Троице-Феодоровский монастырь

Монастырь
Троице-Феодоровский монастырь
Страна	Россия
Город	Казань
Конфессия	православие
Епархия	Казанская
Дата основания	XVI
Реликвии и святыни	чудотворная Феодоровская икона Божией Матери, чтимый образ вмч. Феодора Стратилата

Троице-Феодоровский монастырь — монастырь в Казани, который располагался на высоком Федоровском бугре на левом берегу Казанки недалеко от Казанского кремля. Большую часть своей истории монастырь существовал как приписной к другим казанским монастырям (В разное время обитель приписывалась к Казанскому архиерейскому дому, к Иоанно-Предтеченскому монастырю, а с 1855 года к Спасо-Преображенскому монастырю).

XVI—XVII век

Монастырь был основан между 1595 и 1607 гг. трудами Казанского митрополита Гермогена, впоследствии Патриарха Всея Руси, и казанского воеводы князя Ивана Ивановича Голицына.

Точных данных об основании монастыря не сохранилось, по надписи на окладе монастырской иконы св. великомученика Феодора Стратилата можно заключить, что в 1607 году Феодоровский монастырь уже существовал.

В конце XVII века был возведен в камне храм во имя св. Троицы с колокольней и приделом во имя св. Феодора Стратилата, освященный в 1700 году, от которого монастырь и получил своё название (возможно первоначально был и деревянный храм во имя св. Феодора Стратилата). Главной святыней монастыря была почитаемая икона Феодоровской Божией Матери, список с чудотворного образа, находящегося в Костроме и икона св. Феодора Стратилата, пожертвованная в монастырь в 1607 г. князем Голицыным.

По традиции каждое лето 20 июля в Феодоровский монастырь совершался крестный ход из кафедрального Благовещенского собора с иконами Казанской Божией Матери и Смоленской Богородицы из Седмиозерной пустыни.

XVIII век

В 1728 году в Феодоровском монастыре для славяно-латинской школы было построено специальное здание (по другим данным эта школа находилась в Архиеереском доме в Казанском кремле).

XIX век

К концу XIX века Троицкий храм был окружен небольшими, по большей части деревянными строениями: к церкви примыкал небольшой каменный одноэтажный корпус с кельями. Вокруг храма также располагались три деревянных одноэтажных флигеля с кельями и больницей, деревянное здание просфорни и деревянный двухэтажный дом для помещения настоятельницы и сестер (В 1900 году монастырь был преобразован в женский). В ограде монастыря находилось здание Епархиального свечного завода. Все свободное пространство в ограде занимал монастырский сад.

12 декабря 1887 у стен Троице-Феодоровского монастыря на Фёдоровском бугре пытался свести счеты с жизнью, выстрелив себе в грудь из револьвера, 19-летний Алексей Пешков. Монастырский сторож Мустафа Юнусов оказал Пешкову помощь, благодаря чему будущий советский писатель Максим Горький выжил.

XX век

23 сентября 1900 года указом Св. Синода (№ 6491) монастырь из мужского заштатного был преобразован в женский общежительный, с назначением настоятельницей его монахини Иоанны и 12 ноября 1900 года монастырь был освящен Высокопреосвященным Арсением, Архиепископом Казанским и Свияжским и далее именовался как «Казанский Свято-Троице-Феодоровский женский монастырь».

Следующая настоятельница — игумения Анфия (Анна Михайловна Бакакина) управляла монастырем до 1910 года. В возрасте 20 лет она поступила в Казанский Богородицкий монастырь, где несла послушания на свечном заводе, а через 3 года была переведена в иконописную мастерскую, которой впоследствии стала руководить. Через 21 год, в 1895 году, она была пострижена в монашество. В 1905 году переведена в Троице-Феодоровский монастырь, где несла послушание в должности казначея и впоследствии настоятельницы Феодоровского монастыря.

До революции монастырю принадлежали: 1) Сенные покосы в Казанском уезде близ дер. Займищ общей площадью 36 дес. 2294 саж. 2) Два лесных участка в том же уезде, — в 50 и 30 дес., в одном из которых, около Займищ, находились дачные помещения, скотный двор со службами и пчельник.

