Тройден

Тройден<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гравюра с изображением Тройдена из «Описания Европейской Сарматии» Гваньини (1581). Эта же гравюра использовалась составителем и как портрет Леха II, сына Крака</td></tr>
Великий князь литовский
1269/1270 — 1282
Предшественник:	Шварн Данилович
Преемник:	Довмонт
Смерть:	1282(1282)

Тро́йден (Тра́йден; 1220-е — 1282) — великий князь литовский примерно с 1270 по 1282 год. Вёл упорную борьбу с Тевтонским орденом, Галицко-Волынским княжеством. Значительно расширил границы Великого княжества Литовского. Погиб от рук подосланных убийц.

Происхождение

Происхождение Трайдена доподлинно неизвестно. Согласно легендарным сведениям Хроники Быховца, Тройден был сыном Романа, имел старших братьев Наримунта, Довмонта, Гольшу и Гедруса.

Жизнь и деятельность

До 1270 года

Об этом периоде жизни Трайдена известно очень мало. Вероятно, что ещё во времена Миндовга он принимал участие в войнах с галицко-волынскими князьями, так как летопись упоминает, что в этих конфликтах погибли его младшие братья. Также возможно, что Трайден с 1268 года был наместником своего отца, так как Вит в это время был уже старым.

На великокняжеском престоле

В 1270 году Трайден «нача княжити в Литве». Летописи рассказывают, что Трайден «великие вальки чынил з Ляхи, и з Русю, и з Мазовшаны, и завжды зыскивал и над землями их сильные окрущества чынил». Потому волынский летописец охарактеризовал его: «окаяньный и безаконьный, проклятый, немилостивый Трайден, яго же безаконья не могохом псати срама ради», — и говорил, что он даже по сравнению Иродом и Нероном «многа злейша того безаконья чиняша». И в первую очередь этот князь «весь живот свой до войны и крови розляне простовал».

Трайден вёл активную внутреннюю и внешнюю политику боролся с сепаратистами в Новогрудском, Городоцком княжествах и Полоцкой земле. Известно, что от него сбежали в Тевтонский орден нальшанские князья Полюш и Суксе. Во внешней политике ориентировался в первую очередь на расширение границ государства а также старался защитить великое княжество от нападений Тевтонского ордена и Галицко-Волынского княжества. В своей политике он был успешен. В 1273 году Трайден помог войскам князя ятвягов из Судавии Сколоменда в походе на Кульмскую землю, где вероятно правили русские князья из Новгородоцкого или Городцовского княжеств. Часть ятвягов и пруссов под давлением Тевтонского ордена бежали на литовские земли. Известно, что при Тройдене увеличилось количество пруссов в Слониме.

В 1274 году Трайден послал дружину на Дрогичин, принадлежавший галицкому королю Льву. Город был захвачен и дружина «избиша вся и мала и до велика». До этого Трайден и Лев «живаше во величе любови, шлюче многа дары межи собою». Неизвестно, правда ли это, и как можно объяснить такой поступок великого князя. В 1275 году Лев Данилович отомстил за захват Дорогочина: «посла в татары ко великому цареви Меньгутимереви, прося собЕ помочи у него на литву». Хан послал Льву войска во главе с полководцем Ягурчином, и заставил идти на Литву подчинённых князей: — Романа Брянского, Глеба Смоленского, туровских и пинских князей. Но из-за возникших разногласий они дошли только до околиц Новгородка и покинули территорию Великого княжества Литовского. Но в 1275 году Новогрудская крепость была взята штурмом галицко-волынскими войсками.

В 1277 году Трайден осадил Динабург (на территории современного Даугавпилса), использовал для штурма четыре большие передвижные осадные башни и баллисты. В войске ВКЛ было подразделение лучников—русинов, вероятно полочан, потому что в одной из новгородских берестяных грамот сообщается о концентрации войск в Полоцке. Осада продолжалась четыре недели, но была снята, потому что в этот момент началось очередное вторжение галицко-татарских войск во главе с Мошмином в пределы Литвы. Эта галицко-татарская кампания также закончилась неудачно из-за разногласий между участниками кампании.

В конце 1278 года Трайден послал брата Сирпуция (своего наместника в Городле) с войском на помощь ятвягам, которые воевали с Мазовией и Восточной Польше — войско ВКЛ дошло до Люблина. Больше всего пострадала Мазовия. В результате мазовецкие князья разорвали отношения с Тевтонским орденом и попросили мира у Трайдена.

В это же время в конце 1278 года ливонские войска ворвались вглубь Литвы. В январе 1279 года они взяли в осаду Кернаву. Хроники Ордена говорят о ней как о «городе в земле Трайдена» или «городе Трайдена», поэтому некоторые исследователи считают, что Кернава была тогда столицей Великого княжества Литовского или что Трайден владел этим городом до того, как стал великим князем. Но вряд ли эти идеи правильны, так как они основаны на одиночном и очень туманном сообщении.

Осада Кернавы была неспешной, в феврале рыцари разграбили её околицы и вернулись в Ливонию. Трайден собрал войско и, отправившись в погоню, догнал его при Ашерадене 5 марта 1279 года. Во время начавшейся битвы часть литовского войска начало отступать. Сначала ни одна из сторон не преобладала, но в какой-то момент часть литовского войска сделало вид, что бежит. Часть орденского войска, а именно датчане, начали преследовать «беглецов», но не смогли их догнать и решили вернуться к своему войску. Когда датчане вернулись к месту битвы, остальное войско уже было разбито. Сами же датчане попали в ловушку и большая часть их войск была уничтожена. В этой битве погиб ливонский магистр и 71 членов ордена, не считая остальных рыцарей и простых воинов.

Успех при Ашерадене был укреплён заключением в том же 1279 году мира и союза с Мазовией. Мазовецкий князь Болеслав II женился на дочери Трайдена Гезиминде. Новый союз был направлен как против Тевтонского ордена, так и против Польши. К этому же году Матвей Стрыйковский относит и второй брак Трайдена — с мазовецкой княжной Анной.

В 1280 году Трайден окончательно присоединил Аукшайтию.

В 1281 году Трайден захватил замок Герцике, изолировал Динабург от остальной Ливонии и заставил рыцарей отдать ему Динабург взамен захваченного Герцике.

Смерть

В 1282 году Тройден был убит двумя наёмниками: Стумандом и Гирдзелой, которые после этого бежали во владения Тевтонского ордена. Предположительно их подослал Полюш, один из нальшанских князей, который сам бежал из Великого Княжества Литовского, принял католичество и принимал участие в походах тевтонских рыцарей против Литвы.

Однако согласно другим источникам (Хроника Великого княжества Литовского и Жомойтского, Хроника Быховца), Тройдена убили шесть убийц, подосланных его братом, князем Довмонтом, который после Тройдена занял литовское княжение. Вскоре Довмонт был убит князем Рымантом (или Лавришем), сыном Тройдена.

Литература

• [vln.by/node/32 Трайдзен] // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі: У 6 т. — Т. 6. — Кн. 1. — Мінск, 2001. — С. 517—518.  (белор.)
• Dubonis A. Traidenis. Monarcho valdžios atkūrimas Lietuvoje (1268—1282). — Vilnius: LII leidykla, 2009. — 241 p. — ISBN 978-9955-847-12-0.  (лит.)

Отрывок, характеризующий Тройден

Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.