Гаспар Арнери, которого нельзя отнести к беднякам, но который, тем не менее, сочувствует революционерам, а также безымянные гвардейцы, стреляющие в своих сослуживцев, верных присяге Толстякам.

Сюжет

В стране Трёх Толстяков революционная ситуация — недовольство бедной части общества, то и дело вспыхивают столкновения мятежников с гвардией Трёх Толстяков. Лидерами революционеров являются оружейник Просперо и воздушный гимнаст Тибул. Один из главных героев романа, учёный широчайшего профиля, доктор Гаспар Арнери, сочувствует народу, хотя сам — довольно обеспеченный человек. Просперо арестован и посажен в клетку зверинца, но Тибул остаётся на свободе. Гаспар прячет Тибула в своем доме и с помощью смываемого раствора перекрашивает его в негра для временной маскировки. На следующий день «негр» случайно узнаёт о подземном ходе из дворца Трёх Толстяков (этот секрет открывает Тибулу продавец воздушных шаров, который накануне имел неосторожность залететь на своих шарах на дворцовую кухню и только за связку своих шаров купил свободу у пригрозивших выдать его поварят).

Тем временем, поднявшие мятеж гвардейцы дворцовой стражи портят саблями механизм чудесной куклы наследника Толстяков, холёного, но подавленного мальчика Тутти. Когда кукла была исправна, она не отличалась внешне от живой девочки и даже росла идентично с Тутти. Как лучшему уму страны, доктору Гаспару отдан приказ починить куклу за один день и одну ночь под угрозой суровой кары. Он не может этого сделать по объективным техническим причинам и везёт куклу во дворец, чтобы честно сдаться, но по дороге теряет её. Поиски куклы приводят его в фургон бродячих артистов, и там он видит свою старую знакомую - маленькую циркачку Суок, как две капли воды похожую на сломанную куклу. По инициативе Тибула (тоже член труппы этого балаганчика) она соглашается подменить собой куклу и помочь революционерам: спасти Просперо из дворцового зверинца. Более того: доктор, договорившись с Суок, демонстрирует, будто бы кукла безвозвратно умрёт, если Толстяки не отменят массовую казнь пленённых при неудачном штурме мятежников, и казнь отменена, чтобы смертью куклы не расстроить Тутти!

Девочке удаётся освободить Просперо: она взяла ключ от его клетки у Тутти, которому Толстяки повесили его на шею, полагая, что так он будет в наилучшей сохранности. Освобождая Просперо из зверинца, Суок случайно слышит предсмертный хрип какого-то человекоподобного волка, представляющегося опальным учёным, что когда-то позаимствовал с неё, Суок, образ чудесной куклы для Тутти; более того: несчастный узник перед смертью признаётся, что на самом деле Суок и Тутти - разлучённые близнецы. Просперо и Суок пытаются сбежать из дворца. Оружейнику это удаётся - через тот самый подземный ход, начинающийся из кухни, - а Суок, по нелепой случайности, нет. Её приговаривают к смерти через разрывание тремя тиграми. Тутти, чтобы своим плачем не помешал казнить лжекуклу, особые соглядатаи усыпляют на несколько дней, закапав ему, спящему, снотворное в ухо. Тем не менее, всё для храброй девочки и революционеров складывается удачно: гвардейцы, перешедшие на сторону народа, подменяют девочку на найденную куклу, и только Толстяки успевают удивиться, почему тигры не трогают девочку, как их власть свергают, а Суок и Тутти окончательно воссоединяются и дают представления вместе.

Герои

• Суок — девочка-циркачка двенадцати лет, напарница Тибула, добродушная и смелая.
• Доктор Гаспар Арнери — старый учёный, самый известный в стране, сочувствует народу.
• Канатоходец Тибул — один из вождей революционеров, акробат, цирковой артист из труппы «Балаганчик дядюшки Бризака», лучший гимнаст в стране.
• Оружейник Просперо — один из вождей революционеров.
• Август — старый клоун из труппы «Балаганчик дядюшки Бризака».
• Тётушка Ганимед — экономка доктора Гаспара.
• Наследник Тутти — мальчик двенадцати лет, наследник Трёх Толстяков.
• Раздватрис — учитель танцев, сочувствующий Толстякам.
• Три Толстяка — правители страны, их имена не упоминаются, в романе их называют Первым, Вторым и Третьим Толстяками.
• Граф Бонавентура — капитан дворцовой гвардии.
• Туб — учёный, создатель куклы наследника Тутти.

Оценки

• В своей статье «Веер герцогини» (1929) Осип Мандельштам отмечал:

Не так давно вышла книга Юрия Олеши — «Три толстяка». Олеша — писатель на виду. После «Зависти» он выпустил «Толстяков». Если бы «Толстяки» Олеши были переводной книгой, то всякий внимательный читатель сказал бы: как странно, что я до сих пор не знал этого замечательного иностранного автора. Наверное, у себя на родине он считается классиком, спасибо, что его хоть поздно, но перевели. Между тем у нас чуть не единственным откликом на «Толстяков» была рецензия в «Читателе и писателе» под заголовком: «Как не следует писать книги», с высокомерным и неумным брюзжанием и боязнью захвалить молодого автора. Между тем «Толстяками» уже зачитываются и будут зачитываться и дети, и взрослые. Это хрустально-прозрачная проза, насквозь пронизанная огнём революции, книга европейского масштаба.