Монастырь в советское время

После переворота 1917 года монастырям ещё некоторое время удавалось существовать в виде трудовых общин. Троице-Феодоровский монастырь с 6 марта 1925 года также стал именоваться женской трудовой общиной, на попечении которой был оставлен монастырский комплекс. Несмотря на гонения, к 1927 году численность общины выросла до 67 человек, продолжало увеличиваться число прихожан, составив в 1929 году по данным ТЦИК 463 человека; в монастыре продолжали проводить богослужения священник Аркадий Владимирович Преображенский и псаломщик в сане диакона Михаил Федорович Петкевич.

В 1929 году ЖАКТ № 29 обратился к Горсовету с требованием «церковь Федоровского монастыря передать под клуб, детсад ЖАКТу № 21». Городские власти поддержали «требование трудящихся», за дело взялся лично заведующий иностранно-общим отделением НКВД тов. Таипов. Формальный повод для расторжения договора с монастырской общиной был вскоре найден: монахини зарабатывали на хлеб пошивом одеял. Таипов вместе с инспектором Уголовного Розыска Закировым 5-го марта в 11 часов вечера явился в монастырь, и убедившись, что монахини заняты работой зафиксировал «нарушение». По этому документу от наркома внутренних дел Мратхузина, начальника Управления Адмнадзора ТНКВД Апанасова и заведующего общим отделением Таипова в ТЦИК было направлено ходатайство о расторжении договора и передаче зданий под детсад ЖАКТ 21. Несмотря на протесты общины, указывавшей, что крохотный храм не подойдет для детсада, ТЦИК удовлетворил решение, позволив лишь передать некоторые иконы (чудотворную Феодоровскую икону Божией Матери и копию с неё и чтимый образ вмч. Феодора Стратилата, иконы Св. Троицы, св. пророка Божия Илии, Божией Матери Троеручицы, Казанской, Нерукотворного Спаса), и утварь в Грузинскую церковь. Остальное имущество монастыря, включая 8 колоколов, инспектор Отдела Неналоговых Доходов ТНКФ Ключников передал в Госфонд.

Убедившись на практике, что небольшой храм (5 на 5 саженей) не подходит под детсад, церковь постановили разобрать, однако после протеста Музейного отдела, разрушение памятника XVII века приостановили. В 1932 уцелевшие строения монастыря пытались приспособить под общежитие студентов Медфармполитехникума, однако из-за ветхости остатки монастырского комплекса городские власти приняли решили все строения снести окончательно.

Последней игуменьей монастыря (с февраля 1923 года) была игуменья Ангелина (Алексеева Анна Степановна, р.1884 — +21.12.1937).

В должности настоятельницы монахиня Ангелина была утверждена в 1910 году епископом Иоасафом Удаловым. 2 июля 1923 г. настоятельница оказала сопротивление захвату монастыря обновленцами, и заявила о непризнании обновленческого ВЦУ и обновленческого Казанского епархиального управления. После закрытия монастыря в 1928 г. монахиня Ангелина проживала в Казани, 27 июня 1931 г. арестована по делу о филиале Истинно православной Церкви в Татарской АССР за «активное участие в организации снабжения продуктами питания и деньгами ссыльного и заключенного за контрреволюционную деятельность духовенства», в выполнении «поручений контрреволюционной организации по связи с епископом Иоасафом Удаловым» и в «распространение контрреволюционных антиколхозных листовок» и осуждена на 3 года ссылки, которую отбывала в Архангельске и Коми АО, По возвращении в Казань помогала епископу Чистопольскому Иоасафу (Удалову), по его поручению посещала в ссылке митрополита Кирилла (Смирнова), передавала письма. Вновь арестована 8 дек. 1937 г. по обвинению в том, что «среди приезжавших к Удалову верующих крестьян систематически вела антисоветскую клеветническую агитацию, сопровождая её антисоветскими измышлениями о гонениях на религию в СССР, о голоде в колхозах… Вела антисоветскую пораженческую агитацию о неизбежности свержения Соввласти и о торжестве православия». 15 дек. 1937 по приговору тройки НКВД ТатАССРпо приговору тройки НКВД ТатАССР игуменью Ангелину расстреляли. В настоящее время отдел канонизации Казанской епархии готовит документы и материалы к канонизации игумении Ангелины.

