Троепольская, Татьяна Михайловна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Татьяна Троепольская
Имя при рождении:

Татьяна Михайловна Троепольская

Дата рождения:

1744(1744)

Дата смерти:

23 мая 1774(1774-05-23)

Профессия:

актриса

Татьяна Михайловна Троепольская (1744—1774) — трагическая актриса, одна из первых российских профессиональных актрис.





Биография

Сценическую деятельность начала в 1757 в Университетском театре в Москве. Расширявшийся театр уже не мог обходиться силами одних студентов и в 1757 году в «Московских ведомостях» (№ 52) появляется объявление, в котором предлагалось: «Женщинам и девицам, имеющим способность и желание представлять театральные действия, также петь и обучать тому других, явиться в канцелярии Московского Университета». Очевидно, именно по этому объявлению в театр пришла Татьяна Михайловна Троепольская[1].

В 1762 году была принята на петербургскую придворную сцену.

Вместе с ней часто выступал в спектаклях её муж, Василий Алексеевич Троепольский (1737 — ум. ок. 1800), судейский чиновник, который был известным актёром-любителем, играл на сцене Университетского театра, затем некоторое время в Петербурге.

Свои наиболее значительные роли исполнила в трагедиях А. П. Сумарокова: Ильмена («Синав и Трувор»), Семира (одноимённое произведение), Зенида («Вышеслав»), Ксения («Димитрий Самозванец»), Ольга («Мстислав»).

Играла также в трагедиях друних русских драматургов: Флавия («Борислав» Хераскова), Агриопа (одноимённое произведение Майкова). Выступала и в комедиях русских и европейских драматургов (Клеопатра и Маремьяна — «Мот, любовью исправленный» и «Пустомеля» Лукина, Изабелла — «Менехмы» Реньяра), мещанских драмах (г-жа Беверлей — «Беверлей» Сорена).

16 мая 1774 года была дана первый раз трагедия Сумарокова "Мстислав". Главную женскую роль Ольги играла Троепольская, уже давно носившая в себе смертельную болезнь — чахотку. Троепольская собрала последние силы, чтобы выступить, и играла, по выражению современников, «пленяя умы зрителей»[2]. Это был последний выход Троепольской на сцену. Через несколько дней она получила отпуск на минеральные воды для лечения, а в виде пособия на поездку ей был назначен бенефис на 23 мая. Умерла Троепольская в день своего бенефиса, перед самым началом представления, в своей театральной уборной.

Но её образ ещё долго не забывался в театральном мире. Русские театральные журналы 19 столетия о ней писали самые возвышенные слова: «соединяла красоту и благородство с приятнейшим голосом и редкой чувствительностью» («Драматический вестник», 1808, ч. 1, с. 53), «почиталась всеми знатоками, в том числе самим Дмитревским, не уступавшею в искусстве первейшим артистам того века: Лекуврёр, Клерон, Дюмениль» («Отечественные записки», 1822, ј 32, ч. 12, с. 388)[3][4].

В 1820—1821 г. появилась пьеса — одноактная опера-водевиль Хмельницкого и В. Н. Всеволжского «Актеры между собою, или Первый дебют актрисы Троепольской» (некоторые источники называют автором Н. Куликова[5]). В основу положена реальная история в начале её сценической деятельности, и все действующие лица знаменитые русские актёры: Шумский, Попов и другие — пьеса была сыграна 3-го января 1821 г. в бенефис М. А. Колосовой[6]. Позже в этом водевиле роль Троепольской исполняли известные актрисы, в том числе Е. Я. Сосницкая, А. Е. Асенкова.

Однако правдивость истории ставится под сомнение. См. [mikv1.narod.ru/text/LonginovTeatrRA1870.htm Лонгинов М. Несколько заметок для истории русского театра и для биографии некоторых старинных русских актеров // Русский архив, 1870. — [Изд. 2-е]. — М., 1871. — Стб. 1348—1366.]:

