Три толстяка (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Три толстяка
Жанр

сказка
приключения

Режиссёр

Алексей Баталов
Иосиф Шапиро

Автор
сценария

Алексей Баталов
Михаил Ольшевский

В главных
ролях

Алексей Баталов
Лина Бракните
Валентин Никулин

Композитор

Николай Сидельников

Кинокомпания

Киностудия «Ленфильм».
Первое творческое объединение

Длительность

85 минут

Страна

СССР СССР

Год

1966

IMDb

ID 0061121

К:Фильмы 1966 года

«Три толстяка» — советский художественный фильм-сказка по одноимённой повести Юрия Олеши режиссёра Алексея Баталова. Баталов сам сыграл одну из главных ролей фильма — гимнаста Тибула.

Премьера фильма в СССР состоялась 18 ноября 1966 года.





Режиссёрская трактовка

В фильме сохранена общая канва сюжета первоисточника, хотя в нём имеется несколько значимых отличий. Так, кукла наследника Тутти была испорчена не мятежными гвардейцами, а генералом Караской — по недосмотру. Сам генерал Караска — образ, отсутствующий в книге (хотя ему переданы некоторые функции Бонавентуры, ставшего эпизодическим персонажем), — хладнокровный и безжалостный интриган, способный на любые преступления. Например, он убивает своего подчинённого, чтобы скрыть от Тутти свою вину в порче куклы.

Были изменены также обстоятельства потери куклы доктором — по фильму он не успел даже приступить к попытке починить её. Причиной этого инцидента невольно стали революционеры, собирающиеся захватить в плен государственного канцлера.

В книге по просьбе доктора Гаспара казнь мятежников была отменена указом Толстяков, хотя сначала они требовали у доктора придумать иное вознаграждение за починку куклы, в фильме же доктору Гаспару было дано мнимое согласие генерала Караски, которое он и не собирался выполнять, а Толстяки вообще о просьбе учёного ничего не знали. После этого Караска обманом заманил учёного в камеру, где и оставил, чтобы тот не смог потребовать выполнения обещания наследника Тутти.

В фильме Тутти практически сразу же догадывается, что Суок — живая, и не выдает её, так как рад, что может наконец пообщаться с живым ребёнком. В книге же наследник не догадывается об этом до самого финала книги.

Продавец воздушных шаров в книге являлся нейтральным персонажем, к тому же оказавшим услугу мятежникам, сообщив о подземном туннеле, через который он покинул дворец Трёх Толстяков, после того, как волей случая залетел туда на своих шарах. В фильме же этот персонаж лояльный Толстякам стукач, а в фантастический полёт на воздушных шарах его отправил Тибул, после того, как продавец попытался его выдать. Источник же информации о туннеле в фильме не ясен.

Линия с учёным Тубом, создателем куклы, исключена — Суок сразу же находит в зверинце Просперо. Соответственно, не упоминается, был ли Тутти братом Суок. Сходство Суок и куклы, таким образом, остаётся без объяснения. Вместо пантеры друзья освободили из зверинца ручную тигрицу Ленору, ранее принадлежавшую Суок.

В фильме заговор с подменой куклы и участие в нём доктора Гаспара раскрыл Караска, хотя в книге лояльность Арнери не подвергали сомнению и судили в итоге только «мнимую куклу». Трюк с подменой девочки на куклу в фильме — тоже авторства Гаспара. Вообще, сцена казни кардинально отличается от написанной в книге. Арнери и Суок приговорили к обезглавливанию. Переодетый гвардейцем Тибул украл топор палача, чтобы потянуть время. Наследник Тутти, который не был, в отличие от книги, усыплён — вмешался и потребовал прекратить казнь, и был ранен генералом Караской, таким образом поставившим себя и против официальной власти.

Можно также заметить, что Толстяки в фильме неоднократно называются «Их величества», хотя в первоисточнике королевский титул по отношению к ним никогда не применяется. Их дальнейшая судьба неизвестна, хотя финал фильма явственно знаменуется полной победой народа. Также отсутствуют случаи перехода гвардейцев на сторону народа (тогда как в книге на одной из первых страниц гвардеец-рядовой убивает собственного командира, пытавшегося стрелять в Тибула).

В ролях

В эпизодах

Съёмочная группа

Съёмки

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
  • Фильм снимали в Императорских Конюшнях в Петродворце.
  • Для съёмок сцены полёта на воздушных шарах была изготовлена кукла размером с человека и весом 1 килограмм. В куклу был вмонтирован механизм, благодаря которому она в полёте поворачивала голову и дрыгала ногами. Однако во время съёмок воздушные шары с куклой оторвались, и их унесло. Для изготовления новой куклы не было времени, поэтому Николай Карнаухов сам исполнил трюк с полётом на воздушных шарах [journal-shkolniku.ru/tri-tolstyaka.html]
  • Ради небольшого эпизода, где герой Алексея Баталова Тибул, скрываясь от стражников, идёт по канату над площадью, он несколько месяцев тренировался ходить по канату, чтобы сыграть эту сцену без дублёра.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2766 дней]
  • Некоторые эпизоды фильма с участием Суок вместо Лины Бракните озвучивала Алиса Фрейндлих.[1]
  • В качестве соавтора сценария фильма выступил единоутробный брат Алексея Баталова — Михаил Ольшевский, впоследствии рукоположенный в священника Михаил Ардов. Другой брат — Борис, будущий режиссёр-мультипликатор — исполнил роль капитана Бонавентуры.

Напишите отзыв о статье "Три толстяка (фильм)"

Примечания

  1. [www.mad-love.ru/ussr.php?grp=0&item=900 Петр АРТЕМЬЕВ — «Родом из СССР» на Mad-Love.ru — портале хорошего вкуса]

Отрывок, характеризующий Три толстяка (фильм)

– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.