После окончательного разрушения монастыря в 1930-е некоторое время на пустыре существовал базар, где торговали продуктами и разным скарбом. В 1980-е годы федоровский бугор был частично срыт, и на его месте выстроили Ленинский мемориал, который после перестройки переименовали в Национально-культурный центр «Казань».

Настоятели

1. Илларион, игумен, около 1765 г.
2. Арсений 1-й — игумен с 16 июля 1806 г., в дальнейшем переведенный в Кизический Введенский мужской монастырь игуменом;
3. Анастасий — игумен с 18 ноября 1820 г., переведенный в дальнейшем из Казанской в Воронежскую епархию;
4. Арсений 2-й, по увольнении от должности в сем монастыре и скончался;
5. Никанор — игумен с 17 февраля 1821 г., уволен от сей должности на покой в Седмиезерную пустынь;
6. Иоасаф — игумен с 22 октября 1823 года;
7. Иннокентий — игумен с 17 января 1826 года, переведен игуменом в Кизический Введенский мужской монастырь.
8. Аркадий — игумен с 26 апреля 1829 года, по болезни уволен на покой в Седмиезерную пустынь.
9. Савва — игумен с 15 марта 1830 года, переведен в сентябре 1823 года в строители в Цивильский Тихвинский монастырь;
10. Елевферий — игумен с 19 августа 1830 года, переведен 23 мая 1831 года в строители в Цивильский Тихвинский монастырь (по данным описи 1 фонда 290 ГИА ЧР);
11. Гедеон — игумен с 23 мая 1831 года.

После учреждения Троице-Феодровского женского монастыря

1. Настоятельница Иоанна с 1900 года
2. Игумения Анфия с 1907 по 1910 год
3. Игумения Ангелина с 1910 до закрытия монастыря в 1928 году

См. также

• Казанские святые
• Православные храмы Казани

Литература

1. Акт 23 мая 1929 г. о передаче церковных зданий и церковного имущества во исполнение постановления № 99 Президиума Центрального Исполнительного Комитета ТССР от 10/11 апреля 1929 г. о закрытии церкви Фёдоровской религиозной общины. НАРТ, ф. Р-5852, оп. 1, д. 654.
2. Богословский Г. К. Справочная книга для Казанской епархии. — Казань: Типолитография Императорского Университета, 1900. — 490 с.
3. Денисов Л. И. Православные монастыри Российской империи. — М., 1908. Клировые ведомости о монастырях, храмах оных, зданиях, угодьях и документах за 1910 год. НА РТ, ф. 4, оп. 142, д. 100. — 713 с.
4. Заринский П. Церковные древности г. Казани. //Известия по Казанской епархии издаваемыя при Казанской духовной академии. — Казань: Типолитография Императорского Университета, 1877. — С. 397—410, 428—440.
5. Зверинский В. В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. Том I. Преобразования старых и учреждение новых монастырей с 1764-95 по1 июля 1890 г.- СПб., 1890. — 294 с.
6. Павловский А. А. Всеобщий иллюстрированный путеводитель по монастырям и святым местам Российской Империи и Афону. — Н. Новгород: Издательское товарищество И. М. Машистова, 1907.
7. Покровский И. М. К истории Казанских монастырей до 1764 года. — Казань: Типолитография Императорского университета, 1902. — 80 с., приложение — XXV c.
8. Покровский И. М. Казанский архиерейский дом, его средства и штаты, преимущественно до 1764 г. — Казань: Центральная типография, 1906. — 264 с. Отчет по постройке школы при Феодоровском монастыре г. Казани, при производстве общественных работ в 1892 году на Правительственный счет //Известия по Казанской епархии издаваемыя при Казанской духовной академии. — Казань: Типолитография Императорского университета, 1895. — С.107-109.
9. Ратшин А. Полное собрание исторических сведений о всех бывших и ныне существующих монастырях и примечательных церквах России. — М., 1852. — 564 с.

Ссылки

• [izvestija.kgasu.ru/files/1_2008/Troepoliskaya_51_56.pdf Троепольская Н. Е. Архитектурно-историческое описание казанского свято-ТроицеФедоровского монастыря//Известия КазГАСУ — Казань, 2008. — вып. 1]

Отрывок, характеризующий Троице-Феодоровский монастырь

– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.