Три шага в бреду

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Три шага в бреду (фильм)»)
Перейти к: навигация, поиск
Три шага в бреду
Tre Passi Nel Delirio
Продюсер

Альберто Гримальди
Раймон Эгер

В главных
ролях

Ален Делон
Джейн Фонда
Теренс Стэмп

Кинокомпания

Les Films Marceau, Produzioni Europee Associati (PEA), Cocinor

Длительность

121 мин.

«Три шага в бреду» (итал. Tre Passi Nel Delirio) — франко-итальянский кинофильм 1968 года, экранизация трёх новелл Эдгара Аллана По тремя кинорежиссёрами.





Эпизоды

Сюжет

Метценгерштейн

По мотивам одноимённого рассказа.

Фредерика Метценгерштейн (Джейн Фонда), молодая распутная графиня влюбляется в своего кузена — загадочного юношу из рода Берлифитцингов, с которым Метценгерштейны много лет состоят во вражде. Юноша, напротив, добропорядочен и замкнут, он отказывается от приглашения графини посетить её замок. Не привыкшая терпеть отказы графиня устраивает поджог в конюшне Берлифитцинга. Спасая из пожара лошадей, к которым он привязан всей душой, кузен погибает. В это утро к родовому поместью графини прибегает чёрный жеребец, который с этого момента становится для неё самым близким существом. Все дни она проводит, скача на нём по окрестностям, её тянет к тем местам, где она встречала раньше своего возлюбленного. Не желавшая его смерти и снедаемая теперь тоской, Фредерика в конце концов погибает, кинувшись верхом на коне в пекло горящих полей и рощ своих владений.

Вильям Вильсон

По мотивам одноимённого рассказа.

С детских лет Вильям Вилсон (Ален Делон) отличался жестокостью и безнаказанно издевался над своими сверстниками, не смевшими ему противостоять, до тех пор, пока судьба не свела его с его двойником, к тому же тёзкой и однофамильцем, который впервые обличил его в содеянном злодеянии (брошенной в лицо чернильнице) и перед всем классом произнес: «Это он, Вильям Вилсон!», указав рукой на виновника. По отношению к двойнику мальчик поначалу испытывал чувства смутного интереса и притяжения, но также и понятное желание устранить мешающего ему противника, которое впоследствии и возобладало. С ростом Вильяма росли масштабы и изощренность творимых им злодейств. Но двойник появлялся всякий раз в последний момент, изобличал преступника, не давал ему довести задуманное до конца. Когда Вилсон обыграл в карты красивую, но надменную женщину (Брижит Бардо), опрометчиво последней ставкой отдавшую в его распоряжение саму себя, он прилюдно высек её и, по-видимому, это было только началом, но появившийся в маске двойник-совесть представил собравшимся доказательства того, что победитель — всего лишь шулер. После этого состоялась схватка двух героев, и Вильям нанес кинжалом двойнику рану, от которой тот погиб, пророчествуя скорую кончину и самого Вильяма. Все эти события своей жизни Уилсон изложил священнику, когда в ужасе после убийства прибежал в храм и пытался найти спасение, исповедавшись. Однако, святой отец не поверил в реальность услышанного. Вильям Вилсон погибает, сбросившись с церковной колокольни.

Тоби Даммит

По мотивам рассказа [www.lib.ru/INOFANT/POE/devil1.txt «Никогда не закладывай дьяволу своей головы»]

Британский актёр-трагик Тоби Даммит (Теренс Стэмп) приезжает в Италию на съёмки католического вестерна.

В ролях

Напишите отзыв о статье "Три шага в бреду"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Три шага в бреду

Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.