Всякому, несколько знакомому с настоящим предметом, известно напр. имя знаменитой трагической актрисы Троепольской; но нет возможности представить себе всех несообразностей, которыя о ней говорились. Несомненно, что она была женою сенатскаго регистратора; дебютировала она в Москве и должно быть около 1759 г. Но как и когда попала она в Петербург? Кажется, что она переведена туда в 1761 году, по закрытии вольнаго Локателлиевскаго театра (у Краснаго пруда), где она играла до того времени. Это произошло вскоре после поездки в Москву Волкова и Шумскаго, которые имели поручение устроить там правильный театр и рекомендовали её к принятию на Петербургскую сцену. Между тем Арапов, не отвергая этого (Лет. Русск. театра, стр. 84) и упоминая, что игра ея понравилась императрице Елизавете Петровне, означает днемъ ея дебюта в Петербурге 13 Февраля 1757 г., то-есть ранее, и тут же утверждает, что её «отыскал в Москве Василий Ильич Бибиков». Но Бибиков стал заведывать Русскою труппою (под общей дирекцией над театрами И. П. Елагина) только при Екатерине II, и именно не раньше 1767 г. Еще в 1762 г. при восшествии ея на престол, которому он много содействовал, Бибиков был осьмнадцатилетним офицериком и никак не старше, потому что младшая из единокровных сестер его от перваго брака его отца (след. старшая его по летам) Е. И. Голенищева-Кутузова родилась в 1743 г. (Род. книга кн. Долг., ч. 3, стр. 292); а в 1757 (к которому Арапов относит переезд Троепольской в Петербург) Бибиков был по летам еще школьником. Итак, вероятнее всего, что переезду этому точно содействовал Волков, и её перевели туда именно в 1761 г., еще при Елизавете[7].
Далее тоже рассказывается о разных сплетнях и несусветицах.
Троепольская несомненнейшим образом умерла в половине 1774 года, вскоре после перваго представления девятой и последней трагедии Сумарокова «Мстислав», игранной 15 Мая 1774 (Драм. Слов., 1787, стр. 83) … Но Шушерин сам разсказывал Аксакову, что вступил на Московскую сцену после чумы 1771 года. В это время Троепольская была уже во всей славе в Петербурге. Из того же разсказа (так как в нем Шушерин говорит, что вступил первоначально на театр Медокса), можно заключить, что он вышел на подмостки не ранее 1776 г. (только с этого времени сделался Медокс содержателем), то-есть не раньше двух лет после смерти Троепольской. Во всяком случае, Шушерин как актер много лет ограничивался тем, что бывал «на выходе» и исполнял самыя пустыя роли и притом на Московской сцене. Следовательно он не мог разсказывать о том, что «часто и много игрывал с Троепольской и удерживал её в границах благопристойности» (стр. 424): ибо она была первой Петербургской актрисой только до 1774 года, когда Шушерин был неизвестным юношею в Москве. Вряд ли мог он её даже когда-нибудь видеть на сцене, ибо она уехала из Москвы, как сказано выше, в 1761 году, когда Шушерину было двенадцать лет, и он не принадлежал к той общественной сфере, в которой водят детей в театр. Плавильщиков еще менее нежели Шушерин, если только это возможно, мог играть с Троепольскою и давать ей советы, как это разсказано у Аксакова (ibid., стр. 428). … Пишите после этого историю нашего стараго театра, когда даже известия, взятыя так сказать из первых рук, исполнены доселе таких несообразностей!

Эти очерки только лишний раз доказывают, как осторожно надо обращаться с фактами, поскольку порою некоторые из них на поверку оказываются хвастливыми ложными сплетнями.

Напишите отзыв о статье "Троепольская, Татьяна Михайловна"

Литература

  • Сумароков П. И. О Российском театре, от начала оного до конца царствования Екатерины II. // «Отечественные записки». — 1822, № 32; 1823, № 35.
  • Сиротинин А. Н. [www.memoirs.ru/rarhtml/1070Sirotinin.htm Татьяна Михайловна Троепольская. Биографический очерк]. // Русский архив, 1887. — Кн. 3. — Вып. 11 — С. 424—437.
  • Всеволодский-Гернгросс В. Н. Русский театр второй половины XVIII века. — М., 1960. — С. 102—05, 358—59.

Примечания

  1. [www.nasledie-rus.ru/red_port/00600.php Наследие, автор О. В. Бубнова]
  2. Ярцев А.А. Волков Ф.Г., основатель русского театра. Его жизнь в связи с историей русской театральной старины, 1892. С.77.
  3. [bookz.ru/authors/avtor-neizvesten-3/theatre_encicl/page-642-theatre_encicl.html Театральная энциклопедия]
  4. Троепольская, Татьяна Михайловна // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  5. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/115531/Сосницкая ББЭ]
  6. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/42277/Хмельницкий Большая биографическая энциклопедия]
  7. [mikv1.narod.ru/text/LonginovTeatrRA1870.htm Лонгинов М. Несколько заметок для истории русского театра и для биографии некоторых старинных русских актеров // Русский архив, 1870. — [Изд. 2-е]. — М., 1871. — Стб. 1348—1366.]
  8. </ol>

Ссылки

  • [bookz.ru/authors/avtor-neizvesten-3/theatre_encicl/page-642-theatre_encicl.html Театральная энциклопедия, автор В.Вир]

Отрывок, характеризующий Троепольская, Татьяна Михайловна



Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.