Троице-Голенищево
| Троице-Голенищево | |
| История | |
|---|---|
| В составе Москвы с | |
| Статус на момент включения |
село |
| Расположение | |
| Округа | |
| Районы | |
| Станции метро | |
| Координаты |
55°43′10″ с. ш. 37°31′04″ в. д. / 55.719494° с. ш. 37.517839° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.719494&mlon=37.517839&zoom=14 (O)] (Я) |
Троице-Голенищево (Троицко-Голенищево, Троицкое-Голенищево) — историческая местность на западе Москвы у слияния рек Сетуни и Раменки. Бывшее село Троице-Голенищево являлось административным центром Троицко-Голенищевской волости Московского уезда. С 1960 года в черте города. В настоящее время территорию села занимает московский район Раменки.
Название
Старинное село Троице-Голенищево получило первую часть названия по находящейся здесь церкви во имя Трех Святителей. Её поставил в конце XIV в. митрополит Киприан. Вторая часть названия, предположительно, связана с родом Голенищевых-Кутузовых, которые имели обширные владения на этой территории[1].
История
В 1474 г. митрополит Геронтий перенес в эти места свою резиденцию и поставил церковь Иоанна Богослова[1][2].
В 1611 г., в период Смутного времени, неподалеку от села располагался гетмана С.Жолкевского. Здесь он устроил роскошный пир для бояр, которые согласились, что на московском престоле будет сидеть польский королевич Владислав[1].
В 1627 г. в селе жил патриарх Филарет. В селе были патриарший и крестьянские дворы. В деревянной церкви Живоначальной Троицы был устроен придел Леонтия Ростовского[1].
В 1644 г. деревянную церковь заменили на каменный храм, который сохранился до наших дней[3].
По переписным книгам в 1646 г. в селе было 11 крестьянских дворов и 44 новых двора, которые были привезены из Костромского, Владимирского и Белозерского уездов[2]. В 1678 г. в селе числилось уже 22 крестьянских двора[1].
Позднее на месте прежнего патриаршего дома при патриархе Иоакиме строится патриарший дворец, который располагался к западу от Троицкой церкви. Рядом с дворцом устроили двор, где находились баня, служебные постройки, конюшни. Патриарший дворец со всех сторон окружали плодовые сады[3].
Согласно переписным книгам в 1701 г. в селе насчитывалось 53 крестьянских двора и 10 бобыльских дворов, в них жило около 200 человек[1].
Во времена правления Петра I патриаршество было упразднено, и село стало приходить в упадок.
В 1729 г. Пётр II пожаловал село Троице-Голенищево князю Ивану Алексеевичу Долгорукому, однако после кончины царя в 1730 г. село было отписано, князя отправили в ссылку[1][2], а Троице-Голенищево снова стало центром подмосковной вотчины Святейшего Синода.
В 1770—1772 гг. во время царствования Екатерины II в Москве случилась моровая язва, тогда в селе был устроен карантин для тех, кто еще не был заражен, но мог оказаться больным, их селили в старый патриарший дворец[1][2].
В 1812 г. во время отхода наполеоновской армии село было захвачено, церковь была превращена в конюшню. Позднее церковь была восстановлена.
По данным XIX в. село состояло в Ведомстве государственных имуществ. В нем значилась церковь и 90 дворов. В селе возникли полотняная фабрика и кирпичный завод, к 1884 г. количество дворов увеличилось до 140[1].
К началу XX в. Троице-Голенищево было самым крупным селением в округе, село окружали заводы, склады, фабрики. К 1926 г. население увеличилось до 1296 человек[1][2].
В конце 20-х годов XX в. с юго-восточной стороны села была выстроена кинофабрика, а затем киностудия «Мосфильм».
В конце 1960 году Троице-Голенищево вошло в состав Москвы и стало районом массовой жилой застройки.
Напишите отзыв о статье "Троице-Голенищево"
Примечания
Отрывок, характеризующий Троице-Голенищево
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