• Лидия Чуковская подвергла роман критике. По её мнению,

мир, создаваемый Олешей в «Трёх толстяках» (и во многих произведениях, более поздних), — это мир вещей, а не мир человеческих чувств. Но читатели — люди, и трогать их, волновать их дано только человеческому; вещь интересна нам только тогда, когда сквозь неё можно яснее разглядеть человека. <…>

в «Трёх толстяках» вещи властвуют самодержавно, тормозя движение сюжета, сосредоточивая внимание читателя на побочном в ущерб главному. Читая «Трёх толстяков», невольно вспоминаешь слова Флобера в одном из его писем: «Излишние сравнения следует давить, как вшей». А «Три толстяка» будто нарочно для того и написаны, чтобы все вещи, всех животных, всех людей сравнивать с животными и с вещами. «Большие розы, как лебеди, медленно плавали в мисках»; «Фонари походили на шары, наполненные ослепительным кипящим молоком»; «Розы вылились, как компот»; «Шпоры у него были длинные, как полозья»; «Пантера, совершая свой страшный путь по парку и по дворцу, появилась здесь. Раны от пуль гвардейцев цвели на её шкуре розами». А вот о людях: «Они бежали к городу. Они удирали. Издалека люди казались разноцветными флажками»; «Целые кучи людей падали по дороге. Казалось, что на зелень сыплются разноцветные лоскутки»; «Теперь высоко под стеклянным куполом, маленький, тоненький и полосатый, он был похож на осу, ползающую по белой стене дома». Зрительно, внешне, всё это, вероятно, так и есть: падающие люди похожи на лоскутки, человек в полосатом костюме похож на осу. Но ведь люди эти падают, поражённые пулями героев, человек, идущий под куполом, совершает геройство — зачем же автор видит их только извне? Исключительно живописная точка зрения тут едва ли уместна. Если раненые люди кажутся автору похожими на разноцветные лоскутки, то, по-видимому, гибель их не особенно задевает его; неудивительно, что и читатель остаётся равнодушен к их гибели.

Здесь мы подходим к главному источнику холода, которым веет от книги. Ведь тема «Трёх толстяков» — борьба трудового народа с угнетателями, борьба восставшего народа с правительством. Беда не в том, что тема эта взята, как сказочная; наоборот, сказка могла дать огромные возможности для социального обобщения и для раскрытия героизма. Беда в том, что основная тема тонет в капризах сюжета, беда в том, что розы олешиного стиля расцветают не на её пути. Как и почему народу удалось одержать победу, как и почему гвардейцы перешли на сторону народа, как восставшие взяли дворец, — обо всём этом мы узнаём очень мало — гораздо меньше, чем о розовом платье Суок, о звуке её имени или о тени, отброшенной на лицо спящего воздушными шарами.

Постановки

• 1955 — был поставлен спектакль в рижском ТЮЗе
• Театр Сфера — детский современный спектакль.

Экранизации

• 1963 год — «Три толстяка» — рисованный мультфильм.
• 1965 год — «Три толстяка» — радиоспектакль, записанный Всесоюзным радио, изданный также на грампластинках (комплект из двух пластинок).
• 1966 год — «Три толстяка» — фильм Алексея Баталова.
• 1980 год — «Разлучённые» — музыкальный кукольный мультфильм.

Аудиоверсии

• Грампластинка «Три Толстяка», литературно-музыкальная композиция режиссёра Н. Александровича, музыка Владимира Рубина (1954 год).

Интересные факты

• Автор посвятил свою сказку Валентине Грюнзайд - девочке, случайно повстречавшейся ему в Москве. Впоследствии Валентина Леонтьевна Грюнзайд стала женой писателя Евгения Петрова.
• Имя главной героини Суок — девичья фамилия жены писателя, Ольги Густавовны, и её сестры, Серафимы Густавовны — первой возлюбленной Олеши. В книге имени дается особое толкование: имя «Суок» означает «вся жизнь» на вымышленном «языке обездоленных». Фамилия экономки доктора Гаспара, Ганимед — имя персонажа греческой мифологии, виночерпия на Олимпе. Просперо — имя чародея из шекспировской пьесы «Буря». Фамилия капитана Бонавентуры — псевдоним средневекового теолога и философа Джованни Фиданцы.
• По другому источнику, женой Олеши была Серафима Суок. Ольга Борисовна Эйхенбаум о Викторе Шкловском:

В 53-м году он ушёл из семьи — как говорил папе, потому что неправильно повела себя его жена, Василиса Георгиевна.

Шкловский был очень свободолюбивый человек и требовал для себя свободы действий. У него был роман со своей машинисткой Симочкой Суок. Когда-то она была женой Олеши, потом — Нарбута, а потом — просто машинисткой у известных писателей — для приобретения мужа, внешне очень интересная и человек интересный. Но Виктор Борисович не собирался уходить из семьи: у него была дочка, и он всю жизнь любил свою Василису. Однажды он пришел домой в 12 часов, ему дверь не открыли. И он ушел к Симе в её десятиметровую комнату, оставив жене все: квартиру, библиотеку, дачу. И остался в комнатке Симы в коммунальной квартире.

• Одним из первых художников, взявшихся за иллюстрацию книги, был Мстислав Добужинский.

Ссылки

• [runivers.ru/lib/detail.php?ID=1032200 Три Толстяка] М.—Л.: «Земля и фабрика», 1928, на сайте «Руниверс» с иллюстрациями М. Добужинского
• [sheba.spb.ru/libra/olesha-tt.htm Три Толстяка] — текст книги в звучащей библиотеке «Говорящая рыба»
• [ps.1september.ru/articlef.php?ID=200303619 Тайна куклы Суок] отрывок из книги Владимира Шухмина «Философия общего детства» в газете «Первое сентября»
• [art-div.narod.ru/orange/litra.htm Очерк Милутиной о книге «Три толстяка» в сетевом журнале «Art Division»]
• С. Курий. [www.ytime.com.ua/ru/50/3400 Какие тайны скрывает сказка «Три Толстяка»?]

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Три толстяка

Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]